Александр Власов - О смелых и отважных
Так думал Платайс, а у Свиридова мысли были другие. Никого расстреливать он пока не собирался. Он хорошо изучил все донесения семеновской разведки и предвидел близкий разгром. Даже по ночам ему виделась карта «пробки». Трезво оценивая обстановку, он представлял будущие бои и понимал, что семеновцам не миновать окружения, «мешка», из которого трудно будет выбраться. На этот случай и приказал он перегнать эшелон с захваченными в плен ранеными на станцию Ага. По его тайному распоряжению их даже неплохо кормили и снабжали кое-какими лекарствами, над которыми бойцы диверсионного отряда хохотали до слез.
Подполковник боялся, что, попав в окружение, а потом в плен, он неминуемо предстанет перед военным судом. За эшелон со спасёнными ранеными Свиридов надеялся выторговать если не свободу, то хотя бы жизнь.
— Вы надолго туда? — спросил Платайс.
— Дня на два.
— А помните… — Платайс опять помрачнел. — Ещё до всего этого… Помните, вы пошутили, что не выпустите меня из Читы без прощального ужина?… Настроение у меня — сами понимаете… Но для вас… Возможно, и самому полегче будет… Что, если мы на этой станции гульнём немножко?
— В Ага?… Что вы, господин Митряев! Там буфет с бутербродами ещё николаевских времён и больше ничего!
— Но я слышал: буфет принадлежит читинскому трактирщику… Если хорошо заплатить… Выедет с поваром и обслужит наш пикник…
— Да, но… сколько это будет стоить!
— Что мне деньги!… Мне дочь дороже всех сокровищ! Я без Мэри отсюда не уеду!
— Даже если сюда придут красные?
— Даже!… Уж они-то найдут мою дочь!
— Зачем же так мрачно! — подполковник покачал головой. — Вам действительно надо поразвлечься!…
От Свиридова Карпыч повёз Платайса в трактир. За обедом он спросил у трактирщицы, какой доход приносит их заведение за день работы. Не зная, куда клонит господин Митряев, она раза в три завысила цифру. Платайс отсчитал названную сумму и сказал:
— Завтра вечером вы будете обслуживать моих гостей, но не здесь, а на станции Ага.
Трактирщица приоткрыла рот, но он не дал ей говорить.
— Знаю! За хлопоты по переезду получите дополнительно проценты.
Он отсчитал ещё несколько сотен. Но трактирщица опять приоткрыла рот.
— Что ещё? — спросил он. — Мало?
— Господин Митряев… Мы обслужим вас в лучшем виде!… Но хотелось бы, чтобы и здесь трактир не закрывался. Смею вас уверить — это вам не помешает! На станции Ага будет все самое лучшее!
— Хорошо! — ответил Платайс. — Да!… Вот ещё что… У вас цыганенок служит. Пошлите его туда с гитарой! Пусть повеселит моих гостей…
ВПЕРЁД, ОЛО, ВПЕРЁД!
Дотемна Карпыч и Трясогузка просидели на колокольне. Старик смотрел в бинокль, а мальчишка рассказывал. Он знал своё «хозяйство» так, будто сам разводил и проверял караулы. Семеновцы выбрали для склада очень удобное место. Мелкий березняк хорошо маскировал многочисленные навесы, под которыми хранились ящики с боеприпасами. А вокруг склада с трех сторон было чистое поле. И лишь справа, недалеко от дороги, проложенной к воротам, длинным языком тянулась болотистая низина, поросшая кустарником. Она вплотную подходила к сторожевой тропе, сразу же за которой начинался забор из колючей проволоки. По тропе ходил наружный патруль — по одному часовому на каждую из четырех сторон склада. Внутренний караул с пулемётами находился на сторожевых вышках, установленных по углам.
Чтобы подбросить мину, надо было проползти низиной до тропы. От неё до ящиков со нарядами не больше пяти метров.
— А фонарей у них нету? — спросил Карпыч.
— Каких? Карманных?… Есть, наверно, — ответил Трясогузка.
— Да не про то! — Карпыч забыл нужное слово. — Ну, этих… больших, однако!
— Прожекторов? — догадался Трясогузка. — Нету! Не бойся!
— Не бойся, говоришь? — улыбнулся старик.
— А боишься — давай я!
— Горяч ты, паря, однако!… Не торчи ночью наверху. Я складов не взрывал, — может, половина Читы развалится?… Поберегись!
— А я взрывал! — Трясогузка вспомнил, как они сыпали порох в кухонную трубу. — Ничего особенного — печку и стену разворотило, и все!
— Поберегись, однако! — повторил Карпыч. — Укройся — мне спокойней будет.
— Ладно! — пообещал Трясогузка и подумал: «Шиш-то я уйду отсюда!»
Караул у склада сменялся в полночь. Карпыч решил подбросить мину до смены, когда часовые уже устали и с томительным ожиданием поглядывают на караульное помещение: не показался ли разводящий унтер-офицер с новыми патрульными.
