Михаил Водопьянов - Полярный летчик
Оставлять людей без витаминов было нельзя – это грозило им гибелью. А как перебросить их, никто не знал. Конечно, всё было бы очень просто, если бы на «Комсомольский» отправить самолёт. Но на скалистом острове приземлить машину до сих пор считалось невозможным; а прибрежные льды вокруг срастались хаотическими нагромождениями, были покрыты торосами и среди них тоже до сих пор ни разу не создавалось ровного поля, похожего на аэродром. Поэтому на «Комсомольский» ещё никогда не летали.
Тем не менее мне предложили представить свои соображения насчёт полёта.
– По-моему, надо сбросить ящики на грузовых парашютах, – сказал я.
– Если бы они у нас были, – ответил мне начальник базы – всё обстояло бы очень просто. Я потому и спрашиваю, что надо найти другой выход…
Я попал в довольно затруднительное положение. Ясно, что на остров надо идти с посадкой. А садиться негде. Вот и решай! Сбросить ящики на ходу, без парашютов бессмысленно: всё разобьётся о скалы или торосы, так что и остатков не собрать… Это будет медвежья услуга.
– По-моему, надо запросить ребят ещё раз, – посоветовал я. – Пусть снова поищут места для посадки… Может быть, хоть что-нибудь подходящее найдётся. Постараюсь сесть хоть на «пятачок».
Послали запрос, но тут на острове случилось новое несчастье: когда комсомольцы пошли заново обследовать свою землю, радист провалился в трещину и сломал ногу.
У нас на базе так расстроились, что даже начали ругать меня: вот, мол, надумал послать их на поиски по ледникам! Только беда случилась…
– Товарищи дорогие, но должен же я где-нибудь сесть? – оправдывался я, сам в глубине души проклиная минуту, когда была послана радиограмма.
Прямо скажу – мы тогда все просто растерялись.
Но вот с «Комсомольского» пришло новое, на этот раз приятное известие. Оказывается, ребята не сдались после случившейся беды и продолжали поиски.
«Недалеко от берега, – сообщили они, – меж старых, поломанных льдов образовалась большая полынья. Она зарастает свежим покровом. Сейчас толщина корки ещё мала – всего десять сантиметров, – но поле совершенно ровное, мороз усиливается: очевидно, лёд будет быстро нарастать. Надеемся, что сможем принять на нём самолёт».
И мы начали ждать, когда «потолстеет» новая льдина.
Каждый день с «Комсомольского» передавали: «Двадцать сантиметров… двадцать три… двадцать восемь…»
Тем временем вместе с морозом надвигался наш новый враг – полярная ночь.
«Как думаете осветить аэродром?» – запрашиваю остров.
«У нас есть дрова только на отопление дома», – отвечают оттуда.
Вот тебе и раз! Не могу же я посадить самолёт на небольшую льдину в темноте! Что делать?
Положение создалось очень тревожное. Радист, которому оказали первую помощь, лежал в самодельной шине. Если она наложена неудачно, то и кости могут срастись неправильно. Гидролог настолько ослабел от цинги, что уже «полёживал», как осторожно передавали его товарищи. По всему было видно, что и они сами еле держатся на ногах… А на нашей базе сидит врач, готовый оказать нужную помощь, лежат ящики с продуктами и витаминами, и мы не можем вылететь, пока не «созреет» аэродром!
Тут-то комсомольцы и показали свою выдумку, без которой пришлось бы откладывать полёт ещё довольно долго.
В один прекрасный день они сообщили, что льдина приросла на двадцать сантиметров сразу. Мы обрадовались.
– Как такое счастье привалило? – спрашиваем у них. – Мороз сильный ударил? Небесная канцелярия помогла?
– Не канцелярия, а рационализация… – отвечают с острова. – Мы надумали растить льдину сами: поставили помпу с моторчиком и качаем воду из-подо льда. Теперь он растёт с двух сторон. Причём сверху вдвое быстрее, чем снизу…
– Молодцы! – ответили им с нашей базы. – А насчёт освещения ничего не сообразите?
– Уже надумали! Собрали пустые консервные банки и заправили всяким сборным горючим. Там и сало, и масло, и керосин, но это неважно – горит хорошо. Когда будете вылетать, расставим банки по краям льдины. Устроим такую иллюминацию, что сядете, как днём.
«Ну, видно, с этими ребятами можно иметь дело», – подумал я.
И мы начали готовиться к полёту.
