Юрий Качаев - Таёжка
Василий Петрович шагнул к нему и вырвал ружье.
- Ты шутник, я посмотрю, - сказал он парню.
- Ага, я веселый, - согласился тот. - А кто это так страшно орал? У меня аж волосы дыбом.
- Эй, ты! - крикнул Василий Петрович шоферу, который впопыхах безуспешно старался завести машину и бешено крутил рукоятку. - Можешь не спешить. Я все равно запомнил номер машины.
Шофер сразу сник.
- Идите в кабину, - сказал Василий Петрович браконьерам.
Они нехотя пошли к грузовику. Василий Петрович помог Таёжке забраться в кузов, а сам встал на подножку, и машина двинулась к парому.
Колени у Таежки все ещё подгибались и дрожали, и она никак не могла унять эту противную дрожь.
У сельсовета Василий Петрович приказал остановить машину.
- Ты вот что, - запинаясь, сказал он, - не говори маме, а то она, знаешь, волноваться будет. Обещаешь?
- Обещаю, - ответила Таёжка.
- Вот и умница. Скажи, что я на минутку зашел в правление. А мы только протокол составим. Беги.
И отец легонько шлепнул Таежку по спине.
"БАНКЕТ" НА ИВАНА КУПАЛУ
Уже шестые сутки группа Сим Саныча пробивалась на восток к заветной точке, помеченной на карте индексом 23-а.
Вначале шли светлые сухие боры, и гнуса здесь почти не было. Потом местность заметно понизилась, и потянулись бесконечные заросли болотного ельника.
Местами почва была такой зыбкой, что приходилось рубить деревья и мостить гати. А тут ещё одолела мошка. От неё не спасали самые плотные накомарники из конского волоса. Мошка забивалась даже в сапоги, и ноги невыносимо зудели.
У Генки Зверева лицо от укусов распухло и стало походить на шаманскую маску. А глаза превратились в узенькие щелочки. Теперь его никто не называл иначе, как Генка Калмык.
Севка Щеглов в кровь сбил ногу и охал на каждом шагу. Сим Санычу тоже приходилось не сладко, потому что, кроме рюкзака, он тащил на себе теодолит.
Один Курочка-Ряба, на вид такой хлюпик, держался молодцом. Его почему-то не трогала даже мошкара.
- Я тощий, какой во мне вкус! - смеялся он. - Мошка знает, кого выбрать, и хлопал Генку Калмыка по спине.
Каждые полкилометра Сим Саныч устанавливал теодолит и выверял точность направления.
Потом кто-нибудь уходил вперед и по сигналу Сим Саныча ставил вешки. Ребята по очереди заглядывали в окуляр теодолита, где все было перевернуто "вверх ногами": небо казалось огромным озером и в его синеву острыми пиками вонзались елки. А человек, который ставил вешки, выглядел так, будто делал стойку на голове.
На месте вешек вбивались потом специальные столбики с гладким затесом на боку.
На этих затесах Виктор Крюков должен был ставить свои загадочные иероглифы.
Крюков догнал группу за Малым Кураем. Вид у начальника таксаторов был неважный. Практиканты на днях уехали, и Крюкову приходилось трудно. Но цыганские глаза его смотрели по-прежнему весело и зорко.
- Ну что, орлы, притомились? - заорал он, прыгая с кочки на кочку. Ништяк! Али сети не крепки, али мы,не рыбаки?!
- И сети крепки, и мы рыбаки, - в тон ему откликнулся Сим Саныч. - Только ловить, Витя, некого - одни лягушки.
- А французы лягушек едят, - сообщил Курочка-Ряба. - Я тоже один раз пробовал.
- Ну и как?
- Ничего. Только потом на еду смотреть не мог.
При слове "еда" Генка Зверев вздохнул так жалобно, что все засмеялись.
- Держите хвост пистолетом, ребята, - сказал Крюков. - Сегодня шабаш. Возвращаемся в зимовье. Два дня будем жить по пословице: "Спишь-спишь, а отдохнуть некогда". Кроме того, шеф-повар Таисия Забелина готовит для вас небывалый банкет. Так что всех прошу явиться во фраках. После банкета национальные песни и пляски племени Болотные Хмыри. Иллюминация, фейерверки и прочеё... Да, совсем забыл: вас там ждет один приятель...
Оказалось, что из Озерска приехал Шурка Мамкин и, что называется, попал с корабля на бал. Встреча одноклассников была радостной и шумной. "Таежники" поочередно тискали Шурку в объятиях. Шурка кряхтел и смущался.
"Банкет" тоже вышел на славу. Была необыкновенно вкусная уха (рыбы наловил Мишка Терехин), была рассыпчатая картошка с тушеным мясом, был огромный пирог с черникой и домашний квас в неограниченном количестве. Отсутствием аппетита никто не страдал, и Таёжка едва успевала подносить добавки. Посуды не хватало, поэтому ели по двое из одной миски.
Генка Зверев пристроился с Сим Санычем. Они сидели по-турецки над огромной посудиной. И Сим Саныч косноязычно приговаривал:
- Навались, Гена! Жаль вот, ложка узка - берет два куска, развести б пошире, чтоб брала четыре...
