Семён Самсонов - Повести и рассказы
Всё это было объявлено на открытии пионерского лагеря. И каждый ещё раз подумал, что суровая война, посадившая не только взрослых, но и детей на нормированный паёк, заставляла, как выразился директор школы, подтянуть животы, а тут, точно с неба, свалилось такое богатство. Ребята давно научились беречь каждую крошку хлеба, кусочек сахара, колбасы, сыра. Они, пожалуй, лучше взрослых знали им цену, потому что именно многим из них приходилось мёрзнуть в очередях, чтобы получить паёк в магазинах.
Жизнь в лагере обещала быть занимательной, интересной, а главное, большинство гордилось тем, что именно они, участники ремонта школы, обеспечили этот заслуженный отдых. Поэтому не обошлось и без того, что те, кто не работал на ремонте школы, но был зачислен в лагерь, жестоко «прорабатывались» в кругу товарищей за несознательность.
Не обошлось без упрёков и в адрес Вани. В первый же день его назначили на кухню. С группой товарищей он сидел в школьном дровянике и чистил картофель на обед. Не очень увлекало его это занятие. Августовский день, будто нарочно, выдался на редкость жаркий и, конечно, хотелось сбегать на речку и выкупаться. Но ребята не начистили ещё и половины положенного. Пользуясь тем, что Спицын был старшим среди чистивших картофель, он сговорился с Женей под каким-то предлогом выйти из дровяника и потихоньку сбегать выкупаться.
По дороге он снова заговорил с Женей на свою излюбленную тему. Его до сих пор не покидали мысли о фронте. Он считал, что если бы действовал не один, а с Женей, то они теперь уже были бы настоящими разведчиками или связными, которым поручают важные военные дела. Думая об этом, Ваня спросил:
— Тебе, Женя, нравится в лагере?
— Очень.
— А мне не нравится.
— Почему?
— Ну, что это за лагерь! Картошку чистить заставляют, а там, смотри, и дрова пилить придётся, да ещё что-нибудь, а я хочу отдыхать.
— Так мы и будем отдыхать, — возразил Женя.
— Тоже мне отдых! Скучно! Ни интересных игр, ни походов. Я смотрю в план работы, а там расписание игр в городки да в футбол, встреча с каким-то Зиминым, а мне ещё заниматься придётся. Вчера Серёжка мне дома диктант устроил. И опять я три ошибки сделал…
Ваня запустил пальцы под свою серую кепку, почесал голову, прищурил один глаз, сморщился и мечтательно заявил:
— Знаешь, Женя, вот если бы мы жили где-нибудь в прифронтовой полосе? Вот было бы интересно.
— А я не хочу… Там страшно, война, стреляют, бомбят…
— Вот чудак. Ведь в прифронтовой полосе, а не на войне, — возразил Ваня.
— Всё равно, не хочу.
— Нет, ты, Женя, не понимаешь. Представь себе, мы бы вдруг ночью поймали какого-нибудь шпиона или фрица и отвели бы его к командиру.
Ваня так разрисовал героическую картину поимки шпиона, что Женя заслушался и даже немного струхнул.
Они сидели на берегу реки после купанья. Ваня говорил, говорил, а Женя слушал и удивлялся, как ловко всё получается. Тут и тёмная дождливая ночь, и густой таинственно-чёрный лес, и ловко устроенная засада. Они лежат, замаскировавшись в кустах, и прислушиваются, как переговариваются два фашиста, идущие прямо на них. Ваня, Женя и другие ребята терпеливо и храбро ждут врагов, приготовившись навалиться на них, связать, забить им рты.
Но тут Женя не выдержал и возразил:
— Но фашисты без оружия не ходят…
— Ну и что же…
— А как же мы их поймаем и свяжем?
Разгорелся жаркий и долгий спор. Друзья забыли и о том, что их товарищи чистят картофель, а они позорно сбежали. Вспомнил об этом Женя. Ваня, разумеется, как всегда, спокойно ответил, что ничего особенного не случилось, они быстренько ещё раз искупаются и бегом в лагерь…
Нельзя сказать, чтобы они бегали очень долго, но их отсутствие было замечено. Бригада на чистке картофеля задержала приготовление обеда. Хватились искать старшего, однако не нашли не только его, но и Женю. Молчаливый и строгий повар, бывший фронтовик, недовольно заявил, что подобного «ЧП»[44] он больше не потерпит.
Серёжа, поскольку дежурили на кухне ребята из его отряда, принял вину на себя и, чтоб спасти положение, послал на кухню подкрепление. Это разозлило его, так и хотелось отдуть Спицына.
Стычка произошла неожиданно. Серёжа встретил Ваню за углом школы, когда тот с Женей возвращался с купанья.
