Казис Сая - Растяпа

Сая Казис Казисович

Растяпа

Казис Казисович САЯ

РАСТЯПА

Рассказ

Перевод с литовского Екатерины Йонайте

Сегодня, когда я пишу эту историю, в Жемайтии, где-то у дороги, продолжает стоять, раскорячившись, избенка, где жил Казимерас Узнис. Имя его и фамилию решил не изменять: пусть люди подтвердят, что я почти ничего не приукрасил, разве что случайно что-нибудь перепутал или призабыл - времени-то прошло вон сколько.

Более или менее объективным документом может служить имеющаяся у меня единственная фотография Казимераса. На ней он снят совсем молодым, веселым, хотя и несколько скованным, как того требовали тогда фотографы. Одной рукой вцепился в подлокотник кресла, в другой тоненькая тросточка. Вылитый барчук, американец! А еще в том же бамбуковом кресле сидит черный пес с толстыми обвисшими ушами и обкромсанным носом. Но прежде всего бросается в глаза одежда Казимерелиса. Он уже тогда умел шить, и был разнаряжен в платье собственного изготовления. Тулупчик с суконным, что не каждому псу по зубам, верхом, оторочен у шеи мягким заячьим мехом, из-под него выглядывает прямой, туго накрахмаленный воротничок, перехваченный черной ленточкой, а вокруг пуговиц, в два ряда украшающих грудь, листики клевера, скрученные, чего доброго, из шелковой тесьмы. Рукава тоже расшиты, отчего весь наряд напоминает роскошный гусарский мундир. Теперь ясно, почему и тросточку свою Казимерас держит словно шпагу, и почему лицо его вот-вот расплывется в довольной улыбке. Даже носы его заскорузлых сапог горделиво торчат из-под неглаженых, серых, стоящих колом брюк.

Лицо у него открытое, крупное. Один подбородок с добрую половину белого жемайтийского сыра будет. Высокий лоб, смазанные маслом и зачесанные наверх темные волосы, задорные, широко расставленные глаза, чуть заметные брови и усики тоже не портят этого удивительно простодушного лица.

Молодость... Верно, не одна девушка, кидая украдкой взгляд на Казимераса, думала тогда: "Какой красавец! - И со вздохом добавляла: - Жаль только, что бедный. Все его богатство - нарядная одежда да скрипучая кровать в чужом доме..."

Про Казимераса Узниса люди разное болтали: одни говорили - ни богу свечка, ни черту кочерга, другие нерадивцем, разиней называли, прозвищ не жалели. Но только его одного во всей округе величали ласково не Казимерас, а Казимерелис, и даже фамилию переиначили любовно - Узнялис.

Не было, пожалуй, ремесла, которым не владел бы Узнялис, как не было вокруг ни одного дома, где бы он не шил, плотничал, тачал сапоги, латал крышу, трепал лен, холостил поросят, лудил кастрюли, стриг волосы или просто коротал вечерок. Хотя, пожалуй, был такой дом его родного брата. Там жил совершенно другой Узнис. Домосед, въедливый и жадный скаред. В свое время он обидел младшего брата, не выплатил ему причитающуюся долю, а если и подкинул чего, так ведь Казимерелис был не из тех, кто живет по правилу: "Копейка рубль бережет..." Правда, однажды он выложил передо мной на стол, словно карты, царские рубли, сметоновские литы, немецкие марки... Все эти деньги давным-давно устарели, а Казимерелис был большой любитель старины, необычного, интересных приключений, не случайно подлинным его призванием было ходить по дворам, навещать людей, присматриваться, что интересного тут или там, и останавливаться на ночлег в том доме, где требуется одно из его девяти ремесел или где люди успели соскучиться по этому приветливому, всегда добродушно настроенному собеседнику.

Казимерелис никогда ничего не делал на скорую руку, кое-как, без души. Каждое орудие труда, будь то лопата, вилы или пила, он брал в руки с почтением, словно прикасался к своей скрипке (между прочим, Узнялис был и музыкантом). Внимательно оглядывал вещь со всех сторон: не нужно ли сначала заточить, отбить, заменить косовище... Орудия труда, сделанные его руками, сработаны были на совесть, отличались удобством, радовали глаз. Ясно становилось, что Казимерелису куда приятнее было их мастерить, чем пользоваться ими. А те девять его ремесел были ему куда милее, чем куча дел, связанных с уходом за землей и скотом.

Запрягает Узнялис коня. Подводит его к телеге, совсем как жених невесту, и всю дорогу потихоньку уговаривает, что работа предстоит нетрудная - только картошку перевезти да на мельницу заглянуть... Или, наоборот, виновато предупреждает, что бедняге придется хорошенько попотеть на пашне. Затягивает сбрую или надевает хомут, а сам все вздыхает - уж больно они неудобны да тяжелы. И как бы в оправдание Казимерелис вычешет репья из гривы и хвоста, а кнут, ясное дело, подальше засунет, чтобы лошадь его и в глаза не видела.

