Шамиль Ракипов - Откуда ты, Жан?

Ваня долго сидел над бумагой, пока не вывел: «Дорогой Алексей Максимович! Вам ученики нашего кружка по изучению родного края шлют из города Казани пламенный привет, желают скорейшего выздоровления и творческих успехов…» Но дальше, как говорится, лодка не пошла — уткнулась в берег. Ваня ещё мало знал о Горьком. Чувствуя себя неловко, поглядывал по сторонам. И у Тамары, сидевшей рядом, письмо, видать, не подвигалось. А вот Харис написал уже полстраницы. Он спрашивал про сад Фукса, про Фёдоровский холм, про какие-то монастыри. Зачем они Харису — Ваня так и не понял.

Николай Филиппович собрал все письма, написанные учениками, нашёл в каждом что-нибудь важное и затем объединил их в одно письмо. Начиналось оно словами, придуманными Ваней. Заканчивалось вопросами Хариса. На другом листе бумаги Тамара начертила план города Казани, попросив Алексея Максимовича сделать на этом плане свои пометки. На конверте с одной стороны по-русски, с другой — по-итальянски написали крупным почерком: «Италия, Сорренто. Алексею Максимовичу Пешкову-Горькому».

Считая дни, затем и недели, с нетерпением ждали ответа. Гумер и Андрейка пророчили: разве напишет он вам, не ждите. Но письмо пришло. Николай Филиппович прочитал его в большом зале всем ученикам:

«Кружку казанских краеведов.

С искренним удовольствием исполняю ваше желание, уважаемые товарищи.

Возвращаю план с моими объяснениями и прилагаю изображение моё.

Вы, краеведы, по всей России работаете так прекрасно, что очень хотелось бы чем-то поблагодарить вас от души.

Не нуждаетесь ли вы в каких-либо снимках Италии?

Сообщите, немедля вышлю. Не нужны ли мои книги?

Желаю всем вам доброго здоровья и успехов в трудах.

Зал притих, словно писатель сам вернулся, прочитав своё письмо. Николай Филиппович тоже был взволнован. Вытащив из конверта план города, нарисованный Тамарой, он показал его всему залу.

— Тут Алексей Максимович сделал свои пометки!

Зал зааплодировал. Ваня, подмигнув Андрейке и Гумеру, хлопал в ладоши сильнее всех…

А теперь вот Николай Филиппович в больнице. Что если написать ему письмо? Или даже навестить его? В письме ведь всего не расскажешь. А так он поймёт Ваню с одного взгляда. Посмотрит, прищурив синие глаза, и тут же узнает, о чём ты сейчас думаешь. Если твоё дело ему по душе, улыбается, показывая ровные белые зубы, головой кивает. И лоб у него красивый, и глаэа. Когда Николай Филиппович причешет свои шелковистые светлые волосы, то становится похожим на Ивана-Царевича. Раз Ваня увидел его прислонившимся к белой берёзе на сцене. Учитель пел какую-то народную песню. Школьная сцена с декорациями, знакомые стены, украшенные рисунками, словно растаяли, а где-то рядом затренькал, ударяясь о мелкие камешки, лесной родник. Доносились оттуда звуки серебряных гривенников. Да в раскрытые окна веяло прохладой не от родника, от пришкольного сада, сплошь усеянного цветами. А в саду, перегоняя друг друга, пели соловьи…

— Ваня! Звонок же был. Идём на улицу, — пригласил Харис.

— А?.. Звонок?.. Идём, идём. А то спать захотелось.

— Спать? Но урок был интересным. Ты разве не слушал?

— Нет. О Николае Филипповиче думал…

Подошла Тамара.

— Ваня, после уроков посидим во дворе школы, — неожиданно предложила она. — Может, и не будем растягивать на два часа?

О чём она спросила, эта девчонка? Почему они должны сидеть во дворе?

Словно желая внести ясность в разговор, тут же подкатился, как мяч, Яшка Соловей. Посмотрел на Тамару свысока и начал её дразнить:

— За учёбу-то хорошую, красавица, будешь так всегда наказана. Тра-ля-ля! Тра-ля-ля!

Тамара чуть не заплакала:

— Я не виновата. Полина Петровна поручила… Велела мне после уроков повторить…

Светлана, заметив смущённую подругу, выгнала Соловья из класса:

— Не суйся, куда не просят!

— А я и сам в отличники не лезу, — ответил Яшка, хлопнув дверью.

Ваня задумался: почему наказали Тамару? Ведь она и так перегружена. Вон к Соловью никого не прикрепляют. Тамара же и в учкоме, и в отряде, и редактор стенной газеты. Вези, мол, пока передвигаешь ноги!..

Ваня и Харис последними спустились по лестнице на школьное крыльцо, затем по гладким перилам съехали во двор, заполненный ребятами.

