Вл. Архангельский - Как я путешествовал по алтаю

Река Хрустальная, озеро Золотое

На вершине утёса

Дорога была дальняя, в колдобинах, машина старая, шофёр нескладный. Вот мы и тащились по степи весь день через пень колоду.

Час за часом в небе пели жаворонки, а над ними медленно двигалось по широкой дуге яркое и щедрое на тепло июльское солнце.

У обочин большака тянулись цепочки синих цикориев. Поля пшеницы сменялись подсолнечниками, которые стояли, повернув к югу золотистые свои корзинки, похожие на маленькие лучистые солнца. По берегам овражков и балок лепились берёзовые колки. Деревья там были низкорослые и такие корявые, словно их тронул степной пожар или погубил алтайский мороз.

Выбрались мы из глубокого оврага, закипела вода в радиаторе, пар повалил, как из самовара. Вода кипела ещё не один раз. Ни колодца, ни родничка поблизости не было, мы делали остановки и ждали, пока шофёр не подаст команду ехать дальше.

Народу был полный кузов, как видно, у всех были важные дела впереди и все нетерпеливо поглядывали на шофёра.

В нашей пятёрке почти треть скамьи занимал лесник Андрей Силыч, который возвращался домой из Бийска. Он был высокий и очень плотный, похожий на борца, с удивительно маленьким, но широким носом на крупном добродушном лице. И этот маленький нос еле виднелся над пышными русыми усами. На остановках Андрей Силыч легко и ловко выпрыгивал из кузова, ложился навзничь, руки под голову, и, едва сказав свою любимую фразу: «Матрос спит, служба идёт!» — начинал похрапывать.

Его приятель Вася, молодой худощавый парень, тоже возвращался домой. Он был лесорубом и только что отогнал плот с Телецкого озера в город Камень-на-Оби, где строился городок будущей сибирской ГЭС. Васе не хотелось «загорать» в степи, через неделю он снова собирался гнать вниз по Бии кедр и пихту. Он хорошо заработал на первом рейсе, купил себе новые хромовые сапоги и другую обнову и хотел денька два — три погулять дома перед новым рейсом. На остановках он садился рядом с лесником, срывал пучок травы, смахивал пыль с новых сапог и ворчал на шофёра:

— Тоже надумал: из блохи сало топить!

Что это означало, никто не знал; не знал, наверно, и сам Вася.

Торопился домой и старый алтаец с широким скуластым лицом и слезящимися глазами, всё своё хозяйство оставивший на маленькую внучку Санук. Он был молчалив и выделялся среди нас необычной для жаркого лета одеждой: лисий малахай, синий стёганый халат, перехваченный узким ремешком, и мягкие сапоги с меховой оторочкой на голенищах. В пути он часто поправлял малахай, который сваливался ему на глаза, и курил трубку. Звали его Апсилей. Он вылезал из машины медленно, долго нащупывая ногой заднее колесо, мягко ступал на землю и отходил поодаль. Там он садился, поджав ноги калачиком, набивал трубку и чиркал спичкой.

Моим ближайшим соседом по скамье был Антон Иванович, доцент, худой и остроносый, чем-то похожий на молодого Гоголя. Всю дорогу он запахивал серый потёртый плащ без пуговиц и придерживал на ухабах то очки, то старую зелёную шляпу. В горы он ехал впервые, жадно глядел на всё вокруг, беспрерывно задавал вопросы Апсилею, Васе, Андрею Силычу и так ёрзал на скамье, словно сидеть мешал ему острый гвоздь. То он не сводил глаз с Бии: её путь далеко-далеко в степи отмечали крутые берега слева и густые заросли осин и тополей справа; то любовался пустельгой, которая сидела на проводах, раскрыв рот от жары; то начинал разговор о синих горах, показавшихся далеко впереди. А выскочив из машины, он убегал в поля, что-то выискивал там, нюхал, растирал между ладонями, рассовывал по карманам. Потом подбегал к шофёру и давал ему какие-то совсем нелепые советы. Но шофёр с досадой отмахивался от него, как от мухи. Тогда он валился на горячую землю рядом с Апсилеем и восторженно произносил:

— Чуден, чуден край!

А пассажиры, особенно женщины, говорили, поглядывая в его сторону:

— Чудной какой-то! Смурной! Учёный, что ли, или просто так — не в себе?

А между тем Антону Ивановичу следовало бы торопиться: на Телецком озере его поджидали студентки, он ехал руководить их практикой в горах и в тайге. Но на каждой вынужденной остановке ему попадалась то интересная травка, то жучок, то бабочка.

Он, как мальчишка, бросался на всякую всячину и оживился ещё больше, как только кончилась степь.

