Юрий Сотник - Райкины пленники (cборник рассказов)
Мальчики взглянули друг на друга и ничего не ответили.
— Ну? Что вам угодно? — повысил голос дежурный.
— Нам… мы… нам ничего… мы просто так… — пробормотал Олег.
— Как это «просто так»? Гулять, что ли, сюда пришли?
— Мы… мы… Пойдём, Уточкин, — быстро сказал Олег.
Мальчики дёрнулись было к выходу, но тут же застыли на месте, в ужасе приоткрыв рты и вытаращив глаза. В дверях стоял тот самый лейтенант.
Гриша так и не запомнил, сколько длилось страшное, леденящее душу молчание. Ему казалось, что прошли целые часы, прежде чем Олег выговорил сдавленным голосом:
— Здравствуйте, товарищ лейтенант!
— Здравия желаю! — ответил тот, вглядываясь в мальчишек.
И вдруг дрессировщик и ассистент, словно подхваченные волной отчаяния, заговорили одновременно, заговорили громко, быстро, перебивая друг друга, стараясь друг друга перекричать:
— Товарищ лейтенант, вы… вы… нас простите, это мы на вас тогда собаку…
— Ага… нечаянно… мы вам только показать…
— Мы её дрессировали на собаку охранно-сторожевой службы…
— Он поводок нечаянно упустил. Он вам только показать, а она вырвалась…
— Мы отрабатывали с ней команду «фасс», и мы хотели потом пойти в питомник и показать, как мы её дрессируем…
— Вам теперь прививки надо делать…
— И мы хотели попросить, чтобы нам дали настоящую овчарку на воспитание, и…
— Потому она, может быть, бешеная. Нам тоже делают прививки…
По мере того как дрессировщик с ассистентом несли эту околесицу, лицо лейтенанта становилось всё жёстче, всё сердитее.
— Ясно! Хватит! — вдруг крикнул он и, сунув руки в карманы брюк, большими шагами стал ходить по комнате.
Ребята умолкли. От них, как говорится, пар шёл.
— А, ч-ч-чёрт! — прорычал высокий лейтенант.
Дежурный сидел, низко склонив голову над столом, и Гриша заметил, как он покусывает губы, чтобы не рассмеяться. Милиционер, сидевший в углу, закрыл лицо растопыренными пальцами правой руки, и плечи у него дрожали. И милиционер, стоявший у двери, тоже сдерживал улыбку.
— А, ч-чёрт! — повторил лейтенант и вдруг, вынув руки из карманов, сжав кулаки, остановился перед мальчишками. — Да вы… Да я вас сейчас… да я… — выкрикнул он громко и, так и не договорив, снова принялся шагать по комнате.
— Это которая тебе брюки на коленке порвала? — спросил дежурный, всё ещё глядя в стол.
Лейтенант не ответил. Тогда дежурный поднял голову и обратился к Грише:
— Так! Твой адрес и фамилия?
— Кузнецов переулок, дом три, квартира восемь, — тихо ответил тот.
Дежурный записал адрес на четвертушке бумаги и посмотрел на Олега:
— Твой?
— Проезд Короленко, дом пятнадцать, квартира один.
— Так. Идите!
Мальчики направились к двери, но через два шага Олег остановился и обернулся к дежурному:
— Скажите, пожалуйста, а что нам теперь будет?
— Там увидим. Идите, пока целы.
Милиционер, стоявший в дверях, пропуская ребят, легонько щёлкнул Гришу по макушке.
Очутившись на тротуаре, мальчишки бросились бежать, словно боясь, что лейтенант сейчас выскочит и погонится за ними. Когда же свернули в ближайший переулок, Олег вдруг остановился, сунул руки в карманы брюк и прислонился спиной к стене дома.
— Дураки, дураки и дураки! — сказал он медленно и негромко.
— Кто… дураки?
— Мы с тобой дураки: зачем мы правдашные адреса дали? Ведь никто не проверял.
Гриша в ответ на это только вздохнул.
* * *Одиннадцать дней Гриша ждал, что его родителей вызовут в милицию. На двенадцатый день, когда он был в школе, раздался звонок. Бабушка открыла дверь и увидела стройного лейтенанта в милицейской форме.
— Виноват, здесь живет Гриша Уточкин?
— Зде-е-есь, — протянула бабушка упавшим голосом.
— Дома он?
— Не-е-ету… В школе!..
— Разрешите на минуту!..
Бабушка посторонилась, пропуская лейтенанта в переднюю, и тут только заметила, что лейтенант ведёт на поводке щенка-овчарку с острой мордой, торчащими ушами и высокими толстыми лапами.
— Вот, передайте ему, пожалуйста, — сказал лейтенант, вкладывая конец поводка в бабушкину руку. — На ошейнике монограмма[8] есть. И скажите, что привет им обоим от лейтенанта Самойленко.
