Марк Ефетов - Граната в ушанке

Ефетов Марк Семенович

Граната в ушанке

Марк Семенович Ефетов

Граната в ушанке

Повесть

В книгу старейшего детского писателя входят повести: "Тельняшка моряцкая рубашка", "Граната в ушанке". "Последний снаряд". Герои этих повестей - труженики моря, воины нашей армии, молодые рабочие, влюблённые в свой труд.

ПРОПАЛ БЕЗ ВЕСТИ

Урок начался как обычно. Но минуту назад в классе был шум и гам, а у доски толкали друг дружку два парня. Один, что был пониже, сказал:

- Как дам тебе, Борька!

- А ну дай!

- И дам!

- А я посмотрю.

- И посмотришь...

Вмиг точно вихрь пронёсся: затопало, застучало, зашуршало. Учительница чуть задержалась у двери и вошла, будто и не видела непорядка: все чинно сидели за партами.

- ...Так на чём мы в прошлый раз остановились? - Она сняла очки, протёрла их носовым платком, надела и чуть прищурилась.

- Новгород, - чуть привстав, сказал кто-то с последней парты.

- Новгород... - как бы про себя повторила учительница. - Этому древнему русскому городу более тысячи лет. И что интересно, ребята: там, в Новгороде, такая земля, что сохранились остатки деревянных домов и мощённые брёвнами мостовые, по которым тысячу лет назад ходили новгородцы. В наши дни находят даже обувь древних новгородцев... Сергиенко!.. Борис, ты о чём думаешь? У тебя такой взгляд, точно ты не на уроке, а витаешь где-то в небесах. А?

Борис встал. Он был высокий и чуть сутулился.

- Я думал об отце. Мама в войну извещение получила. Он воевал под Новгородом... пропал без вести.

- Прости, Сергиенко, - сказала учительница, - я ничего не знала об этом. Садись, Боря, садись...

В те годы война уже кончилась. Кто вернулся - живой, тут он, с женой и детьми. Кто погиб, о том говорили - вечная ему слава. А про отца Бориса Сергиенко так-таки ничего не узналось. Говорили разное: "Может, и смерть принял - да там, у врага. Мёртвый там и остался. Может, раненный, в плен попал и там его фашисты замучили".

А Борису хотелось закрыть глаза и увидеть, как там, под Новгородом, воевал отец. Он часто подходил к комоду, где из позолоченной рамки смотрело на него чуть скуластое лицо отца с чёрными, будто вычерченными, бровями.

И как же хотелось Борису побывать в тех местах, где тайна закрыла от него не только отца, но и память о нём! Сколько раз думал Борис о старинном Новгороде, где шёл в атаку его отец, где упал и не поднялся. Может быть, его засыпало землёй от разрыва снаряда и потом не нашли.

Каждый год мать Бориса справляла день рождения мужа, ставила мужу отдельный прибор. А были за столом только двое - она с Борисом. Но мать разговаривала с отцом, будто сидел он напротив, и плакала. Борис обнимал мать, прижимался щекой к её мокрой щеке: "Не надо, мама". А она говорила: "Горечко, сынку, у нас. Горечко. У людей хоть могилка есть, а у нас с тобой ничего. Нема батьки. И где он там, в новгородской земле, никто не скаже... А батька твой был хороший".

ПО-ОТЦОВСКИ

Мать Бориса, Евдокия Андреевна, днём работала в колхозе, а ночи были у неё короткими для сна. Когда спать матери? Ведь сыну надо сварить, сына надо покормить, надо шить, надо постирать. Мало ли забот у матери!

Когда же наваливалась усталость и казалось, нет больше сил, мать Бориса прижималась щекой к щеке сына.

А стал подрастать Бориска и всё больше и больше напоминал своего отца: и ложку держал по-отцовски, и говорил баском, и ноги о половик вытирал так же - рывком, и лицом стал вылитый отец.

И, бывало, услышит мать Бориса шаги в сенцах, зашуршит половик, а она вскрикнет:

"Феофан! Вернулся! Нашёлся!"

А входил Борис. В старом отцовском пиджаке. Высокий, худой. Чуть скулистый. И такой же, как отец, порывистый, быстрый.

В первом классе Борис приходил из школы, хватал ведро - и к колодцу. Мать говорила: "Оставь. Тяжело. Сама принесу". А он: "Ничего, мамочка, я сильный".

Он был добрым и ласковым. Стал старше - голос огрубел и над губой появилась чуть заметная полоска, точно шёрстка. Он был и теперь таким же порывистым и быстрым, но стал уж очень занят собой, будто и не замечал, что вокруг.

"Бориска, что с тобой?"

"Оставь, мама..."

И всё же он был ласковым: приносил матери подарок с получки и даже целовал её. Но как? Торопливо, как бы по обязанности.

А в день рождения отца, которое праздновалось ежегодно, опоздал к ужину, грузно сел за стол, резким движением, молча придвинул к себе миску с едой.

Забыл об отце...

И вот случилось так, что девятнадцатилетний Борис в один день стал как бы вдвое старше. Вчера ещё у него была мать. Она поджидала его к ужину, выглядывая в окно; она хотела рассказать ему обо всём, что произошло за день, поделиться с ним своими радостями и горестями и рассказать ещё о том, что слушала по радио о солдате, который пропал без вести в войну и вот теперь отыскался.