А степь оборвалась как-то сразу. Попетляли мы немного среди холмов, и сразу же начался горный Алтай: страна тайги и бурных прозрачных рек, край медведей и глухарей, тайменей и хариусов.

Дорога потянулась среди синих гор. У обочины замелькали высокие сосны, ели да стройные пихты, которые упирались острыми вершинами в облака. Наконец показались и кряжистые, могучие кедры, густо унизанные ещё незрелыми фиолетовыми шишками.

Солнце скрылось за высокой горой, и сейчас же потянуло прохладой. За поворотом подбежала к самой дороге прозрачная, хрустальная Бия. Она с грохотом билась в серые отвесные скалы, бесновалась на порогах.

В широком, просторном плёсе вода вихрилась воронкой в чёрном омуте и крутила кедровую шишку. Видно, кто-то сорвал её в верховьях, увидел, что семена ещё не созрели, и бросил в воду. Река подхватила её и понесла, закружила и будет нести вниз, пока не выбросит на каменистую отмель.

Совершенно неожиданно грохнул выстрел, и машина остановилась. Шофёр вылез из кабины, ударил носком в спущенную камеру и закричал:

— Не видите, что ли? Авария! А ну — с машины!

Перед нами был высокий утёс-бом, прозванный Большим Иконостасом. Отвесная скала в двадцать этажей высотой вся состояла из тёмных камней, изрезанных вдоль и поперёк узкими трещинами. И эти камни казались потускневшими от времени карагинами или иконами.

Тысячи птиц вились над Иконостасом. Они вырывались из своих нор, падали от скалы к воде, проносились над Бией и возвращались к птенцам то с бабочкой, то с мошкой в клюве. А если хотели напиться, то чёрным свистящим комочком резали воздух над прозрачной струёй, подхватывали на лету каплю воды широким чёрным клювом и снова резвились в воздухе.

Антон Иванович окаменел, увидев столько птиц.

— Андрей Силыч! Окажите услугу: соберите людей, спустите меня на верёвке со скалы. Такой случай, знаете, нельзя упустить, а я никогда не видел, как живёт колючехвостый стриж.

— Колючехвостый? — удивился лесник.

— Да. У этих стрижей восемь перьев хвоста оканчиваются острыми шипами, как у розы. Такие шипы есть и у дятла, и он всегда упирается ими в дерево, когда долбит ствол.

— Я не против, — сказал лесник, — как вот хлопцы? Спустим доцента со скалы? — обратился он к пассажирам, которые сгрудились вокруг Антона Ивановича.

Кто-то хихикнул, оглядывая щуплую фигуру доцента:

— Умора, братцы! Лопнет печёнка либо верёвка! Нетто такой выдюжит?

— Отчего не попробовать? — сказал другой посмеиваясь. — Просто интересно, как у него душа в пятки уйдёт.

Вася шикнул на зубоскалов, Апсилей вынул трубку изо рта и сказал:

— Сами-то не полезете! А человек желает! И не просто, а для науки!

— Вот именно! — оживился Антон Иванович. — Это вовсе не праздное любопытство, уверяю вас.

— Верёвочка есть? — деловито спросил Андрей Силыч.

Шофёр глухо проворчал из-под машины, потом вылез и достал верёвку.

Мы обогнули Иконостас с востока и по пологому склону полезли на вершину.

Там Андрей Силыч морским узлом завязал верёвку под мышками у Антона Ивановича и добродушно сказал:

— Будешь ты как маляр в люльке!

Антон Иванович нервно поправлял галстук и одёргивал пиджачок, руки у него дрожали. Он подошёл к острой кромке скалы, которая отвесно спускалась к воде, как стена высотного дома, и носком ботинка попробовал, крепок ли грунт.

— Гранит потвёрже чугуна будет, — успокоил Вася.

Ему очень хотелось, чтобы доцент не отступил, спустился на верёвке.

Андрей Силыч подал нам конец верёвки и велел держать.

— Будь покоен, — сказал он доценту, — морскую службу всю прошли. Вира — подымай, значит! Майна — опускай! Ну, с богом!..

Антон Иванович, чуть побледневший, повернулся к нам, стал на корточки, опустил ногу в пропасть, крякнул и тотчас скрылся за уступом скалы. Верёвка змейкой ползла за ним, пока снизу не донёсся далёкий и незнакомый голос:

— Стоп!

Апсилей заволновался, глотнул дыма не в меру и раскашлялся. Он захлестнул конец верёвки за большой валун.

— Как бы он там не перевернулся. Горяч больно, а по горам-то и не хаживал.

Я подполз к самому краю пропасти и глянул вниз.

— Что там? — спросил Андрей Силыч, который держал верёвку, откинувшись грузным телом назад и упираясь ногой в камень. Верёвка резала ему руки.