Илья Туричин - Братья
Сначала в ресторане появились прожектора. Он помнит, как во время танцев впервые погас в зале свет и четыре цветных луча заметались по потолку и стенам.
Комендант города полковник фон Альтенграбов крикнул истеричным тонким голосом:
– Прекратить!
Произошло замешательство. Включили свет. Полковник был бледен, нижняя его челюсть непроизвольно отвисала, он водворял ее на место и при этом издавал глухой клацающий звук зубами.
– Прекратить! - повторил комендант. - Это ни к чему, напоминает ночную бомбежку.
Вот тогда Гертруда вспомнила о подвешенном к куполу "Шапито" зеркальном шаре. Его крутил маленький электрический мотор, шар вращался, по стенам и потолку шатра скользили цветные звезды, казалось, что цирк плывет в небе.
Гертруда решила заполучить этот шар, если он, конечно, цел и немцы не упражнялись в стрельбе по нему. Шар оказался на месте.
С помощью штурмбанфюрера Гравеса она раздобыла пожарную машину с лестницей. Машина въехала прямо через форганг на манеж. Лестницу выдвинули, но никто не решился лезть по ней на самую верхотуру. Ни к чему не приставленная, лестница оказалась очень шаткой.
Тогда Гертруда надела Петькины штаны и полезла сама.
Лестница раскачивалась как на пружине. Чем выше лезла Гертруда - тем больше.
На манеже воцарилась тишина. Замерли солдаты, замерли пожарные.
Уж как она там, на высоте, умудрилась прицепить довольно тяжелый шар к лонже и снять его с крюка, никто так и не понял.
Она махнула рукой, двое пожарных бережно спустили зеркальный шар на манеж. И только после этого Гертруда двинулась вниз - маленькая, светловолосая, ладная фигурка в легкой блузке и мальчишечьих штанах.
Пожарные и солдаты встретили ее аплодисментами. Она улыбнулась и сделала комплимент публике, стоя на борту машины.
Шар подвесили к потолку между тяжелых люстр. Когда вечером заскользили по стенам, по скатертям, по лицам, по потолку веселые цветные звезды, полковник фон Альтенграбов первым соизволил хлопнуть в ладоши. Звезды плыли медленно, а не метались, как лучи прожекторов в черном ночном небе, сотрясаемом гулом самолетов и пронзительным воем падающих бомб.
Флич положил монету в карман и принялся сматывать легкие шелковые ленты. Что бы ни произошло вечером, все должно идти так, как всегда. Надо зарядить аппаратуру, подготовиться к выступлению.
В дверях артистической появился штурмбанфюрер. Он проследил за пальцами Флича, ловко сматывающими ленту, внимательно осмотрел комнату. Подошел к клетке с петушком, присел на корточки и сунул палец между прутьев. Петух недовольно заворчал и вытянул шею.
– Цыпльонок в табаке, - отчетливо произнес Гравес и усмехнулся.
Флич сделал вид, что только сейчас заметил штурмбанфюрера, и встал.
– Вы что-то сказали, господин штурмбанфюрер?
– Нишего. Арбайтен зие. Работайте. Сегодня публикум быть доволен.
– Так точно, господин штурмбанфюрер, - совсем по-военному ответил Флич.
Гравес вышел, не притворив дверь.
"Ходит, вынюхивает", - неприязненно подумал Флич, сел на стул и занялся своим делом.
Вскоре появился дьякон Федорович, краснолицый от жары, злой, с потной всклокоченной бородой. Не здороваясь, он неприкаянно послонялся по комнате, остановился возле клетки с петушком. Спросил густым басом:
– Клюешь?… А человеку в буфет не войти. Понатыкали кругом эсэса, в буфет не пускают. Виданное ли дело? Православную душу от буфета отлучить. - Каждый раз он со смаком выделял слово "буфет".
– Начальство большое приехало, - кротко пояснил Флич, особым способом складывая множество маленьких платочков.
– А чихать!… Флич, сотвори фокус, вынь откуда ни есть стаканчик.
– Откуда? - засмеялся Флич.
– А хоть откуда… Ну, жара… Организм горит, а загасить нечем. Нечто до Шанца дойти, так и там, верно, эсэсы, дьяволово отродье.
– Ты думаешь? - спросил Флич, делая вид, что его это мало интересует, а спрашивает он исключительно для того, чтобы поддержать разговор.
Федорович не успел ответить, вошла Гертруда Иоганновна. Лицо измученное, осунувшееся. Оба уставились на нее, не скрывая тревоги.
– Что случилось, Гертруда? - спросил Флич.
– Нишего. Для ровного счета, нишего. Доппель увез Пауля.
– Как это увез? - брови Флича вздернулись.
– В Германию.
– Сукин сын! - пробасил Федорович.
– Голубшик, - повернулась к нему Гертруда Иоганновна, - не пейте сегодня. Я вас прошу.
– Да что вы, Гертруда Иоганновна, да у меня и наперстка не было.
