Илья Туричин - Кураж
– Слышал. Знаю. Драку вчера учинили.
Братья переглянулись.
– Мы не взаправду, - признался Павел. - Мы вообще не деремся. Нам нельзя.
– Это вроде циркового номера, - добавил Петр.
– А я слышал, кровь лилась рекой, - - усмехнулся директор.
– Липа, - уточнил Павел.
– А-га… Сиречь вранье, - сказал директор.
Братья кивнули.
– Фамилии-то как?
– Лужин, - ответили хором.
– Лужины, - директор взглянул на перекидной календарь. - Петр и Павел. Так?
Братья снова кивнули.
– Я вас утром ждал.
– У нас животные прибыли, - объяснил Павел.
– Животные, - повторил директор. - Как учились?
Павел расстегнул потрепанный портфель, достал оттуда два дневника. Портфель у братьев был один на двоих, и носили они его по очереди, а кому нести сегодня, решали с помощью "орла или решки". Павел положил дневники на директорский стол.
– Меня зовут Николай Алексеевич Хрипак, - произнес директор, внимательно листая дневники. - Не пусто, хотя и не густо. Куда ж мне вас?
– В седьмой-второй, - подсказал Павел.
– Мы и в Ташкенте были в седьмом-втором, - добавил Петр.
Хрипак улыбнулся, растянув губы в тонкую полоску.
– Познакомились с Долевичем и прочими?… Ладно. Посидите у меня до звонка.
Братья сели на краешки стульев у стенки и сидели, вслушиваясь в шум за дверью и изредка переглядываясь.
Хрипак что-то писал.
Раздался звонок, дребезжаще-пронзительный, как в любой другой школе. Такой громкий, словно здесь учились тугоухие. Шум за дверью постепенно стал стихать. А после второго звонка и вовсе стих.
Хрипак посмотрел на братьев и поднялся с кресла:
– Что ж, пойдемте в седьмой-второй.
Они пошли опустевшим коридором. Где-то старательно пели: "Если завтра война, если завтра в поход…". Верно, урок пения.
Поднялись на третий этаж. Хрипак открыл одну из дверей. Грохнули крышки парт, это ребята встали.
– Извините, Леокадия Матвеевна, за вторжение. Ребята, это ваши новые товарищи: Павел Лужин и Петр Лужин. Они приехали из Ташкента. В Белоруссии народ гостеприимный. Надеюсь, мы с вами будем об этом помнить. - Хрипак кивнул, погрозил кому-то пальцем и вышел, прикрыв дверь.
Снова грохнули крышки парт. Ребята сели. А братья остались стоять возле длинной черной доски. Класс рассматривал их с любопытством. Какая-то девочка пискнула. Вовсю улыбался Ржавый, словно это его только что привели в класс. Он сидел на последней парте и махал рукой. Потом братья увидели Серегу Эдисона, рядом - подмигивающего Толика - любителя собак. А где ж?… Да вот же, на первой парте разливается синева. Братья улыбнулись. В классе возник шумок.
– Тихо, - сказала Леокадия Матвеевна. - Познакомитесь на перемене. Куда ж мне вас посадить?
– Одного ко мне, - сказал Долевич. - Я один.
– Нам бы вместе, - попросил Павел. - У нас портфель на двоих.
– Хорошо. Если вы не очень шумные, садитесь на последнюю парту в средней колонке. У вас как со зрением?
– Нормально.
– Садитесь.
Павел и Петр прошли в самый конец класса и сели за пустовавшую парту. Парта оказалась большой, удобной.
Ржавый пересел к ним поближе и зашептал:
– Порядок, орлы…
– Долевич, идет урок, - сказала Леокадия Матвеевна строго.
– А я ничего.
– Ты лучше помолчи. У вас какой язык был в Ташкенте?
– Узбекский, - сказал кто-то, и все засмеялись.
Павел встал.
– Английский,
– Досадно. У нас в школе учат немецкий.
– Это ничего, - сказал Павел.
Петр дернул брата за рукав.
– Мы постараемся.
– Вряд ли вам удастся догнать остальных.
– Мы… мы постараемся, - повторил Павел.
– Ну что ты крутишься, Долевич? Хочешь отвечать? Пожалуйста.
Василь встал.
– Проспрягай нам глагол "учиться". Как по-немецки "учиться"?
Василь почесал затылок и взглянул на потолок.
Павлу стало жалко его. Он подсказал шепотом:
– Лернен.
– Лернен, - повторил громко Долевич.
– Правильно. Вот и просклоняй нам глагол "лернен". Их…
– Их лернен.
– Их лерне… - подсказал Павел.
– Их лерне.
Шепот:
– Ду лернст…
– Ду лернст.
Павел подсказывал. Долевич повторял.
– Ир лернен.
– Ир лернен.
– Правильно, Долевич. Правильно подсказали. А дома ты не учил.
– Учил, - буркнул Долевич.
– Хорошо. Скажи нам по-немецки: "Я учусь в седьмом классе".