Лейтенант приложил руку к козырьку и удалился.
Бабушка выпустила из рук поводок и долго стояла, уперев руки в бока, глядя на щенка, который расхаживал по передней, потягивая носом. Потом она сходила в комнату, надела очки и, вернувшись в переднюю, присела на корточки.
— Ну-ка, ты! Как тебя?.. Поди сюда! — сказала она, чмокнув губами.
Щенок подошёл к ней, виляя хвостом и улыбаясь. Придерживая его за спину, бабушка нашла на ошейнике металлическую пластинку. На ней была надпись:
«Грише Уточкину и Олегу Волошину от работников 3-го отделения милиции».
— Ишь ты!.. — прошептала бабушка.
1954
«Человек без нервов»
У Лоди была одна слабость: ему так хотелось прослыть храбрецом, человеком исключительным, прошедшим огонь и воду[9], что он иной раз не мог не приврать.
Когда в пионерском лагере устраивали прогулку на лодках по реке, он всем своим видом давал понять, что ему скучно катанье в «этой посудине для сухопутных крыс и маменькиных сынков». Если проходил пароход и лодки начинали покачиваться, а девочки весело и немного испуганно пищать, Лодя нарочно ещё сильнее раскачивал «эту посудину» и говорил:
— Попробовали бы вы пять баллов на Чёрном море!
— А ты пробовал?
Лодя кивал головой и рассказывал о том, как он, взяв потихоньку лодку, прошёл в пятибалльный шторм из Третьего лагеря Артека к Нижнему лагерю, чуть не разбившись по дороге о скалу Султанку.
— Ничего страшного нет. Не теряйся — и всё в порядке. Струсил — тогда играй похоронный марш, — заканчивал он.
Особенно Лодя старался поразить своей отвагой двенадцатилетнюю Машу Брыкину из второго отряда девочек. Ей он рассказывал о том, как он собственными руками задушил напавшего на него бешеного фокстерьера[10], и о том, как они с отцом заблудились однажды в пустыне Каракум и спаслись только благодаря его, Лодиной, находчивости. Маша всему верила. Её круглое, очень смуглое лицо со вздёрнутым носом застывало от ужаса, большие карие глаза неподвижно смотрели на щуплого Лодю. Временами она перебивала рассказчика и взволнованно спрашивала:
— Нет, Лодька, ты сознайся: неужели… неужели ну вот ни капельки не было страшно?
— Что ж тут страшного! — пожимал плечами Лодя. — Не теряйся — и всё.
Маша от избытка чувств мотала головой, и толстая золотистая коса била её по плечам.
— Нет… нет, Лодька… Ты... ты какой-то особенный! Ты просто человек без нервов!
Сердце Лоди приятно замирало от таких слов. Он начинал мечтать о том, как бы на деле доказать Маше, что он «человек без нервов».
Однажды под вечер Лоде и Маше поручили сходить в соседнюю деревню и пригласить на костёр председателя колхоза, получившего звание Героя Социалистического Труда.
До деревни было километра полтора. Слева вдоль просёлочной дороги тянулось поле овса, справа, вплотную к дороге подступал лес. У самого края росли молодые светло-зелёные ёлочки; за ними, словно охраняя малышей, стояли взрослые ели с тяжёлой синеватой хвоей на опущенных ветках.
Маша то и дело замедляла шаги, всматриваясь в глубь леса.
— Угадай, на сколько тянется этот лес? — говорила она. — Не знаешь? До самой железной дороги, больше чем на двадцать километров! Евстигней Иванович, начальник лагеря, сказал, что если кто-нибудь пойдёт в этот лес без вожатых, то его сразу отправят к родным. Знаешь почему? Потому что в этом лесу не только ребята, а даже здешние колхозники иной раз плутают: кружат, кружат, а выйти не могут.
— Тоже мне лес! Ты настоящего леса не видела, — отвечал Лодя и уже обдумывал новый рассказ о своих приключениях в Уссурийской тайге.
Овёс кончился. Дорога отошла от леса и потянулась наискосок через луг. В конце луга виднелись длинные строения колхозной фермы. На лугу, шагах в пятнадцати от дороги, пасся большой чёрный с белыми пятнами бык, привязанный к стволу одинокой берёзы. Поравнявшись с быком, ребята остановились.
— Берендей, — почтительно сказала Маша.
Лодя молча кивнул.
— Его неделю тому назад в колхоз привезли. В стадо его ещё не пускают.
— Знаю. Карантин, — сказал Лодя.
— Его вся деревня боится, — снова вполголоса заговорила Маша. — На прошлой неделе, когда его вели в стойло, он лошадь забодал, а во вторник счетовод на велосипеде ехал, так он на него… Счетовод прямо с велосипеда через забор прыгнул и поэтому остался живой.