Обычно во время уроков он бывает тихим. Сюда не проникают шум и гам с улицы: трёхэтажное здание построено буквой «Г». Но как только прозвенит звонок, с первых двух этажей выбегают ученики младших-классов. Следом за ними спускаются и старшеклассники. Однако даже их не заставишь спокойно прохаживаться по двору. Все бегают, играют. Зимой — в снежки, весной — в «кто ударил». Только и слышишь со всех сторон: шлёп да шлёп ладонями. Деревцам во дворе достаётся. Особенно молодому клёну, что у ворот. Его, беднягу, задевает каждый, кто проходит мимо. Даже однажды совсем согнули. Ваня принёс тогда из дому подпорку и выправил дерево, уже просившее пощады у всех прохожих. Теперь этот клён окреп и вырос, чуть наклонившись в другую сторону — к белой берёзке, похожей на девушку. Если бы Ваня был художником, то нарисовал бы у этой берёзы Тамару в белом платье. Непонятно, где ходят художники и куда они смотрят. Зато у мальчишек глаза острые. Заметив, что Ваня подолгу любуется деревьями, они догадались, в чём дело.

— Боишься, как бы не помешали друг другу, — сказал Яшка.

— Не помешают.

— Но твоему кленочку не дотянуться до берёзки, — заверил Андрейка и, не скрывая зависти, шепнул ему на ухо — Как тебе, телёночку, до твоей Тамары…

Сегодня день тёплый, солнечный. В ярко-зелёном саду расцвела сирень. Вот-вот зацветёт черёмуха. Воздух во дворе такой, что в класс не хочется. Ваня посмотрел на Хариса.

— Пойдём, — кивнул тот в глубину двора. — Поиграем с ребятами.

— В разбойники?

— В «махнушку».

Оба рассмеялись. Они решили недавно работать и жить, как взрослые, водить по улицам трамваи, а тут вдруг такая пустая забава. Девчата вон в белых передниках, похожие на бабочек, играют в «классики». Мальчишки поменьше, напоминающие рассерженных шмелей, топчутся на месте и подбрасывают пяткой «махнушку», сшитую из тряпок. А вот и Андрюшка с приятелями. Тоже маху не дают — наверное, обогнали всех мальчишек.

— Не хочу к ним, Харис, — признался Ваня. — Скажут: ага, испугались.

— Тогда пойдём.

Бросив игру, мальчишки уставились на двух друзей. Андрейка по-взрослому подал Ване руку:

— Привет. Ну как дела?

— Так себе…

— Говорят, в отделении вам языки развязали! Пальцы прищемили дверью? Правда?

— Правда, правда, — заверил Яшка. — Там запоёшь. Не отвертишься.

— Нас там никто не мучил и мы не пели, — ответил Ваня.

— Да и петь было нечего — мы же не видели, куда вы бросили свои окурки.

— За что же нас оштрафовали?

— Сами виноваты… Я же говорил вам, а вы не послушались…

— И слушать не будем. Ты нас продал! — заявил Соловей.

— Что?!

— А то!

— Возьми обратно, Яшка!

— Не возьму!

— Ах так! — Ваня бросился на Яшку.

Но в это время из окна выглянула Полина Петровна. Закрываясь ладонью от солнечных лучей, она крикнула:

— Кабушкин! Ты снова дерёшься? Опять что-то хочешь выкинуть? Тебе, вижу, мало двойки?.. Ступайте все в класс!

Зазвенел звонок, и ребята, не оглядываясь, побежали в школу. Ваня схватил за рукав Хариса.

— Принеси мою сумку домой, — попросил он и, повернувшись, направился к трамвайной остановке.

«Так ходить нельзя»

Обидели его снова. Без вины. Уйти бы сейчас далеко, далеко, потом куда-нибудь уехать, ещё подальше, и сделать бы там что-нибудь необычное. Прислали бы тогда ему письмо: приглашаем, дескать, в гости, в школу. Конечно, Ваня приедет, не откажется… И вот вся школа собирается в большом зале. Ваню приглашают подняться в президиум. Он идёт, не улыбаясь, потому что в его сердце горечь. Садится на сцене за большим столом, рядом с директором, и видит внизу на первой скамейке Полину Петровну. Ах, вот она! Сидит и смотрит под ноги. Пусть будет ей уроком, чтобы не обижала без причины. Что же особенного сделал он сегодня? Яшку хотел проучить…

— Стой! — неожиданно крикнул извозчик.

Ваня попятился от взмахнувшего кнутом «барабуса».

— Или тебе свет не мил, негодник?! Ясным днём под колёса лезешь! — кричал бородач.

«Куда ж это я попал?» — удивился Ваня. Замечтавшись, он дошёл уже до улицы Гоголя.

— Потише, гражданин! — сказала извозчику сидевшая в тарантасе полная женщина. — Все бока растрясло!

— То растрясёт, — заметил какой-то прохожий,

— Когда колесо хромает…

Извозчик остановил коня и спрыгнул с козел.

— Уйди, оборванец, — прошипел он Ване. — Стоишь, как пень у дороги!