— Ты почему срываешь обед? — нахмурился Серёжа, схватив Ваню за грудки.
— Отстань, я тебе не повар! — резко рванувшись, ответил Ваня.
Но Серёжа всё же успел дать ему такого шлепка, что тот упал.
Когда Женя и Ваня скрылись за углом, Серёжа понял, что поступил неверно. Только в пионерской комнате он немного успокоился. Здесь было шумно. Сюда приходили ребята по неотложным делам. Одни за футбольным и баскетбольным мячами, другие за шахматами, третьи за советом по выпуску стенной газеты. Одним словом, жизнь в лагере началась бурная, хлопотливая. Ещё с утра Юра Громов со старшим пионервожатым начали готовиться к пионерскому костру, который предполагалось провести недалеко от школы, в лесу. Выбрать место для костра, заготовить сучья, пригласить старого большевика с рассказами о революционном прошлом Урала — всё это увлекало ребят, но и требовало немало забот. Пионеры были увлечены важными делами, но Серёжа ходил мрачный. Неприятно докладывать на линейке о случившемся вместо того, чтобы коротко, по-пионерски сказать: в день открытия лагеря в отряде никаких происшествий не было.
У огромного сухого соснового пня, на бугре, названном Лысой горой, был заложен пионерский костёр. Место выбрали на славу. Одной стороной Лысая гора спадала к шумевшей реке, терявшейся в зарослях смешанного леса и кустарника, другой — уходила в густую сосновую тайгу, видимо, соединяясь где-то далеко-далеко с Уральским хребтом. Со стороны города лес был редким, но сосны стояли высокие, стройные. Таким образом, небольшая Лысая гора была со всех сторон окружена лесом. Кругом деревья, деревья, а над ними бездонное темноголубое небо.
С наступлением темноты затихал ветер, и тайга начинала засыпать. На бескрайней синеве августовского неба мерцали звёзды, тоже точно засыпающие и холодные. Только горная река нарушала этот покой, перекатывая мелкие гальки, ударяясь в извилистые берега, да вдали перекликались паровозные и заводские гудки вечно неспящего трудового города.
Но как ожил лес, когда зажгли костёр! Потянуло приятным дымком, запылали сухие иглы, затрещали пересохшие сучья, и огромное пламя озарило Лысую гору, тайгу, возбуждённые и радостные лица ребят.
Пионеры не подозревали, что тот самый Зимин, у которого сыновья на фронте и которому они, ребята, помогли зимой, — старый большевик. А между тем Иван Иванович Зимин, невысокий полный старик, с большой белой, бородой и добрыми глазами, пришёл к ним, к пионерам, поделиться своими воспоминаниями о революционной борьбе уральских большевиков.
Иван Иванович начал свой рассказ издалека, с детства, которое было у него безрадостным и тяжёлым. Говорил он о простых вещах, а слушать было интересно.
— Дед мой и отец, — начал Иван Иванович, — потомственные уральские железоделатели. Мне было лет восемь, когда я пошёл работать, помогать отцу. Богат наш Урал-батюшка железом, ух, как богат. В ту пору мой отец работал на одном маленьком заводе, затерявшемся вот в такой же тайге. Сначала я был «будильником»… Каждое утро вставал в шесть утра, шёл по заводскому посёлку от дома к дому и стучал в окна. Как только откликнутся хозяева, так я должен сказать: «Пора на работу», а сам — дальше, к другому дому. Так каждое утро мне приходилось раньше всех вставать и будить рабочих нашего заводского посёлка.
В те далёкие времена часов у рабочих не водилось, а заводской гудок не каждого разбудит, когда посёлок от завода далеко, а люди на горячих работах умаются, работая часов двенадцать-четырнадцать. Вот я и был «будильником» заместо часов, или петуха, чтоб люди не опаздывали на работу…
Ребята засмеялись. Было смешно и самому Ивану Ивановичу. Он сделал небольшую паузу и продолжал:
— Плата мне за это полагалась невеликая: десять копеек в день. Всё подмога, говорил мой отец. Семья у нас была большая, а работник в доме — один отец. Вот и приходилось помогать…
Потом я стал с отцом углежогом работать. Валить с корня деревья, корчевать пни, пилить лес и жечь его на уголь. Работа была тяжёлая, трудились, не зная, когда начинается утро и когда кончается день. Хотелось заготовить побольше угля и, значит, побольше получить денег.
Отец мой был молчалив и суров. С горя иногда напивался крепко. С получки нет-нет, да и зайдёт в кабак — такое заведение было, где торговали водкой да самогоном. Ну, а напьётся, придёт домой — и пошла тут карусель такая, что мы нередко голыми и босыми на снег выбегали, и оставались на холоде до тех пор, пока отец спьяна не уснёт. И всё-таки это было ещё не настоящее горе.