Люди не раз подтрунивали над ним, говоря, что Узнис крестьянскую работу превращает чуть ли не в богослужение и что от него проку как от козла молока.

Мне нравилось наблюдать, как Казимерелис ест, пьет или курит. Трудно было оторвать взгляд от его длинного мундштука, зажигалки, табакерки. Все эти изящные штучки отличались от тех, что мне доводилось видеть. И самокрутка у него получалась аккуратная, а когда Казимерелис курил, казалось, что он поет красивую песню.

В те военные и послевоенные годы у него уже не было такого выходного наряда, как на фотографии, но и латаная-перелатаная его одежда в моих глазах выглядела ничуть не хуже прежней, она странным образом шла ему. Словно догадываясь об этом, Казимерелис никогда не смущался и не переживал, как он одет. А сделанные из веток бузины застежки-палочки с выжженными в них дырочками не раз вызывали у меня неподдельную зависть не только потому, что они не мои, но и оттого, что никто мне не позволит носить такие.

Взявшись за работу, для себя или для чужого, Казимерелис делал ее долго, кропотливо. Люди порой недовольно хмурились, хотя прекрасно знали, что "возится" Узнялис, отрабатывая ночлег, харчи и прибавку, которую хозяйка положит ему на дорожку: кусочек мяса, буханку хлеба, сыру или несколько яичек.

Все богатство Казимерелиса составляла шкатулка с кое-какими безделушками и милые его сердцу орудия труда. Все это он держал в своей комнатушке, которую снимал у Балтрамеюса Раудиса, того самого, что в конце войны надумал сосватать мастеру живущую по соседству вдовушку Казюню...

Балтрамеюс при этом рассуждал так: не за горами старость, пора Узнялису устраиваться по-людски. Это нынче мастер в каждом доме желанный гость, а что потом? Не приведи господь, захворает, свалятся надолго, кто ж за ним с легким сердцем ухаживать будет? А Стасюлене хоть и не первой молодости женщина, и хрома к тому же, зато избенка у нее есть, лоскут земли, поросенок, коза... Чего ж еще?

- Говорил я с ней, - ободрил Балтрамеюс постояльца, - Казимере на тебя вовсе не наплевать. Словом, складывайте барахлишко в одну кучу, а вши сами приползут!

С вдовушкой у свата был другой разговор.

- Да по нынешним временам с одним псом не перебьешься: дом-то твой у дороги... Казимерелис, правда, мужик не больно прыткий, но при портках, и то ладно. Будет у тебя под боком мастер - и швец, и жнец, и на дуде игрец... В случае чего козу подоит или настою липового сварит. Сама знаешь, что это за человек: сердце у него доброе, и мягок, что твой кот, хоть к ране его прикладывай. Вот и живите вместе на здоровье, сидите, грейтесь оба у печки. А там, глядишь, и высидите казимеренка... Ты нос не очень-то вороти, решай поскорее. Сбрасывайте свое барахло в кучу, а вши как-нибудь сами...

- Было бы что сбрасывать, ведь он гол как сокол, - набивала себе цену Казюня.

- Ну, так твоего хватит... А барахло покойного Стасюлиса, царство ему небесное, куда денешь? Козе ведь не скормишь... Ладно, черт с тобой, если так уж нужно приданое, дам я Казимерелису овцу, хоть и не обещался. Сама видишь, человеком его считаю...

Соседи одобрительно встретили намерение Раудиса, одни уломали Казимераса, другие поторопили с решением Казюню, и в конце концов те скрепя сердце согласились и принялись ждать, когда на них посыплется манна небесная, обещанная доброхотами в совместной жизни. Невеста вытащила из сундука свое лучшее платье, заготовленное на случай смерти, Казимераса нарядили в почти неношеную пару покойного Стасюлиса, свата Балтрамеюса перепоясали вытканным Казюней еще в девичестве рушником, и все трое в обычный день поехали в Леплауке - побожиться у алтаря, что Узнисы будут любить и почитать друг друга до гробовой доски...

А ведь мамаша перед смертью наказывала Казюне:

- Не убивайся, дочка, не проклинай судьбу, что бог красотой обидел да к тому же увечной сделал... Молись, благодари и за это, - видно, всевышний тебя, дочка, для себя предназначил. Не возжелай ни богатств земных, ни мужа дрянного, ибо не будет он тебя все равно любить, детка... Вцепись в рясу своего покровителя святого Казимераса и держись...

Хотя Казимерас Узнялис не относился к сану святых, все же Казюне решила держаться за него: чего уж там, все равно однажды материнского совета не послушалась. Как тут не дашь согласия жениху, ведь и ей хочется иметь свой угол, есть свой хлеб. Господь бог не должен на нее за это гневаться, в первый-то раз она не за мужика - за перестарка вышла, к тому же ни детей, ни добра они так и не нажили.