Владислав Крапивин - Семь фунтов брамсельного ветра
4
Я прочитала рассказ про Игорёшу и сразу поняла: его надо поскорее дать Лоське. Чтобы он убедился, как был прав, когда из-за Васьки не поехал на шахматный турнир! Да и вообще рассказ Лосенку понравится – ведь про живое существо!
Кстати, почему-то Лоська не показывался уже два дня…
Я сунула листы в пластиковый пакет и отправилась к Лоське.
Их квартира оказалась заперта. Из двери напротив просунул в коридор голову небритый и поддатый сосед дядя Коля и добродушно сообщил:
– А дружок твой вместе с мамашей куда-то отправился, похоже, на вокзал. С чемоданом и с котом под мышкой. С полчаса назад…
Этого еще не хватало! Куда?
Я подумала, что перед любым отъездом Лоська должен был предупредить меня. И помчалась домой.
Когда я отпирала дверь, на площадке возникла соседка Галина Андреевна – вся такая умильная и сладкоголосая от навеки застрявшей в ней виноватости.
– Женечка, к тебе приходил мальчик. Ну, твой дружок с корабликом на рубашке, только сейчас еще в курточке поверх кораблика и с рюкзачком. И с кисанькой на руках. Звонил, звонил, я выглянула, он говорит: “Передайте Жене, что уезжаю, не знаю на сколько дней”… Я спрашиваю: “Ты, наверно, хотел ей кисаньку оставить? Оставь у меня, я передам”. А он: “Нет, его я оставлю в другом месте…” Торопливый такой и озабоченный…
Понятно, что ничего объяснять соседке Лоська не хотел, знал, что это за личность. И где он решил оставить “кисаньку”, тоже было понятно. Я тут же помчалась к Ступовым.
Конечно, Васька оказался там, резвился с Чарли. Лоська мог не опасаться за него – подросшего, здорового и под защитой такого могучего друга.
Евгений Иванович сказал, что Лоська с матерью срочно уехали к отцу. Что у отца там случился наконец пересмотр дела и обещали то ли полное оправдание, то ли досрочное освобождение, но дело осложнилось тем, что он заболел и сейчас в больнице. Как там сложится дальше, пока не ясно, однако Лоськина мама и сам он решили, что надо срочно ехать на помощь, поскольку теперь это разрешено…
В общем, случилось то, о чем я догадывалась, но боялась надеяться. Плохо только, что Лоськин отец заболел. Ну , да может быть, все не страшно, не опасно… Лишь бы Лоська не тянул резину, догадался написать оттуда как и что!
Я шла домой в каком-то непонятном настроении. С одной стороны, была радость, что дело с Лоськиным отцом стало, кажется, распутываться. И что в этом есть и мое (пусть хоть на самую капельку) участие. Но в радости ощутимо шевелилась тревога. И не только из-за болезни шофера Мельникова. И не только из-за опасения, что вдруг все опять сорвется. Было какое-то ощущение, что рядом вдруг начали копошиться пока необъяснимые, но близкие неприятности…
Я говорила себе, что все это из-за недавних событий с дискетой и что теперь это “застрявшее в нервах остаточное явление”. И все-таки было тошновато.
У дома я встретила Люку. Она сообщила, что родители отправляют ее на две недели в деревню к деду, которому надо помогать, “потому что такой возраст”.
– Может, сумею сбежать пораньше, там скучища. Ника тут не бросайте одного, он расстроился, что я уезжаю.
Я тоже расстроилась. Одно к одному! Лоськи нет, Люки не будет. Конечно, остались Стаканчик и Томчик, но неполная компания она и есть неполная. Кроме того, Томчик говорил, что его могут “услать” в детский лагерь, не спросят желания…
Лючка, стараясь оставаться бодрой, упорхнула домой. Я даже забыла ей сказать про Лоську…
Вялая от огорчений, я включила компьютер, чтобы проверить электронную почту. От Пашки ничего не было. Оно и понятно, последнее письмо он прислал только вчера. Мы переписывались довольно регулярно, я сообщала о всех событиях и отправила файл с отцовскими рассказами. А Пашка писал, что в их школе вышел альманах с моим сочинением (жаль, что нельзя послать, потому что он пока в единственном экземпляре), и что его, Пашку, отец хочет взять с собой в поисковую партию, которая работает в каком-то “квадрате”.
Я ответила: “Тебе хорошо…”
Сейчас я села писать Пашке новое письмо. Сообщу про Лоську… И вдруг поняла, что писать мне как-то не очень хочется. Не интересно. Потому что… Да, замечательно, что есть на свете Пашка. И прекрасно было все, что было . Но будет ли что-то еще? Ведь может случиться, что мы больше не увидимся никогда в жизни. Или встретимся лишь в какие-то отдаленные времена. Ни от него, ни от меня это не зависит – по крайней мере, пока не станем взрослыми. А когда станем – там что ?
