Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Солнце стремительно уходило за вершины коричневых холмов, и вода с каждой минутой становилась все холоднее, и я уже чуть было не заплакал от страха, как вдруг кусты на моем пути приоткрылись, и я увидел перед собой большую темную заводь, по краям которой кипела белая пена.

Пловец я был отменный и глубоководье меня не пугало, и хоть вымок я только наполовину, не считая рук и плечей, но лезть в эту огромную заводь у меня не было никакого желания. Одного взгляда на нее было достаточно для то­го, чтобы отказаться от мысли нырнуть в нее даже в жар­кий летний день, потому что место это слишком уж напо­минало преисподнюю. Я зябко передернул плечами и подался вперед, заметив, что тоненькие ниточки пены по­стоянно расходятся кругами, а середина заводи остается спокойной.

Вскоре, однако, я понял, в чем причина этого явления и откуда доносится этот постоянный шум, который вначале привел меня в недоумение. Я осторожно прошел по краю заводи и обнаружил, что нахожусь у подножья водопада. Длинная и гладкая, словно стекло, струя воды падала со скалы высотой сто или более ярдов. Две отвесные гранит­ные стены, отстоявшие друг от друга на шесть футов, обра­зовывали желоб, по которому вода стремительно катилась вниз.

Господи, как мне в эту минуту захотелось домой, к ма­тушке и сестрам! И все же я решил двигаться дальше. Не в храбрости тут было дело,— ибо в моем положении что вперед идти, что назад, было одинаково опасно, — на мое решение повлияло обыкновенное мальчишеское любопытст­во. Одним словом, я был готов полезть, как говорят, хоть к черту па рога, лишь бы узнать, почему поток устремляет­ся так, а не иначе, и посмотреть, что делается на вершине водопада.

Повесив корзинку с рыбой на шею и не оглядываясь по сторонам, потому что я уже начал бояться собственной бо­язни, я сполз со скалы и ступил в поток. В следующее мгновение земля ушла у меня из-под ног и я упал в воду, крепко ударившись головой о камни. Голова у меня пошла кругом, и я уже подумал, что пришел мой конец, и я был недалек от истины, но меня спасла моя короткая острога, не давшая течению увлечь меня вниз, в черную заводь. Опираясь на нее, я с грехом пополам снова встал на ноги и сказал себе: «Джон Ридд, чем быстрее ты вернешься обратной дорогой, тем лучше будет для тебя же». И тут я с ужасом обнаружил, что путь назад для меня отрезан, и мне нужно лезть на вершину водопада, если я не хочу, что­бы меня окончательно смыло в проклятую заводь.

Крепко зажав острогу в правой руке, я начал медленно подниматься по гранитному желобу. Вода шумела и бур­лила вокруг меня, и продвигаться било так трудно, что мне показалось, будто я прополз уже, по меньшей мере, полми­ли, хотя, как я узнал впоследствии, желоб был длиной две сотни ярдов. Скала была скользкая, а напор воды так вы­сок, что я уже почти не надеялся добраться до вершины. Но теперь, когда я остался один на один со своим ужасом, он оставил меня, и я сосредоточил все мысли на том, чтобы достичь цели, сделав для этого все от меня зави­сящее.

Вода заливала меня на шесть, самое большее на девять дюймов, и я все время видел, как белели мои ноги на фоне темного потока. То и дело мне попадались уступы, словно самой природой предназначенные для того, чтобы, уцепившись за них, я мог немного передохнуть. Я поднимался все выше и выше. Прежняя моя храбрость стала возвращаться ко мне, и я подумал, что еще никто до меня не отважился пройти этим путем, и мне стало интересно, что бы на это сказала матушка. Потом я вспомнил об отце, и мне показа­лось, что боль, терзавшая мои ноги, стала понемногу сти­хать.

Шаг за шагом я осторожно продвигался наверх, и ру­ки мелькали у меня перед глазами, и больше всего на свете мне хотелось выпрямить свои полусогнутые ноги. Недалеко от вершины я поскользнулся и больно ударился коленной чашечкой.

В эту минуту течением меня чуть было не снесло вниз, потому что по телу моему внезапно пробежала судоро­га, и я громко закричал от боли. Страх заставил меня сделать невероятное усилие и превозмочь неожиданное оце­пенение. Я снова собрался с силами и с удвоенной энерги­ей продолжил восхождение.

Господи, как близка была вершина! И снова обожгла мысль: неужели не доползу? Руки и ноги, занятые непре­рывной работой, кружились, как мельничные крылья, и в отдельные моменты я удерживался на скале, опираясь толь­ко на носки. Я карабкался, не смея оглянуться назад. Я уже не чувствовал, как болят мои ноги и как бешено сту­чит мое сердце; я уже приготовился к смерти, и мне было бесконечно жаль, что, претерпев такие муки, я все равно должен буду покориться неизбежному. Взглянув наверх, я увидел над собой яркий свет и устремился на него, вложив в рывок последние силы. Прилив свежего воздуха ударил мне в лицо, и я потерял сознание.

