Эдуард Веркин - Остров последнего злодея
– Андрэ, где хозяйка? – спросил я ближайшего бота.
– Миссус отдыхает, – ответил Андрэ и продолжил размахивать мачете.
Совершенно по-дурацки.
Я направился к лачуге. Постучал в стену – дверей здесь не предусматривалось, жалюзи из бамбука только.
– Кто-нибудь дома?
– Сейчас выйду.
Через минуту Октябрина показалась. Со скрипом. Солнышко неплохо над ней поработало. Нос красный, шея красная, все красное. Надо было спреем солнцезащитным сбрызнуться. Но она его дома забыла, конечно. Бедняга.
А никто не обещал чудес курортологии, радостей талассотерапии.
– Устала? – участливо поинтересовался я.
– Нет. Солнышком просто напекло… Почему они работать не умеют?
Я хмыкнул.
– Тоже историческая достоверность? – Октябрина сощурилась.
– Разумеется. Все достоверно. Боты, как и настоящие работники, не дураки, работать не хотят.
– И что же делать?
Я пожал плечами.
– Изыскивать средства. Любые.
– Что значит любые? – насторожилась Октябрина.
– Любые – значит любые. Можешь делать все что угодно.
Октябрина хмыкнула.
– По отношению к ботам разрешается все, – подтвердил я. – Чтобы тебя успокоить насчет моральной стороны вопроса, скажу, что это не будет считаться проявлением темной стороны твоей личности. Боты – это боты. Механизмы, не более того. Кстати, поле ты даже на треть не выкосила, даже, наверное, на пятую часть, завтра, пардон за каламбур, остаешься без завтрака.
Октябрина показала мне язык и скрылась в лачуге. Я отправился инспектировать Потягина.
У него дела обстояли не лучше. Правда, в лачуге он не лежал, старался в поле. Размахивал конечностями, выкрикивал что-то ободрительное, ходил вдоль рядов, боты немного и шевелились. Но все равно до одной пятой поля было еще далеко, так, может, одна сорок вторая. Да, брат, тростник рубить – это не языком кренделя выписывать, это работа и труд все перетрут, семь раз отмерь, восемь раз отрежь, семеро с сошкой – один с кочережкой.
– Приветствую ударников! – помахал я рукой.
– Кого? – Потягин оторвался от мачете.
– Энтузиастов физического труда, – объяснил я.
– А, понятно… Слышь, Антон, а чего они работают так плохо? Они что, списанные все?
– Ну что ты, нет, конечно. Списанных ботов нельзя использовать, их только утилизировать можно. Новенькие. Старшему полтора года.
– А чего не шевелятся, если новые? – Потягин вытер трудовой пот.
– Ленивые. Трудиться не любят. Про закон сохранения энергии слыхал? Любая система стремится свести энергозатраты к минимуму. Вот и боты тоже.
– Но они даже не шевелятся!
Я пожал плечами, напомнил про завтрак, то есть про его отсутствие, сказал:
– Ничего, Виталя, не расстраивайся. В конце концов, что такое Лунная Карта? Так, ерунда…
И направил свои стопы к Ахлюстину.
Ахлюстин порадовал. Почти пятая часть. Он был или самый хитрый, или самый глупый. Он рубил сам. Вооружился мачете и вместе со своими ботами вгрызался в тростник. И боты, глядя на него, даже как-то старались – не знаю, это Шлоссер в них так заложил или само получалось.
Так или иначе, углубился Ахлюстин хорошо.
– Эй, Ахлюстин, ответь на вопрос?
– Ну? – повернулся боксер.
Боксер. Вислые плечи, трапециевидные мышцы, предплечья тяжелые. Загорелый. Такому солнышко не страшно.
– Мужкой род существительного «вымя»? – спросил я.
Ахлюстин задумался.
– Это вымпел, – сказал я. – Но я не к этому. Ты как себя чувствуешь?
– Превосходно.
– Хорошо. А то Октябришка вот приболела…
– Что с ней?! – спросил Ахлюстин.
Несколько жаднее, чем нужно. Несколько озабоченнее. Ахлюстин допустил ошибку, ай какую ошибку. Не знаю, почему, просто так, наверное. Как Стэплтон в «Собаке Баскервилей» – ну кто его за язык тянул хвастаться тем, что он учитель? Не сболтнул – и Холмс его ни в жизнь не поймал бы.
Вот и Ахлюстин. Неровно дышит. Обожаю это.
– Не переживай, – сказал я. – Она совсем несильно обгорела. Потом намажешь ее шоколадным маслом – она и заживет. Кстати, на завтрак у нас оладьи, приходи, не опаздывай.
– Хорошо. А как эксперимент идет?
– Ровно, – ответил я. – По плану. Виталий старается, просто загляденье…
И я двинулся к Урбанайтесу.
Этот оказался умнее всех. Или просто с техникой знаком лучше. Видя, что с мачете боты не справляются, он обучил их тростник не рубить, а ломать. Так получалось быстрее, и часть нормы ему удалось выполнить. Но все равно меньше, чем у Ахлюстина.