- Не спешите, Сим Саныч, - басом отзывался Генка. - Мы и так отстаем...
После "банкета" был объявлен перерыв: "чтобы отдышаться", как выразился Курочка-Ряба.
Затем Виктор Крюков влез на пень и произнес речь:
- Товарищи! Как и было предусмотрено программой, мы начинаем самодеятельный концерт под названием "Кто во что горазд". Наш отпуск совпал с исторической датой - днем Ивана Купалы. Товарищи славяне! Проведем его на высшем уровне! Не ударим лицом в грязь перед нашими предками! Ура-а-а!
- Урра-аа! - закричало племя Болотных Хмырей. В один миг на поляне перед зимовьем появились кучи хвороста и вспыхнули рыжие гривастые огни.
- Первым номером нашей программы - лесной танец в моем исполнении, объявил Крюков. - Музыкальное сопровождение - лезгинка.
Зажав в зубах нож, он вылетел к кострам.
- Та-та-та, та-та-та-та, та-та-та, та-та-та-та! - загремел доморощенный "оркестр", прихлопывая в ладоши и постепенно ускоряя темп.
Крюков чертом вертелся между кострами, бородища его развевалась, цыганские глаза горели свирепым огнем, а ноги выделывали что-то непостижимое.
- Василий Петрович! - кричал Крюков. - Выручай, друг! Давай хороводную. Концы отдаю!
- Идет! Только поют все!
За горой горят огни,
Погорают мох и пни.
Ой, купало, ой, купало,
Погорают мох и пни!
подхватил хоровод" её
Пляшет леший у сосны,
Жалко летошней весны.
Ой, купало, ой, купало,
Жалко летошней весны!
Мишка что-то шепнул Таёжке на ухо и незаметно исчез вместе с Шуркой Мамкиным. Так же незаметно они появились с ведром воды, и Мишка, широко размахнувшись, выплеснул ведро на хоровод.
- Купала! - заорал он, выливая остатки себе на голову.
- Акробатический этюд! - объявил Крюков. - Прыжки через купальские огни. Але-гоп!
И, спрятав под рубаху бороду, первым перемахнул через костер. Мальчишки козлами поскакали вслед за ним.
Потом все отправились к ручью купаться. Курочка-Ряба приделал себе бороду из лишайника и изображал водяного.
Он прыгал по-лягушечьи на четвереньках и вопил, как сыч. В ответ эхо разносило над тайгой веселый гогот.
Когда это занятие надоело, кто-то, предложил искать цветок папоротника. Ведь, по поверьям, он расцветает на Ивана Купалу ровно в полночь.
Но поиски не состоялись. В полночь все болотное племя, намаявшись за день, насилу доплелось до костров и повалилось кто где.
Последние слова принадлежали Сим Санычу:
- Объявляю соревнование: кто кого переспит. Победитель награждается орденом имени товарища Морфея - Думаю, что орденоносцем стану я.
И Сим Саныч тут же заснул.
В соревновании не участвовали только Василий Петрович и Таёжка. Ещё час назад они попрощались и ушли в Мариновку.
"НЕТ, МАМА!"
Ночью Таёжку разбудили голоса. В соседней комнате разговаривали отец с матерью.
- Ты же губишь себя! - сердито говорила мать. - Все твои товарищи по институту уже защитили диссертации.
- Высосанные из пальца, - усмешливо добавил отец.
- Они растут и занимают крупные посты в тресте. Тебе нужно быть на виду...
- У кого на виду? У Кузнецовых?
- Ну хорошо. - Голос матери смягчился. - Если ты не хочешь подумать о нашей судьбе, подумай хотя бы о дочери. Что она видит в этой глухомани? Какие люди её окружают? А товарищи-то, боже мой! Мишка этот... как его... Терехин, кажется? Рукавом нос вытирает!
"Зачем она Мишку трогает? - с горькой обидой подумала Таёжка. - Да он лучше всех московских мальчишек!"
- Ты не знаешь его, Галя. Из таких ребят и выходят настоящие люди. А что касается рукава, то и у Ломоносова в детстве вряд ли был носовой платок... Как у тебя с оформлением?
- Предлагали остаться в городской клинике. Но я попросилась сюда.
Помолчав, мать со вздохом сказала:
- Не хочется мне, Вася, здесь прозябать. Я знаю - я слабый, заурядный человек и не способна на подвиг. Но не всем же быть героями, правда? В конце концов я хочу немногого - жить по-человечески. Или это право только для других?
Отец не ответил. Таёжка слышала, как он чиркнул спичкой и закурил. Потом донесся его голос:
- Я понимаю, трудно здесь. Это не город. Зимой будет ещё труднеё. И условия, в которых придется работать, совсем не такие, как в столичных клиниках. Но ведь ты врач, Галя! В Мариновке его шестой год нету. В дождь и в пургу тебе придется выезжать на зимовки, со скандалом вырывать медикаменты, стучать кулаком, требуя нового помещения для больницы... Другого врача здесь не надо.
