Старая погудка на новый лад. Русская сказка в изданиях конца XVIII века - Автор Неизвестен
Когда же Еруслан-царевич достиг пятнадцати лет, то стал ходить на царский двор с княжескими и боярскими детьми играть; но игрушки его были им не любы, потому что кого хватит за руку, то рука прочь, кого за голову, то голова прочь. Тогда князья и бояре, видя наносимый от него детям их великий вред, начали между собой думу думать, как бы сему горю пособить. Наконец решились просить своего царя. Они к нему приходят, падают пред ним на колена и говорят так: «Государь наш царь Хираз, учини свою милость царскую. Сын твой, Еруслан-царевич, выходит на царский двор и шутит шутки с нашими детьми боярскими, но те шутки не похожи на шутки: кого ухватит за голову, у того голова прочь, кого ухватит за руку, у того рука прочь, и нам, милосердный государь, великая от того причиняется печаль. Учини милость царскую и уйми Еруслана-царевича, а нам уж от него житья нет». Бугжатский царь, выслушав просьбу своих вельможей и бояр, говорит им, чтоб они успокоились и что впредь сего не будет, и он сына своего Еруслана-царевича выпускать не станет. Во всех сих детских игрушках имел также участие и Иван-нянькин сын; а как их ни по лицу и ни по чему другому никак признать было не можно, то и вздумал царь Хираз Табернаевич, посоветовавшись со своею любезною супругою, приказать отрезать левое ухо Ивану-нянькину сыну. Когда сие по его повелению было исполнено, то Иван-нянькин сын, не полюбив такой операции, вдался в печаль; а Еруслан-царевич, увидя его невеселым, спрашивает, о чем он тужит. «Как мне не тужить, Еруслан-царевич, — ответствует ему Иван-нянькин сын. — Здесь стали уж резать уши, а когда еще поживем, то не будет и носа. Просись у своего батюшки в чистое поле погулять да повеселиться, с молодцами поиграть и богатырской силы попытать».
И так Еруслан-царевич, имея тогда уже от рождения пятнадцать лет и усовершенствовав себя во всех науках и военных знаниях, жалея об Иване-нянькине сыне, которого он любил как брата своего, притом горя давно желанием и побуждаем мужеством, чтоб оказать в свете свою храбрость и силу богатырскую, приходит к отцу своему и матери и стал у них проситься в чистое поле погулять, людей посмотреть и себя показать. Сколько ни было жаль Бугжатскому царю и его супруге расстаться с любезным своим сыном, который составлял все их утешение, однако ж, видя неотступные просьбы Еруслана-царевича, согласились наконец отпустить его и приказывали делать приготовления к его отъезду; но Еруслан-царевич сказал им: «Любезнейшие мои родители, не надобно мне ни провожатых, ни охранителей, а отпустите со мною только Ивана-нянькина сына и прикажите нам выбрать по лошади». Тогда царь Хираз Табернаевич позволяет ему выбрать лучших из государевой своей конюшни лошадей, но Еруслан-царевич из тысячи не мог сыскать себе коня по мысли: на которого ни положит руку, то у того подломятся ноги и не может устоять. Иван же нянькин сын нашел себе деревенскую клячонку коростливую, которую три дня выводил поутру и ввечеру кататься по росе, и кляча сделалась добрым конем.
Еруслан-царевич призадумался, что не нашел по себе богатырского коня. Ходит он печален по городу, попалась ему навстречу старуха, которая его спросила: «Что ты, Еруслан-царевич, ходишь так кручинен и не весел, поведай мне свою кручину — авось ли я горю твоему пособлю». — «Поди прочь, старая карга, — ответствует ей Еруслан-царевич, — тебе ли пособить! Вас, старух, взять только на то, чтоб врать». — «Ах Еруслан-царевич, не брезгуй старухами! Они, век изживши, много узнали, видали и слыхали. Так и я могу тебе помочь». От сих старухиных слов Еруслан-царевич подумал, что и подлинно, может быть, она подаст ему добрый совет, и так говорил ей: «Вот, бабушка, о чем я печалюсь, что отпросился я у своего батюшки и матушки в чистое поле погулять, людей посмотреть и себя показать, а не мог я выбрать себе добра коня». — «Ей, Еруслан-царевич! Давно бы ты о том мне сказал. Есть за городом при речке роща, в той роще под красною сосною среди одной лощины есть погреб, закрытый большою железною дверью, и в том погребе стоит богатырский конь покойного твоего прадедушки Садора Измаиловича, прикован на двенадцати цепях; этот-то конь разве тебе послужит».
Еруслан-царевич поблагодарил старуху и пошел за город в ту рощу, где закован стоял конь. Приходит под сосну, видит железную дверь, которая была весом не менее как сто пуд, поднимает ее как перо. Входит в пещеру. Конь, услышав богатыря, так заржал, что земля задрожала и многие кирпичи из свода упали. Берет он коня богатырского, который говорит ему человеческим голосом: «Ох ты, гой еси, Еруслан-царевич, не видал я свету белого пятьдесят лет, и не топтать бы мне росы век по веки, как бы не попалась тебе старуха». Еруслан-царевич нашел еще в сем погребе богатырские доспехи, меч, копье и всю конскую сбрую и, убрав коня своего, а на себя надев доспехи, опоясал меч и взял в руку копье. И будучи таким образом снаряжен, возвращается во дворец к своим родителям, предстает пред них, прощается с ними, просит их родительского благословения. Сия разлука стоила много слез нежному отцу и матери.
Наконец Еруслан-царевич, взяв к себе во товарищество Ивана-нянькина сына, отправился в путь, который продолжая месяц, другой и третий, приезжает он к одному столбу, на котором были три подписи: первая, что прямо ехать — быть сыту, но диковинок не видать; вторая, направо ехать — побоища видеть; а на левую руку — то конь будет сыт, и сам сыт, но живому не быть. Прочтя сии надписи, Еруслан-царевич сказал: «Поеду на правую сторону посмотреть побоище». А Иван-нянькин сын пожелал ехать в левую, чтоб узнать, какая бы опасность была столь велика, что живому не быть. И так спустили они в тот столб по стреле, и Еруслан-царевич сказал Ивану-нянькину сыну: «Слушай, брат, ежели ты приедешь прежде к этому столбу и стрела моя будет красна, то знай, что я уже не жив, а ежели я прежде приеду, то по такому ж знаку твоей стрелы почту тебя в несчастии». Положив такое условие, распрощались между собою, и Еруслан-царевич поехал на правую сторону, а Иван-нянькин сын на левую.
Едет Иван-нянькин сын путем и дорогою несколько времени и, около полудня увидев прекрасный луг, на середине коего стоял част ракитов куст, вздумал под тенью того
