Олег Раин - Остров без пальм
Я продолжала плакать, и огромным песчаным платком берег впитывал и впитывал мои слезы.
Горше всего было сознавать, что ничего эти слезы не исправят. И легче от них не станет, и море солонее не будет.
* * *Заглядывают ли люди в иные миры? Наверное, все-таки заглядывают. Иногда даже переходят туда и перешагивают. Вроде нашего слоника-холма, нечаянно заглянувшего на наше побережье, да тут и застрявшего. А возможно, перебегая из мира в мир, мы чаще всего этого не замечаем. То есть тот другой мир может быть почти таким же, а может быть и совершенно иным. Скажем, Егор — наш главный знаток фантастики в классе — уверял, что подобных миров-вселенных прямо пруд пруди. И живем мы в том из них, которого в данный момент заслуживаем. Напакостил, к примеру, человек ближнему своему, а наутро проснулся — и все вокруг стало немного хуже. Цены, скажем, выросли, похолодало за окном на пяток градусов, друзей стало меньше или книга любимая пропала. А возможно и обратное: если делать одно только хорошее, то это хорошее в конце концов и станет нас окружать. Потому что на самом деле — это хорошее мы даже не делаем, а просто перемещаемся в мир более благополучный и гармоничный. И так постепенно можно подняться к заоблачным высотам, где все друг друга понимают и любят, где нет войн и не убивают природу. Нас туда как бы затягивает, и тут главное — не сопротивляться. Если же начнешь злиться, пакостить, воевать, то и мир, к которому нас в итоге притянет, будет таким же дурным и воинственным.
Теория была жутко симпатичной, но я, если честно, больше верила в случайные путешествия. Иногда во снах, а иногда наяву. Мы ведь до пяти лет помним свои прошлые жизни, может, даже тоскуем по прежним друзьям, родственникам, любимым животным. Кто-то их даже ищет, отправляясь путешествовать по времени. Только вот куда при этом забредает, не всегда можно объяснить. Да и кому объяснять? Не взрослым же, которые все давно позабыли и разучились во что-либо верить. Я вот однажды заглянула в мир без морей и зелени. То есть и людей там тоже не было, но меня больше поразили глубокие, высохшие до каменной твердости впадины. Жутковатыми каньонами прежние океаны обрывались вниз — иногда так далеко, что дно скрывалось в облачной полумгле. А еще страшнее было шагать по руслам высохших рек. Я отчетливо помню, как похрустывали под сандаликами скелетики рыб, как вертляво гнулись опавшие берега и как порой мне казалось, что я движусь по бесконечному, неведомо кем отстроенному лабиринту.
Правда это была или нет, не знаю, но память сохранила такие подробности, от которых у меня до сих пор пробегали по спине мурашки. Должно быть, и впрямь есть период в жизни детей, когда подобные путешествия по мирам — дело обычное. Пошел, прогулялся в случайную параллель, нагляделся на мамонтов с тиранозаврами и вернулся. Мы ведь еще не выбрали ничего в этом мире, вот и гуляем свободно туда-сюда. Ну а взрослые свой выбор успели сделать, а потому путешествовать перестают. Конечно, и они частенько проявляют недовольство окружающим, но это как раз и есть их выбор. Мир, в котором повода для слез не было бы вовсе, наверняка бы их не устроил.
Примерно в те же малышовые годы я очень хотела открыть мир красивых людей. Чтобы, значит, все кругом до единого симпатичные, стройные, чтобы с ямочками на щеках и смешливым огоньком в глазах. Да только ничего у меня не получалось. Все попадала в города, напоминающие луковые посадки из-за торчащих повсюду небоскребов, или в подземные поселения с громыхающими электричками, с душным искусственным ветром. Но люди там жили точно такие же, как у нас. Только позднее я поняла, что красивых и некрасивых людей не бывает в принципе, что через месяц-другой даже в стране удивительно гармоничных людей я перестала бы понимать, что они красивые. И точно так же в мире нескладных, уродливых мордатиков произошла бы похожая метаморфоза. Привыкла бы со временем и стала считать всех нормальными. А сама бы попала при этом в разряд монстриков…
Словом, полнейшая путаница. Наверное, от нее у меня и не получилось выбрать по-настоящему правильный мир. Теперь же, скорее всего, было поздно.
Кстати, Глебушка меня прекрасно понимал и тоже не стеснялся рассказывать про свои путешествия, а вот мама наши откровения называла нелепыми фантазиями. Наедине же со мной еще и добавляла, что философствовать много вредно, можно стать «чересчур умной», а умным девушкам сложнее устроить свое счастье. Потому что мужчины, по ее словам, любят глупеньких и смешливых. «То есть дур?» — уточняла я. «Не дур, а глупеньких!» — возмущалась мама, и мы снова принимались спорить, окончательно переставая понимать друг дружку.
Дня три после отъезда мамы и Глеба я никого не хотела видеть. Даже с папой почти не разговаривала, да он и сам не проявлял желания общаться. Рано утром бурчал себе что-то под нос, глотал сваренный наспех кофе и убегал к своим слабовидящим пациентам. Возвращался же так поздно, что обычно меня не заставал, — либо я уже спала, либо шлялась где-нибудь у моря.