А Борис в тот день торопливо вошёл:

- Мама, покушать!

Не посмотрел на неё, не поднял глаз. А уходя, в дверях сказал коротко:

- Ну, мама, я пошёл.

В то время Борис был увлечён многим: товарищи, футбол, речка...

Нет, в тот день мать Бориса не жаловалась на нездоровье больше обычного. И раньше, бывало, скажет: "Ой, Борисочку, чтось поджимает сердце!" Борис привык к этим словам, как мы привыкаем к "Доброе утро" или "Спокойной ночи". Иногда только он спрашивал: "Может, за доктором сходить?" А мать говорила: "Ничего, отпустит". И отпускало.

А в тот день не отпустило...

В ПОЕЗДЕ

Меньше недели прожил Борис в холодном, опустевшем доме, где всё напоминало маму: в шкафу отглаженные рубашки, в холодных сенях - обед, у печи - тонко наколотые лучинки для растопки.

Неуютно, тяжко стало в доме после смерти матери. Теперь Борис понял, что мать даётся человеку в жизни только раз. Он ведь раньше не думал об этом. Он не был с ней грубым, а только торопливым, невнимательным, занятым всем миром вокруг, кроме неё. Что говорить: теперь он думал о том, о чём очень редко вспоминаем мы, пока живёт на свете самый дорогой для нас человек.

Ещё неделю-другую назад Борис не чувствовал своих лет. Жилось ему легко и, в общем, беззаботно. И вот сразу у него появилось такое чувство, будто за эти несколько дней он прожил многие годы.

Он оставил дом, где родился и вырос, и уехал в далёкий Новгород.

Бывало, мать говорила: "Если жива буду, сын подрастёт - повезёт меня в Новгород. Наш батька там..." Она обрывала фразу: "Батька там..." А Борис про себя заканчивал: "...Наш батька там погиб".

За многие годы он привык к этим словам матери: "Подрастёт сынок..." Слушая эти слова, он как бы перестал их слышать. Но теперь, в поезде, в стуке колёс слышались Борису эти слова о том, что он, когда подрастёт, поедет в Новгород. И он мысленно отвечал матери:

"Еду, еду, еду!"

Это была первая в жизни Бориса поездка в поезде.

На груди в холщовом кармане, сшитом ещё матерью, был аттестат зрелости вечерней школы и трудовая книжка, где значилось, что он два года работал механиком. С аттестатом - права водителя автомобиля.

Железнодорожный вагон - движущийся дом, где все люди быстро знакомятся и даже становятся друзьями. Бывает, за день пассажир расскажет своему спутнику такое, что не рассказал бы и давнишнему знакомому. Но Борис был неразговорчив. Чем ближе было до Новгорода, тем учащённей билось сердце и становилось как-то тревожно, как бывает в предчувствии большого события. Конечно же, попутчики спрашивали Бориса:

- Далеко едете, молодой человек?

И он отвечал:

- К отцу, в Новгород.

Да, у него было такое чувство, что он едет к отцу, что он встретит его. Борис взял с собой все письма отца к матери - их было три. Теперь, спустя много лет, он читал их впервые. И впервые как бы познакомился с отцом, узнал его.

Он любил фантазировать, Борис. И в эти дни поездки в Новгород, лёжа на верхней, чуть покачивающейся полке вагона, он думал и думал об отце и о войне. Бывает же такое - сколько раз в газетах и журналах писали, что человек пропал без вести, а потом через десять, а то и пятнадцать лет вдруг находился. То ли его контузило, и забыл человек своё имя-фамилию, а потом вылечился и вспомнил. То ли после госпиталя узнал, что его семья погибла в оккупации, нет у него никого, и подался человек в другие края. А потом оказалось - ошибка произошла, жива у человека семья. И через много лет люди встречаются, находят друг друга. Да, бывает же такое с другими, почему бы не случиться с ним, с Феофаном Сергиенко. Ведь мама с Борисом бежали из своего села, когда подходили фашисты. Они жили совсем в другой местности, а село их сгорело в войну. Сгорело так, что только печи да трубы остались. И зола да угли. Кто знает, может быть, отец Бориса нашёлся, хотя и числится без вести пропавшим? Запросил о родном селе и узнал: сожжено и Сергиенко там не значатся. Что же было солдату приезжать на пепелище?

И живёт где-то Феофан Сергиенко, может быть раненый, может быть безногий. И не знает, как часто сын слушал о нём материнские рассказы. Про то, как отец, ещё только Борис родился на свет, посадил в садочке яблоньку: "Вырастет сыночек - яблок покушает". И про то, как ночами люльку качал, а мать заставлял спать: "Ты с ним за день намаялась". И про то ещё, какие письма присылал в первый год войны и в каждом письме-треугольничке писал о своём командире и о сыне спрашивал, сынку солдатский поклон посылал и наставления матери: "Не простуди", "Корми - ничего не жалей!". Мать Бориса сколько раз говорила ему: "Хороший у тебя батько. Другого такого на свете нет".