На «Комсомольский» шли две машины. Настал день, когда наши новенькие, мощные и красивые самолёты поднялись с базы и взяли курс на далёкий остров. В пути нас ожидала новая неприятность. Радист принял такое сообщение с «Комсомольского»:
«Ночью был сильный шторм. На аэродроме появилась большая трещина. Она расколола посадочную площадку надвое: одна часть теперь имеет пятьсот метров длины, другая – четыреста пятьдесят. На меньшей части ещё оторван угол. Ввиду большого риска возвращайтесь обратно. Мы ещё подождём».
Всякий поймёт, легко ли было изменить курс на обратное направление и отменить рейс, которого так долго пришлось ожидать. Мой механик даже рассердился:
– Им легко говорить «возвращайтесь»! Каково это оставлять ребят на расправу цинге?.. К тому же может выйти ошибка со сращиванием кости… Как тут вернуться?
– А как, по-твоему, сесть? – спросил я. – Вот поломаем обе машины, тогда и выйдет, что действительно «сели».
Трудно было взять решение такого вопроса на свою ответственность. Я запросил Москву, и мне ответили, что… я должен поступить по своему усмотрению!
Не помню, когда ещё я так мучился. Я был спокоен, что при посадке не убью никого из пассажиров, но насчёт машины такой уверенности, конечно, не было. А разбить свой самолёт – лётчику острый нож.
Мне представлялись больные цингой молодые зимовщики – и я решил вести машину вперёд. Но как только я вспоминал, что мой самолёт, быть может, уже никогда не вернётся с этого острова, хотелось повернуть на базу… Но в глубине души я всё же надеялся, что удастся сохранить и машину. Решаю продолжать путь до острова – покружусь там. С помощью секундомера определю длину полосы. И ветер может оказаться не боковой, а лобовой – это сократит пробег самолёта.
Перед глазами встала площадка в Чукотском море, когда спасали челюскинцев, куда короче: правда, лётчики садились тогда днём. В крайнем случае, если не удастся посадить самолёт, горючего хватит вернуться на базу.
«Ставьте ваши банки! – радировали мы комсомольцам. – Через сорок минут будем у вас».
…Наконец под нами зажглась цепочка огней, очертившая точные границы посадочного поля. Буква «Т», указывавшая направление ветра, также оказалась выложенной самодельными, консервными, факелами.
Примериваясь к крошечному полю, я сделал круг, затем другой и третий. Товарищ должен был сесть вслед за мной…
Трудно передать мою радость, когда самолёт приземлился, вернее – «приледнился», благополучно, а вслед за мной сел и другой. Мы подкатили к самому краю водной пропасти, и обе машины замерли целёхонькие как ни в чём не бывало!
Посадка вышла по всем правилам, как на московском аэродроме. И вот уже к нам бегут наши дорогие островитяне, и мы, не разбирая ещё их лиц, обнимаем и целуем ребят, как самых родных людей.
Доктора немедленно повели к радисту. А нам тоже нельзя было время терять: море кругом было неспокойно. Лёд не очень надёжен. Быстро принялись выгружать ящики. Минута промедления могла лишить нас возможности взлететь. Я был так разгорячён, что начал поторапливать двух помогавших нам зимовщиков:
– Давай, давай, молодёжь, поворачивайся!… Сесть – полдела. Нам ещё подняться надо!
Оба молча пыхтели, пока я не спохватился: ведь ребята ослабели от цинги и так еле двигаются, а я им ещё работу дал!
– Отставить! – кричу. – Кто вы тут? Саша и Петя? Бросайте ящики. Сами разгрузим.
Но они ни за что не хотели меня послушаться, и мы чуть не поссорились… Бывает же в жизни такое: мечтал попасть к этим ребятам всеми силами души, а встретились – и накричал на них.
Как я узнал потом, почти то же самое происходило возле второго самолёта, где помогали два других товарища.
Несмотря на эти маленькие недоразумения, весь багаж был разгружен в какие-нибудь двадцать минут. Надо было тут же лететь обратно. Моторы работали… Но не могли же мы не повидаться с радистом, не зайти хоть на минутку в дом, где жила дружная комсомольская семья! К тому же надо было узнать, что думает о переломе доктор. И мы пошли в домик зимовки.
Комсомольцы очень беспокоились, чтобы мы не задерживались у них в гостях.
– Ну, пора! – то и дело говорил кто-нибудь из них. – Нет уж, право, скорей идите… Вот только ещё минутку – сфотографируем вас на память… Теперь всё! Улетайте скорей!…
А погода действительно стояла ненадёжная. То и дело слышался предательский треск льда и стук огромных, громоздящихся друг на друга глыб.
Находясь в доме, я так и не разобрал толком, кто из ребят Ваня, кто Петя и кто Саша. Запомнился мне только больной радист, ожесточённо споривший с нашим доктором: он ни за что не соглашался улетать с нами.
