Былины Печоры и Зимнего берега - Автор Неизвестен

Господу-богу молиться надо с понятием,

С понятием да с усердием».

95 Отошла служба воскресенская,

И пошел народ из храма божьего

По своим домам, всяк во свой дом.

Солнышко повел гостя с собой, народу волнение стало: приехал какой великой человек, не простой, приехал к Солнышку без докладу, в церкви Чурилу отпихнул. По всему городу молва пошла.

У Солнышка пошел почестен пир. Расставляют столы. Собрал гостей самых сильных бога́тырей, самых почетныих.

Вот на пиру стали все веселёшеньки,

Все стали пьянёшеньки.

100 Дюк Степанович от калачика верхню корочку откладывает,

Ни́жню ко́рочку под стол кладет,

Серединку откусыват.

«Верхня корочка пригорелая у вас,

Нижня корочка призады́млена,

105 А у моей матушки — помело́чко шелко́вое, подики серебряны,

Один калачик съешь — по другом душа горит».

А богатые бояре его обнесли:

«Что ты за невежа, за скотина такой,

Наш пир не во что кладешь, па́ря, ничем считашь,

Всех нас богатых да бояр не тем зовешь!

У нас есть бога́тыри такие — тебя возьмут, на одну доло́нь посадят, другой доло́нью придавят».

110 С Чурилой Никитичем они прирасхвастались

Своей удалью великою.

Стали биться о велик заклад:

через Неву-реку который перескочит, а не перескочит — с того голова долой. Наш Дюк Степанович не подаваетце: «Не дорожу я своей головушкой, бьюсь я и документы пишу о своей головы». Поехали к Неве-реки с Чурилой Никитичем на добрых конях. Чурила Никитич скочил — в реку упал со добрым конем, плавает всё там на реке, а Дюк Степанович скочил — через перескочил, перескочил — обратно скочил, Чурила Никитича хватил за бе́лы во́лосы и со всем конем обратно скочил.

Вот сейчас Дюк Степанович хочет рубить голову Чуриле. Стали его упрашивать: «Перво́й вины да бог простит». Дюк сын Степанович и простил перво́й вины. Опять сделали пирушку. А он опять расхвастался: «Вам не описать у меня богатство великое — чернил, бумаги не хватит».

Матушке письмо в погорелку с конем послал. «Мне матушка пришлет одежду чистую, богатую, — вам такой не видать». Матушка заплакала, зарыдала. Нашла самоцветное платье самое дорогое. (А его уж там заарестовали почти). Вот привез конь одежду великую. Дюк Степанович обрядился в самоцветную пальто и шапку и всё наложил. Одежда была, как зеркало. А по пуговкам проведет, каждая пуговка своим голосом поет. Цены дать не могли. Пошли конюшен двор описывать. Тоже цены не могут дать. Всё описали и опять сделали пир. Покорил Дюк сын Степанович, покорил он бога́тырей богатством всех, покорил он стольний Киев-град. И Дюк стал почётный гражданин, по всему земному шару славится.

1955

Никита Федорович Ермолин

Н. Ф. Ермолин — постоянный житель дер. Трусовской на реке Цильме (Усть-Цилемский район Коми АССР), домовитый, степенный хозяин, уважаемое и видное в колхозе лицо. Грамотный. Здоровый, кряжистый человек, он, несмотря на свой уже преклонный возраст (в 1955 г. ему было 70 лет), отнюдь не выглядел стариком.

Былины Н. Ф. Ермолин знает смолоду, выучившись от сказителей, которых слышал на Цильме и Печоре. Как былинщик известен издавна по всей округе. По словам односельчан, когда он, бывало, прежде певал, сидя на берегу Цильмы, люди вдалеке на пожнях принимали его голос за рев пароходного гудка, настолько «окатистый» был у него голос.

В прежнее время владел разнообразным былинным и песенным репертуаром (сказок не знал), но ко времени записи многое уже было забыто. Все же и в 1955 г., кроме былин, хорошо знал еще много старых песен и прекрасно их исполнял. От него записаны старые солдатские и исторические песни («Поле турецкое» и др.) и ряд бытовых и любовных. Записанные от Н. Ф. Ермолина былины и былинные фрагменты характеризуются выдержанным былинным стилем при лаконичности изложения.

Свое знание былин и песен Н. Ф. Ермолин частично передал младшей дочери, Полине Никитичне Речевой, живущей в той же дер. Трусовской (в 1955 г. ей было 30 лет).

Никита Федорович Ермолин. С портрета художника Л. В. Коргузалова.

35

СТАРИНА́ ПРО СТАРА КАЗАКА ИЛЬЮ МУРОМЦА

* Собиралсе старо́й да в путь-дорожочку,

А во ту он субботу да во христовскую,

А к заутренни поспеть во стольнёй Киев-град.

Ах всё прямым-то путем туда пятьсот тут ве́рст,

5 Ах окольниим путем дак восемьсот тут ве́рст.

Прямоезжа-то дорожка да заколодела,

Ах калиновы мосты все разворочены,

Заселилсе там Соловей да сын Рахматович.

Ах сряжалсе старо́й да в путь-дорожочку,

10 Ах как складывал он заповедь великую:

«Как-де бы в пути-то ле мни да во дорожочки

Ах как рук бы ды своих да не кровавити».

Ах поехал старо́й да в путь-дорожочку,

Ах приехал старо́й во Быкето́вец-град.

15 Ах как те ле мужики да быкето́вския

А все ходят во слезах да во великиих,

Ах напала на них литва поганая.

Ах как стал тут старо́й да подраздумалсе:

«Ах как всякий-то заповеди вкладыват,

20 Ах не всякий же заповедь испа́лниват».

Ах начал он тут бити литву поганую,

Не оставил поганыих на се́мена.

Ах как те ли мужики да быкето́вския

Ах таща́т тут они да злато-се́ребро.

25 Говорил тут старо́й да Илия Муромец:

«Мне не надо ведь вашо да злато-се́ребро,

Попросите-ка вы мне да могучё́й силы́».

А поехал старо́й да в путь-дорожочку.

Ах заслышил Соловей да сын Рахматович,

30 Как едёт удало́й да до́брой молодец.

Засвистал Соловей по-соловьинному,

Замызга́л тут собака да по-собачьему.

У Ильи ведь тут конь да на колени пал.

Ах как бил-то Илья да по крутым ребра́м:

35 «Ах ты волчьяя сыть да травяной мешок,

Не слыхал воро́нина да всяка граянья,

Не слыхал ты сорочьего кычи́канья?

Ах от свиста-то ты да на колени пал».

Ах снимал тут Илья с себя туги́й лук,

40 А как вкладывал он стрелочку каленую,

А как вкладывал он стрелку да приговаривал:

«Ах