Северные сказки. Книга 1 - Николай Евгеньевич Ончуков
В одной из сказок, записанной от того же А. В. Чупрова, есть весьма примечательный эпизод: «Говорят купцы: «Царь вольной человек, прежде мы бегали мимо этот остров, мимо Буян, не видали ничего. Живет этот молодеч с женщиной, и у него из лисич да кунич шатер сделанной, и то чудо, то диво». Царица и говорит: «Это како чудо, како диво: середи моря есть остров, на острову есть сосна, на этой сосне ходит белка — на вершиночку идет, песенку поет, на комелек идет, сказки сказывает и старины поет. У этой белки на хвосту байна, под хвостом море, в байне в мори выкупаешься; то утеха, то забава!» Этот отрывок соотносит нас с тем миром сказочных образов, из которого черпал свое вдохновение А. С. Пушкин. Однако этот мир исчезал, а черты нового все более проникали в сказку, как, например, в эту, под названием «Оклеветанная мать»: «Этот царь людей собрал и новую жену посадил на ворота да расстрелял, а девичу Федор-царевич за себя замуж взял». В сказке «Царь-чернокнижник» мы встречаем другой характерный пример: «Царевна молодца встречала, за дубовы столы садила, пили пировали, панкетовали». Чуждое народному языку слово «банкет» намертво въелось в текст сказки, вызвав, конечно, определенный комический эффект, однако свидетельствуя и о разрушении мира русской сказки. В той же сказке сохранились и древнейшие мифологические пласты, которые в изложении сказочника начала XX века звучали весьма комично: «Вышел молодец из царских полат, пошел вдоль по улице, вышел в чистое поле, обернулся серым волком, побежал; бежал, бежал, бежал, добежал до синего моря, овернулся щукой рыбой, спустился в синее море, переплыл синее море, вышел на землю, овернулся ясным соколом, поднялся высоконько и полетел далеконько; летел, летел по чистому полю, увидел на сыром дубу у Маговей-птичи гнездо свито; надлетел и упал в это гнездо. Маговей-птичи на гнезде тою пору не было. После Маговей-птича прилетела и увидала на гнезде лежит молодеч. Говорит Маговей-птича: «Ах, кака невежа! Прилетела в чужо гнездо, упала, да и лежит». Забрала его в свои когти и понесла из своего гнезда; и несла его через сине море и положила царю-чернокнижнику под окошко».
Спустя два десятилетия Ончуков подведет итоги своих наблюдений: «Как и все собиратели последнего времени, и я, конечно, с грустью наблюдал забвение и разрушение волшебной сказки».
В 1911 году вышел из печати еще один сборник Ончукова — «Северные народные драмы». Это было уникальное по своей полноте издание некогда живого жанра русского фольклора. Народная драма — жанр по происхождению сравнительно поздний, но к сегодняшнему дню практически не сохранившийся. Своим происхождением народная драма во многом обязана профессиональному театру, особенно так называемому «школьному» театру. Правда, литературная основа, занесенная в фольклор, серьезно трансформировалась и начинала функционировать в соответствии с традиционной народно-поэтической эстетикой. Для примера приведем небольшой отрывок из драмы «Царь Максемьян», записанной Ончуковым в 1905—1907 гг.:
ДОКТОР. Здравствуйте, все почтенные господа,
Вот и я прибыл сюда.
За кого вы меня почитаете?
За фельдшера или за аптекаря?
Не есь я фельдшер, не есь аптекарь,
Я сам доктор Ульф.
ЦАРЬ МАК. Доктор Ульф, я не здоров, можешь ли ты меня вылечить?
ДОКТОР. Могу. Что у вас болит?
ЦАРЬ МАК. Болит у меня голова.
ДОКТОР. Твоя голова — остричь до гола,
Череп разбить,
Шерсти набить, —
Твоя голова
Вовеки будет здорова!
ЦАРЬ МАК. Болят руки.
ДОКТОР. Отдать их на поруки —
И не будут болеть руки.
ЦАРЬ МАК. Болят у меня ноги.
ДОКТОР. Отсечь их на пороге —
Не будут болеть твои ноги.
ЦАРЬ МАК. Вот я был в сражении, получил рану.
ДОКТОР. В твою рану
Войдет полбарана,
Попова шапка
Да сена охапка...
и т. д.
Народная драма — причудливая смесь стилей, жанров, где каждое слово, выражение или ситуация невольно возвращают нас к неожиданному первоисточнику: здесь и «Братья-разбойники», и «Гусар» А. С. Пушкина, и народная песня «Вниз по матушке по Волге», и школьная драма XVIII века «Венец славопобедный царевичу Дмитрию» и многое другое. На память приходят слова Достоевского о необходимости собирать и исследовать этод жанр русского фольклора: «Очень бы и очень хорошо было, если б кто из наших изыскателей занялся новыми и более тщательными, чем доселе, исследованиями о народном театре, который есть, существует и даже, может быть, не совсем ничтожный. Я верить не хочу, чтоб все, что я потом видел у нас, в нашем осторожном театре, было выдумано нашими же арестантами. Тут необходима преемственность предания, раз установленные приемы и понятия, переходящие из рода в род и по старой памяти».
Благодаря Ончукову мы имеем сейчас возможность знакомиться с этой стороной народной культуры, которая могла быть навсегда утрачена.
В 1908 году неожиданно для всех Ончуков прекратил научную деятельность и возвратился в Сарапул, где принялся редактировать газету «Прикамская жизнь». В эти годы Ончуков считал журналистику главным делом своей жизни и до конца не осознавал своего вклада в развитие отечественной этнографии и фольклористики. В период гражданской войны он, как и в молодости, работал фельдшером, заведовал тифозной больницей и даже пытался поступить на медицинский факультет Томского университета. О годах гражданской войны он написал впоследствии воспоминания, понимая, какими ценными для будущих историков и литераторов окажутся свидетельства современника тех грозовых лет. Ончукова тянуло вернуться к делу своей молодости, и в 1922 году, в пятьдесят лет, он становится студентом исторического факультета Иркутского университета. В письме к В. И. Срезневскому он писал: «...Годы мои уходят, но интерес к науке (истории и литературе) как будто еще обострился, во всяком случае стал еще шире и глубже... Да кроме того все время тревожит сознание, что остаток дней своей жизни нужно провести с пользой для родины». После непродолжительного преподавания в Пермском университете осенью 1924 года он переезжает в Петроград, где снова активно включается в научную деятельность. Доцент университета Ончуков пишет ряд