В промежутках между его приходами и уходами я листала мамины журналы и пыталась перечитывать любимые книги. Но ничто не шло в голову, глаза бездумно скользили по строчкам — читать решительно не хотелось. В книгах описывались чужие приключения и тревоги, а мне пока хватало своих собственных. Настолько хватало, что пару раз я соблазнилась ванильным пирожным. Не для калорий — для души. Смешно, но от сладкого, действительно, становится легче. От пирожного словно включается внутренний фонарик. Откусил разочек, и он уже начинает мигать. Вроде как не все так плохо, старушка! Хвост трубой и выше носяру! Смешно, конечно, но кусочек сахарного теста сравним с кусочком счастья. Хотя у всех, конечно, по-разному. Юлька, к примеру, счастлива тем, что недавно сделала новенькое тату, а Вальке Митяевой поднимают настроение подаренные на Новый год сережки. Я тоже могла сделать тату и надеть сережки, но мне казалось, что на меня это совершенно не подействует.
Со скуки и тоски я до того ошалела, что пару раз забрела к археологам. Неподалеку от Слоновьего холма они снова шурудили лопатами и совками — не то древнее поселение откапывали, не то могилы скифских воинов. Подобное я наблюдала не впервые. Приезжали сюда эти чудаки и раньше. Разбивали лагерь, расчерчивали все на участки, перетягивали полосатыми лентами и начинали монотонно пылить. Взрослые обычно командовали и размахивали руками, молодежь — кто с прилежанием, а кто с ленцой — ковырялись в земле.
Между нами говоря, я всерьез подозревала, что таким образом ребят просто отвлекают от хулиганства на улицах. Собирали, небось, самых отъявленных и завзятых, вешали им лапшу на уши про сокровища Атлантиды, про золотой шлем Александра Македонского, сажали в автобусы и везли в наш приморский суглинок. А уж тут выдавали лопаты, — и не горюй, мама дорогая! — с утра и до вечера будь добр — спасай науку археологию! Уверена, какую-нибудь ерунду они, само собой, находили. Возможно, им даже специально подбрасывали пару монет для затравки, а там пробегала неделя, другая, и поздно уже было бузить. Любимый город, можешь спать спокойно: на месяц-два — хулиганов сумели занять и отвлечь.
Впрочем, смотреть, как копаются в земле, было не особенно весело, и на четвертый день я не выдержала. Мне нужен был кто-то для душевного разговора. Кто-нибудь живой и сочувствующий. Машки с Валькой, моих ближайших одноклассниц, разумеется, не было, — одна вдыхала ароматы Венеции, другая лакомилась самарскими яблоками. Но я вовремя вспомнила о Юльке. Из всех моих закадычных подружек дома оставалась она одна.
Так уж получается, что северяне едут отдыхать на юг, а южане, само собой, отправляются на север. Это не Броуновское движение, это попытка удержать равновесие. Открою по секрету: из трех, держащих Землю слонов один оказался ленивым и давно бросил своих дружков, отправившись неведомо куда покурить. Ну а на спинах двух оставшихся «элефантов» Земля то и дело неустойчиво покачивается. Еще и люди вовсю стараются — гоняют туда-сюда на машинах, самолетах и мопедах — перемещают свои грузные тела в компании с чемоданами и рюкзаками. Бедные слоники напрягают мышцы, истекают потом, переступают осторожно ножищами, но надолго ли их хватит, не знаю.
Так или иначе, но Юлька равновесие поддерживать отказалась, и именно с ней мы сидели сейчас на школьном дворике, под раскидистой шелковицей. Само собой, обсуждали мировые проблемы. Сначала Юлькины, потом — мои. На этом проблемы и заканчивались. То есть у Юльки и обсуждать было нечего: приблизительно те же истории я слышала от нее месяц и два назад. Сплошные амуры-гламуры. Оно и понятно. Я-то была курносой, худой, по-мальчишечьи плоской — какие у меня амуры! — а вот у Юльки уже год как парой боровичков проросли вполне симпатичные грудки. Мягкие, аппетитные — совсем как булочки из школьной столовки. Я сама несколько раз их трогала — Юлька разрешала, давая возможность оценить то несравнимое наслаждение, что получают от тех же действий мальчишки. Особого наслаждения я не ощутила, но грудки и впрямь были приятные. Да и вся Юлька походила на этакую зазывную скрипочку. Загорелая, черноглазая, звонкоголосая. Торговала бы на рынке, наверняка собирала бы море покупателей. Разумеется, пацаны на нее посматривали. И она на них посматривала. Вроде как выбирала. Вот и выбрала на свою голову спортсмена Кольку. А тот взял и укатил на летние сборы. Многоборец, блин! Мало того что укатил, так еще не написал за полтора месяца ни одного письма. Подлец, конечно, какой разговор, хотя по-своему это тоже было показательно. Нет — значит не любит. Юлька все поняла, и приговор подруги был не менее суровым. Не такая она дурочка, чтобы бегать со своими драгоценными грудками и кого-то там умолять да упрашивать. Приедет — сам побегает! Поймет, что почем…