Василь снова посмотрел на потолок и покосился на Павла. Тот прошептал:
– Их лерне ин зибен класс.
– Их… зибен… лернен… - выжал из себя Василь.
– Садись, Долевич.
Василь вздохнул и сел. Леокадия Матвеевна заглянула в журнал.
– Лужин.
Братья встали оба. Класс зашевелился.
– Нет, нет… Вот ты, левый…
– Павел, - сказал Павел.
– Это ты подсказывал?
Павел молчал. Все головы повернулись к нему.
– Ну… Я же видела.
– Я. Извините, я больше не буду, - сказал Павел по-немецки. - Я хотел выручить Ржавого, то есть… Долевича.
– Ты же учил английский! - удивилась Леокадия Матвеевна, даже не заметив, что произнесла фразу по-немецки.
– Да. В той школе, в Ташкенте, мы учили английский язык. А немецкий мы просто знаем. С детства. Как русский.
– Просто знаете?
– Да, - подтвердил Петр. - Это родной язык нашей матери.
– Вот как… - Леокадия Матвеевна улыбалась. Она любила немецкий язык. Кончила университет. Знала немецкую литературу. И ей было приятно, что мальчики говорят по-немецки.
А класс слушал этот диалог, замерев. Тихо было.
– Во, видали! - воскликнул наконец Долевич так, словно это он так ловко говорит по-немецки.
– Тихо! - сказала Леокадия Матвеевна несердито. - Вот видите, можно говорить сразу на двух и даже на нескольких языках. Если, конечно, не лениться.
– Гутен таг, - сказал неугомонный Долевич.
Из школы шли компанией - Ржавый, Серега Эдисон, Толик и Злата провожали братьев. Гостиница была рядом, за углом. Но ребята не спешили. Василь увел всех в угол сада. Там стояла маленькая деревянная скамейка со спинкой.
– Садитесь, - пригласил Долевич.
Братья не сели, а дружно посмотрели на Злату. Она улыбнулась, медленно подошла и села на середину, положив портфель у ног. Тогда и братья присели. На скамейке больше троих не помещалось.
– Понял, Ржавый? - спросила Злата. - Не то что ты - развалишься первый, а другим и сесть негде.
– Да ладно, - миролюбиво махнул рукой Василь и прислонился к стволу яблони.
Толик сел на собственный портфель, а Серега попробовал сесть на его голову, но был тотчас согнан и остался стоять.
– Между прочим, на этой скамейке сидел поэт Пушкин, - сказал Василь так, словно видел здесь Пушкина своими глазами.
– Заливай, - сказал Толик.
– Я фото видел.
– Тогда и фото еще не было! - засмеялся Серега Эдисон.
– Правильно, - кивнул Василь. - Фото после сделали. Памятник. Сидит Пушкин на скамейке.
– Ну и что?… - спросил Толик.
– А то… Я скамейку на фото сразу узнал. Точно эта.
– Да Пушкин и в Гронске никогда не был, - возразила Злата.
– Был, - упрямился Василь. - Когда его царь в ссылку погнал, он через Гронск ехал. И сидел вот на этой скамейке.
– Этот памятник стоит под Ленинградом в Детском Селе, возле Лицея, - сказал Павел. - Мы с Петькой видели.
– Точно, - подхватил Василь, и сразу показалось, что он тоже был там вместе с братьями. - Наша скамейка?
– Похожа.
– А я что говорю! В Детском Селе. Памятник там, а скамейка тут. Наш город тоже… знаменитый. А вы много ездите?
– Много, - ответил Павел. - Все время. Только к одному месту привыкнешь…
– Все равно интересно, - сказала Злата. - Я вот только в Минске была. Меня папа с собой брал. В командировку.
– А я был в Москве, целых восемь часов. Проездом, - сказал Толик.
– А я однажды Париж поймал. Еще на тот приемник.
– И чего говорили? - спросил Василь.
– А я почем знаю? По-французски говорили.
– А почем ты знаешь, что по-французски? Ты ж французского не знаешь! - сказала Злата.
– Ну и что? Сказали: иси Пари! Я потом у немки спросил. Говорит - Париж.
– А вы в Париже были? - спросил Василь братьев.
– Нет. Мы за границей нигде не были, - ответил Петр.
– А собаки в цирке будут? - неожиданно задал вопрос Толик.
– В этой программе - нет.
– Жаль.
– Слон будет, - утешил его Петр, - лошади, медведи.
– Слон хорошо, - кивнул Толик. - Но все-таки слон не собака.
– Моника очень умная, - сказал Павел.
– Моника?
– Слониха.
– А вы с ней познакомите? - спросила Злата.
– Конечно! - торопливо ответил Павел. - Мы тебя в цирк проведем. На конюшню.
– А нас? - нахмурился Василь.
– Всех. Только не сразу.
– И ее можно потрогать? - спросил Толик.
– Если не сдрейфишь, - сказал Петр.