– Вот и хорошо. Не сердитесь, голубшик, я хочу поговорить с Флиш.
Федорович насупился.
– Понимаю, фрау, ухожу.
Он с независимым видом зашагал к двери, вышел и плотно прикрыл ее за собой.
– Обиделся, - вздохнул Флич с сожалением.
– Плохо, Флиш. Он увез Пауля…
Глаза ее как-то обесцветились, словно из них ушла жизнь. Флич не знал, что ей сказать. Известие было неожиданным, его еще надо было осмыслить, пережить.
Гертруда Иоганновна села на стул, опустила руки на колени, они казались неживыми.
– Я схожу с ума, Флиш… Я схожу с ума…
Она сжала ладонями виски и закачалась вправо-влево, словно внутри сорвалась пружина, выпрямлявшая ее.
Флич смотрел с состраданием и думал: "Она теряет лицо. Она на пределе. Павел - последний удар. Она не выдержит…" Он вспомнил ее скачущей на строптивой Мальве, вспомнил подвернувшей ногу, побелевшей от боли, но улыбающейся публике, вспомнил плачущей над вырезкой из газеты, когда погиб Иван, подымающейся по шаткой пожарной лестнице под брезентовый купол, куда мужчины не посмели подняться. Нет, она не может, не должна сломаться. Она - пример, опора даже для более сильных. Она - само добро, само тепло, возле которого отогреваются до дна промерзшие сердца.
– Гертруда, помните, как говорил Мимоза: главное - не терять кураж - и добавил тихо, отчетливо: - Водопроводчик Чурин просил передать вам, что из гостиницы никого не вывести.
Она посмотрела на него опустошенными глазами, внезапно в них появилась крохотная искорка.
– Что вы сказали, Флиш?
– Я сказал, водопроводчик Чурин просил передать, что уйти из гостиницы никому не удастся. Надо найти убежище здесь.
– Убежище?… Да-да… - Она оживилась. - Шурин пришел?
– Нет. Его пропуск недействителен. Я за него.
– Вы?
– Я. Чему вы удивляетесь? Она протянула ему руку.
– Я нишему не удивляюсь, Флиш, - глаза ее потемнели, словно их затянуло грозовой тучей. - Нишему… Их надо взрывать, как бешеных зверей. Вы знаете, что делать?
– Чурин объяснил. Но вам надо найти убежище.
– Уходить нельзя. Подозрение. Гравес ошень хитрый. Мы будем сидеть в этот комната. Две стены… Нам нельзя никуда уходить.
– Понимаю, - сказал Флич. - Но это опасно. Теперь вся жизнь опасно!
– В зале уже зажгли свет?
– Надо немножко ждать. Сегодня за официанты есть солдаты. Я объясню, когда солдат погашает люстры. Ровно двадцать один час мы открываем занавес. Там большой портрет Гитлер. Четыре пушки светят на него. И тогда солдат погашает свет. Вы, Флиш, скажешь мне: аппаратур готов. Я пойму.
– Хорошо, Гертруда.
Флич поцеловал ей руку. Она ушла. Он взглянул на наручные часы. Было девятнадцать часов пятьдесят одна минута. Впереди еще уйма времени, целая вечность!
Он закончил зарядку аппаратуры и поставил ее в привычной последовательности. Потом на гладильную доску положил брюки. Подождал еще немного и вместо штепсельной вилки утюга воткнул в штепсель ножницы. Вспыхнула голубая искра, раздался короткий треск, и свет в комнате погас.
– Черт бы его побрал! - громко воскликнул Флич и открыл двери. В коридоре стояло несколько незнакомых офицеров. Они посторонились, пропуская мимо себя четырех хихикающих танцовщиц.
Флич развел руки и пожал плечами.
– Свет, фройлейн…
Из зала появилась Гертруда Иоганновна.
– Что здесь происходит?
– Свет… Видимо, перегорела пробка, фрау Копф.
Глаза Гертруды Иоганновны гневно сверкнули.
– Немедленно шинить! - приказала она и, улыбаясь, пошла к офицерам, приглашать их в зал.
– Айн момент, - сказал Флич притихшим танцовщицам и почти побежал по коридору. Спустился вниз. Возле двери на кухню стоял эсэсовец.
– Хальт.
– Иди ты со своим "хальтом"! - сердито закричал Флич. - Пробки перегорели! Понятно! - Он достал из кармана пропуск и сунул его прямо под нос эсэсовцу. Из кухни выглянул Шанце. Понял, что Флич пришел на кухню не зря. Есть какие-нибудь важные новости.
– А-а, Флич! Наконец-то! - воскликнул он по-немецки. - Пропустите его! Он чинит свет.
Флич, не ожидая разрешения, рванулся мимо эсэсовца на кухню и устремился в клетушку повара. Шанце пошел за ним.
Эсэсовец удивленно глядел им вслед, раздумывая, как поступить, вызывать или не вызывать начальство? Вызовешь, еще тебе ж и попадет, зачем пропустил или зачем не пропускал. Пускай чинит свет. У него есть картонка.