Ведь, если по правде, то я уже вовсе не страдаю так, как раньше, когда от Пашки вдруг почему-то нет вовремя весточки. И если уж совсем по правде, то… да, мне кажется, что в мучительном ожидании первого письма, в декабре и январе, было, пожалуй, больше радости, чем в регулярных письмах сейчас. Да, вперемешку с горечью и тревогой, но зато и с чем-то сильным, настоящим … А нынче как? “Привет…” – “Привет…” Сведения о новых книжках, об очередном Пашкином проекте, о наших семейных приключениях, о ребятах… Ну и что? Кажется порой, что пишем по привычке. Или потому, что так надо …
– Не ври! – цыкнула я на себя. И чтобы прогнать скверные мысли, стала настукивать на клавиатуре очередное письмо. “Как ты там, еще не отправился в тайгу?”
Сама я никуда не собиралась. Потому что – куда? Не в лагерь же! В отпуск с мамой? Но ей обещали отпуск только в октябре. Дядя Костя, кажется, забыл обещание пригласить меня в Петербург, замотался, наверно, со своими делами. Была у меня и у Ильи идея съездить на недельку в Тюмень, побродить по “папиным местам”, но Илья говорил, что это возможно только в августе…
Подполковник Будимов
1
Предчувствия не обманули. Недаром говорят: пришла беда – открывай ворота. Выяснилось, что в Тюмень мы в этом году скорее всего не попадем. И не потому, что денег в семейном запасе кот наплакал (это всегда так). Дело в том, что Илья сообщил о своих новых летних планах. О таких, что мама сразу села на стул и опустила вдоль туловища руки. Это ее обычная поза при любой нагрянувшей неприятности. Но сейчас и правда было отчего.
Братец собрался в Чечню.
Небрежным тоном, будто о поездке на ближнюю турбазу, он рассказал, что “сложилась студенческая группа, которая собирается на Кавказ с целью гуманитарной помощи и ознакомления с нынешним положением в деле образования в том регионе…”
– Надо посмотреть, как там дела в школах, чем помочь местным ребятам…
Конечно, мама сказала:
– Через мой труп.
– Мама, ну почему, если Кавказ, то сразу разговоры о трупах!
– На Кавказе будет твой труп, – уточнила мама. – А мой здесь.
– Да что ты на самом деле! Мы же не полезем в горячие точки! Мы в школы! Даже девушки собираются…
Я сказала, что девушек наверняка только одна. Та самая, ненормальная…
– Цыц, мучача…
– Сам цыц! Ты о маме подумал?
Илья стал говорить обстоятельно и убедительно. О том, что нельзя жить вдали от главных событий. Что ни философия, ни журналистика не терпят оторванности от жизни. И что, если он, Илья Мезенцев, хочет делать что-то настоящее, он обязан…
– Запишись уж тогда прямо в контрактники, – с настоящей трагедией в голосе сказала мама.
Илья ответил, что в контрактники он не пойдет. Во-первых, он не хочет ни в кого стрелять. Во-вторых его и не возьмут, из-за глаза…
Мама сказала, что не важно, будет он стрелять или нет. В него-то все равно станут стрелять. Потому что бандиты стреляют не только в солдат. Стреляют и в учителей, и во врачей Красного креста, и в тех, кто везет “эту вашу гуманитарную помощь”. И берут заложников, и отрезают головы, и…
– Господи, ну что за нагнетание, – простонал брат. – Я так и знал…
– Ничего ты не “знал”! – вскинулась мама. – И не знаешь! У нас на работе две женщины, у одной на Кавказе сын, у другой муж, офицер. Ты посмотри на них, когда долго нет писем! Ты знаешь, что такое пытка неизвестностью, что такое страх каждый день, каждую ночь?!
Я понимала маму. Я знала. Помнила, как изводилась из-за Пашки. Конечно, моя “пытка” была по масштабу меньше в тысячу раз, но хватило и ее…
Вообще-то я, по правде говоря, Илью тоже понимала. Он хотел вникнуть и знать . Увидеть вблизи то, что сейчас мучает всю страну. И все же я сказала снова:
– Подумай о маме, идиот.
– Вот именно… – И мама заплакала. – Мало того, что я похоронила мужа, теперь еще…
– Да меня-то ты что хоронишь! – буквально взвизгнул брат. Как-то неприятно даже. – Я еще пока живой и целый!
– Именно “пока”! Но тебе отчаянно хочется подвигов. Тоже мне Олег Кошевой…
– Ну, Кошевого-то не надо трогать, – угрюмо сказал Илья. – И так оплевали парня…
Я подумала, что это мама и правда зря. Вспомнила сразу Илюхин рассказ, как он писал в университете вступительное сочинение.