– Нормально, – сказал я. – К сожалению, завтрака ты не получишь – сам понимаешь, надо стараться. Но ты не расстраивайся, остальные тоже не отличились… Отдохни хорошенько, силы тебе понадобятся. Я гляжу, ты кое-что придумал… Молодец! Карамельку хочешь?
От карамельки Урбанайтес отказался.
После Урбанайтеса я еще немного погулял по тропинке, связывающей плантации, домой вернулся по берегу, босиком. Что может быть лучше?
Не буду рассказывать про ужин, он прошел в мое отсутствие – любовался Луной. Немного смущало, что на этой Луне Шлоссер монтирует свое зеркало, получалось, что я любуюсь не просто Луной, но еще и Шлоссером в придачу, а он хоть и гений, но человек неприятный, однако постепенно я абстрагировался. Перед тем как отойти ко сну – уже в первом часу ночи, – я выслушал доклад Андрэ. Он поведал, что публика осталась недовольна ужином. Я бы тоже был недоволен, если бы мне подали вареное саго, приправленное греческим рыбным соусом. Одно хуже другого: все-таки Андрэ – третий искусник – может готовить как чрезвычайно вкусно, так и на редкость отвратительно. Талант. Подтверждение тезиса некоторых кибернетиков, что Искра Божья может поцеловать в темечко любого, даже и железного.
Еще большее возмущение среди публики вызвал тот факт, что к завтраку были допущены не все, вернее, один Ахлюстин был допущен.
Отчет Андрэ меня вполне удовлетворил, и спал я спокойно, хотя мне и снились летучие мыши, причем не простые, а с отстегивающимися крыльями.
На завтрак не пришел никто. Ахлюстин из чувства протеста присоединился к своим. Все шло как надо.
За обедом со мной никто не разговаривал, впрочем, я и сам к беседам не был расположен. На обед мой добрый Андрэ приготовил грибной суп с песком, я же довольствовался скромным омлетом из трех яиц со спаржей и сладким перцем. Урбанайтес и Октябрина от супа отказались, Потягин одолел всего полтарелки.
После обеда я, как полагается, отдохнул с томиком Мессера, а потом, уже ближе к вечеру, направился на осмотр. Ничего нового я не увидел. Красная, как рак, Октябрина, нервничающий Потягин, Урбанайтес-Угрюмов, боксер Ахлюстин, работающий за двух ботов.
За ужином Урбанайтес мрачно играл с ножом, прямо как мастер Ляо из китайского цирка.
Так продолжалось еще два дня. Подъем, лодыри, солнце еще высоко! Еще высоко, «Марш энтузиастов», от рассвета до заката мы – суровые ребята…
Небольшие подвижки были: от овощного рагу с опилками отказалась одна Октябрина, прикрикивать на ботов стал и Потягин, а Урбанайтес два раза порезался ножиком.
Я ничего не предпринимал, спал, ел, сберегал силы. И на третий день началось.
Конечно же, первым догадался Потягин.
Я в этом почти не сомневался. Определенные надежды я возлагал и на Урбанайтеса – все-таки человек с техническим складом ума. Но Потягин его опередил. Неудивительно – чтобы прийти к подобному решению, одного технического склада ума мало, нужно иметь еще определенную порочность. У Потягина эта порочность была, я это еще по его бровям заметил, давно. Только порочный человек мог стать духовным лидером дискуссионного клуба «Батискаф», только порочный человек мог обставить меня в мотоциклетных гонках. И форма ушей – такая была у Чарльза Брусницына – последнего из исторических маньяков, – он заманивал свои жертвы в передвижной кинотеатр и истязал их посредством просмотра древних комедий. Многие не выдерживали. Так вот, у Потягина была та же форма ушей, что и у Брусницына, возможно, это его прах он сберегал в коричневом ковчежце… Хотя это Ахлюстин с ковчежцем, Потягин шишки любит… Тьфу ты, совсем в голове все перепуталось.
Потягин догадался.
Почему-то в тот день я решил начать не с Октябрины, а с Потягина, первым навестил его.
Еще издали услышал звук, который ни с чем невозможно спутать. Звук плети. Удары.
По металлу.
Подкрался к участку Потягина потихоньку, спрятался за пальмой.
Боты были выстроены в ровную железную цепочку, Потягин стоял с правого края и увлеченно лупил бота по спине плеткой. С каж-дым ударом бот убыстрял темп работы, после чего Потягин переходил к следующему роботу и начинал бить его.
Так он прошагал вдоль цепочки до половины, остановился, утолил жажду из фляги, отправился дальше.
Я выставился из зарослей, вышел на поле.
Потягин смутился и хлопнул плетью по роботической спине несколько слабее, чем раньше, и как-то виновато улыбнулся.
Я тоже улыбнулся, так, неопределенно, как сфинкс, в смысле – кошка.