В десятом часу Карпыч спустился с колокольни, а Трясогузка остался наверху. Порывами налетал ветер. Потом набрался сил и упруго подул с севера, плотный и холодный. Стало ещё темнее, и повалил первый в ту зиму снег.
— Снег-снежок! Белый пушок! — пропел кто-то внизу.
Трясогузка узнал голос Нины и услышал её быстрые шаги. Она поднималась на колокольню. «Чего ей надо! — недовольно подумал он. — Лезет, когда не до неё!»
— Ты здесь? — спросила Нина.
— Ну, здесь.
— Я так и думала!… Смотри — первый снежок!
— Ну и что?
— Ничего… Я всегда радуюсь первому снегу… А почему — не знаю. Как праздник!
Нина подсела к Трясогузке. Было темно-темно. Долго сидели они молча. Нина все никак не могла решиться. Наконец решилась и чуть слышно спросила:
— Ты читал?
— Ну, читал.
— Чего-нибудь мне скажешь?
— Пристала! — рассердился Трясогузка. — Может, и ты нравишься, а что из этого! Некогда мне сейчас!
— Мне больше ничего и не надо, — покорно ответила Нина. — Хочешь, я уйду?
— Ладно, сиди! — разрешил Трясогузка. — Я сам скоро уйду от вас.
— Тебе у нас плохо?
— Не плохо, а нужно… Могу вернуться потом, только вас тут не будет!
— Почему?
— Твой батя от красных удерёт.
— А он их не боится. Знаешь, что он говорит?… Красные хоть и антихристы, а люди хорошие.
— Тогда, может, и вернусь.
— Я тебя ждать буду!
— Ну, жди… Только я в церкви работать не стану! И ты чтоб в попа не превратилась!
Нина рассмеялась весело, счастливо.
— Женщина не может быть священником!
— Ну и хорошо… А то будешь махать кадилом, как дура!…
У склада раздался выстрел. Трясогузка вскочил и подбежал к перилам. Выпучив глаза, уставился в упругую, смешанную со снегом тьму. Ничего не было видно…
Ничего не видел и только что выстреливший часовой. Он стоял на тропе и, как Трясогузка, пялил глаза. Вокруг — снег и ветер. И ничего больше. А несколько секунд назад ему показалось, что в низине по тонкой снежной подстилке, прикрывшей болотные мхи, кто-то прополз от куста к кусту. Часовой пальнул наугад и теперь стоял и с суеверным страхом прислушивался.
К нему уже бежали из караулки унтер-офицер с фонарём и несколько солдат.
— Чего стрелял? — спросил унтер, видя, что никого из посторонних поблизости нет.
— Вроде двигалось… Шевелилось вроде… — неуверенно сказал часовой, указывая дулом винтовки в сплошную стену несущегося по ветру снега. — А потом — сгинуло… Ни-ни!
— Проверил?
— С тропы, никак нет, не сходил! Без лыж туда не сунешься!
Унтер тоже знал, что болото топкое. Чуть отойдёшь от края и провалишься по пояс в жидкую грязь, смешанную со снегом. Ползком пробраться можно или на лыжах. Но пачкаться унтеру не хотелось, а лыж часовым ещё не выдавали. Никто не ждал такого раннего снега.
— Небось в кошку бил, серятина! — обругал он солдата и приказал, сменившись с поста, достать лыжи и прочесать кусты на болоте…
А Трясогузка словно примёрз к чугунным перилам колокольни. Нина что-то говорила, тормошила его. Он не отвечал. Порой ему казалось, что через плотную пелену снега от склада пробивается свет. С каждой минутой чувство тревоги усиливалось. Сколько дней провёл мальчишка на колокольне и никогда не слышал, чтобы у склада стреляли. Неспроста прозвучал выстрел! И ещё этот свет ночью!…
Трясогузка повернулся к Нине, схватил её за руки.
— Есть у тебя одёжа какая-нибудь белая?
— Замёрз?… Принести пальто?
— Оглохла! — горячился Трясогузка. — Оно у тебя белое, что ли?
— Коричневое… А зачем тебе белое?
— Надо! Надо! — почти прокричал Трясогузка.
— Балахон хочешь?
— С мертвеца?
— У покойников — саван, — пояснила Нина. — А балахон — у кучеров, которые отвозят мёртвых на кладбище.
— Давай балахон!…
Длинный до пяток, из грубого, какого-то калёного материала балахон мешал Трясогузке бежать, но зато делал его почти незаметным. Добравшись до первых кустов и почувствовав под ногами зыбкое болото, он лёг на живот, чтобы не провалиться. Снег был чистый, нетронутый, белый, и даже в темноте Трясогузка быстро нашёл следы Карпыча.
Мальчишка ни о чем сейчас не думал. Какая-то сила гнала его вперед, и он, где на четвереньках, а где ползком, продвигался от кочки к кочке. Он заметил, что следы сапог кончились. Дальше Карпыч тоже не шёл, а полз. В снегу остался неглубокий ровик, заплывший ледяной кашицей. Холода Трясогузка не ощущал. Он ничего не чувствовал — даже страха.