Глава 8

Мальчик и девочка

Когда я пришел в себя, в правой моей руке была горсть земли и молодой травы, за которую я в отчаянии ухватил­ся в самый последний момент, и — о чудо! — маленькая де­вочка, сидя на коленях около меня, растирала мне лоб но­совым платком.

— Ну, слава Богу,— прошептала она, когда я, открыв глаза, взглянул на нее.— Сейчас тебе лучше, правда?

Никогда в жизни не слыхал я голоса более нежного, не видел ничего более прекрасного, чем эти большие черные глаза, смотревшие на меня с жалостью и любопытством. По природе я не краснобай, и поначалу я не нашелся, что ска­зать, но лишь пристально разглядывал ее длинные темные волосы, и в том месте, где они коснулись земли, я заметил первую примулу, предвестницу весны. (И до сих пор, когда я вспоминаю ту девочку, у меня стоит перед глазами эта примула.)

Мне показалось, что и девочка любуется моим лицом, и впоследствии она призналась, что я ей в самом деле понра­вился в тот раз, но в пору нашей первой встречи она была слишком мала, чтобы разобраться в собственных чувствах.

Я с усилием приподнял голову и, опираясь на локти, сел, не выпуская остроги из левой руки. От радости девоч­ка даже захлопала в ладоши. Я же, стыдясь своего девон­ширского диалекта, не решался с ней заговорить, подумав, что стоит мне раскрыть рот, и я тут же перестану ей нра­виться.

- Как тебя зовут? — спросила девочка так, словно у нее не было и тени сомнения в том, что она имеет право расспрашивать меня. — Как ты здесь оказался? Что это у тебя мокрое в мешке?

— Это гольцы для моей матушки. Если хочешь, я и те­бе оставлю несколько.

— Ты так старался не выпустить мешок из рук, а в нем всего лишь рыба! Посмотри: ноги у тебя избиты в кровь, и мне бы нужно их перевязать. А почему на тебе нет ни чу­лок, ни башмаков? Неужели матушка твоя так бедна, бед­ный мальчик?

— Нет,— ответил я, задетый за живое.— Мы совсем не бедны, мы вообще могли бы купить весь этот луг, если бы захотели. А чулки и башмаки у меня тут же, в мешке.

— Но ведь и они промокли насквозь! Давай я перевяжу тебе ноги. Не бойся, я сделаю это очень осторожно.

— Не беспокойся, когда я вернусь домой, я смажу ноги гусиным жиром. Почему ты на меня так смотришь? Знаешь, ты не похожа ни на одну девочку из всех, каких я ви­дел. Меня зовут Джон Ридд. А тебя?

— А меня — Лорна Дун,— проговорила она тихо, слов­но боясь своего же ответа, и опустила головку так, что я мог видеть только ее лоб и ресницы.— Меня зовут Лорна Дун, и я думала, ты это и так знаешь, и тут никакие вопро­сы не нужны.

Я встал и, взяв ее за руку, попытался заглянуть ей в глаза, но она все время отворачивалась. Маленькая, совсем еще, кажется, несмышленыш, она уже стыдилась своего имени. А я — я не мог отвести от нее взгляда, когда она внезапно вздрогнула, и по щекам ее покатились крупные медленные слезы.

— Не плачь,— попытался я успокоить ее,— ты-то ведь ни в чем не виновата. Я отдам тебе всю свою рыбу, Лорна, а для матушки наловлю еще, но ты не плачь и не сердись на меня.

Всхлипывая, она поднесла свои маленькие нежные ручки к глазам и взглянула на меня так жалостно, что я не удержался и... поцеловал ее! Потом, вспоминая об этом, я никак не мог понять, почему я так поступил: ведь я же терпеть не мог целоваться, как и всякий мальчишка, если — я уже говорил и еще повторю — это настоящий мальчишка, а не слюнтяй. Теперь-то я знал: я был очень растроган, по­тому что девочка живо напомнила мне хрупкий весенний цветок.

Нет, она не поощрила меня на новый поцелуй, как сде­лала бы моя матушка, допусти я по отношению к ней такие нежности. Она вытерла губки, отвернулась и, поглаживая платьице, всем своим видом дала понять, что я допустил неслыханную вольность. Я густо покраснел и, стоя перед ней, разглядывал свои ноги, готовый провалиться сквозь землю от стыда. Хотя она вовсе не была гордячкой и зада­вакой — это было видно по ней — но я-то знал, что по сво­ему происхождению эта крошка — на тысячу голов выше меня. Я — сын фермера до мозга костей и сам будущий фермер, а она — каждый пальчик ее руки и каждый стежок ее платья твердили о том, что передо мной будущая гос­пожа.