Тимур и его «коммандос» - Верещагин Олег Николаевич
Мой мени говорит — доня Александра Даниловича приихав, з ранку поднеси им чого до нового мисту… А ты хтось — вночек Александра Даниловича?
— А… да, — кивнул Данила.
— От то для вас, — женщина без церемоний всучила поднос (снизу он оказался горячим) Даниле. — То от мени. Кулебяка з яйками, да з мясом… Ой, лышенько! Светик!
11.
Она всплеснула руками, и Данила понял, что мама спустилась и стоит рядом, причём её поведение в следующие минуты тоже выглядело необычно. Она воскликнула: "Тётя Фрося!" — и, быстро почти прыгнув вперёд, попала, как маленькая девочка в объятья утренней визитёрши. Предоставив Даниле переминаться с ноги на ногу и менять руки под горячим блюдом, молодая и пожилая женщины обнимались, целовались и даже заливались слезами, чего в отношении своей матери Данила и представить не мог. Тётя Фрося реагировала на встречу бурно и непосредственно. То она вспоминала, как таскала Светлану Александровну на руках и " вона була як криска — розова да спиклява", то разразилась рыданиями, рассказывая о последних минутах деда, что он " як тяжко вмирал, а перед самым-то концом и гуторит: " Ты Хрося, доню позови. Игде Саша?" — но тут же слёзы высыхали, и тётя Фрося заявляла " то добре, що вы приихав до ридного краю — чого вона Москва, тьху!", а потом снова пригорюнивалась и сообщала " младший-то мий у Чечне. Лякаюсь я — вобьют…" Причём мама отвечала ей на том же странном языке, немного похожем на тот, которым ломали свою речь украинские " самостийники" по телевизору. Мама в таких случаях всегда смеялась и говорила, что это не настоящий украинский, а плохая подделка под него. Наконец в последний раз облобызав Светлану Александровну и не успевшего шарахнуться Данилу, тётя Фрося отбыла домой, пообещав всемерное содействие и защиту перед лицом житейских невзгод.
— Она по-украински говорила? — поинтересовался Данила. Мама, промакая растёкшуюся тушь салфеточкой, отрицательно покачала головой:
— Нет, это суржик. Такая речь в тех местах, где вместе живут русские и украинцы…
Тётя Фрося у моей мамы, твоей бабушки, училась. Надо же, — Светлана Александровна покачала головой, глаза её были блестящими и удивлёнными, — а я её в первый приезд и не навестила… Вот теперь, кажется, мы дома, а, Данила?
— Увидим, — дипломатично ответил сын. — А что такое кулебяка?
— Кулебяка? — удивилась и обрадовалась Светлана Александровна. — Где?!
— Вона тут, — серьёзно отозвался Данила. — Уси пальцы мне сожгла.
— Спалыла, — поправила Светлана Александровна. — И ты молчал?!.
— …Что ты будешь делать? — поинтересовалась Светлана Александровна. И заметила: — Люська, не сопи, как крот. И не объешься.
— Вкусным не объедаются, — категорично ответила девчонка, оторвавшись от очередного куска кулебяки. — А она вкуснее, чем макдональдс. Или это он?
— Она, — уточнила Светлана Александровна, — и никакой макдональдс с его полупереваренными котлетами рядом с ней не лежал… Всё равно не сопи. Данила?..
— Буду продолжать расставлять вещи, — мгновенно отреагировал мальчик.
— Скажи ему, чтобы за мной зашёл, — безапелляционно потребовала Люська. — Пусть зайдёт, потому что школа новая и я не найду дорогу обратно.
— Язаеду за тобой сама, — пообещала Светлана Александровна, понимая, что требовать этого от Данилы — уже перебор. — Данила, ты не увлекайся, пройдись по городу, посмотри, как и что.
— Ближе к вечеру, ма, — откликнулся Данила. Благородный ей за то, что она взяла на себя Люську. — Темнота — друг молодёжи, ты же знаешь.
— И пусть он не сидит по стольку в ванной, — продолжала качать права Люська, — я читала, что если мальчишка много сидит в ванной — это — говорит об отклонениях.
— Людмила! — возмутилась Светлана Александровна. — Где ты этого нахваталась?!
— Наша воспитательница говорила. Ещё в детском саду, — сообщила Люська.
— Мы вовремя уехали, — подытожила Светлана Александровна.
— …Некоторые люди заочно изучают по путеводителям не только города, но и целые страны. В результате, был уверен Данила, когда они на самом деле в эти страны попадают, то
12.
теряют половину удовольствия. Или даже больше, потому что главная составляющая удовольствия — встреча с неизвестным.
Конечно, Горенск-Колодезный — не Париж и не Лондон. Он лучше, потому что в первом не протолкнёшься от туристов и придурков, вечером на улицу вообще не выйти — а во втором так мрачно, что к концу первого же дня пребывания выть хочется. И темноты Данила дожидаться не стал, хотя отправился гулять вечером — просто куда глаза глядят и ноги идут. Через большой пустынный базар, на котором деловито шуршали мётлами уборщики и бегали откормленные собаки, он вышел на сперва на улицу, полную работающих магазинов и магазинчиков. Улица казалась пустынной. Впрочем, Данила понял уже, что теперь ему долго будут казаться немноголюдными даже переполненные по здешним понятиям места — после московской толчеи и суеты в любом месте и в любое время дня и ночи. Тут люди не составляли неотъемлемой части пейзажа.
Ради интереса он посмотрел цены в магазинах. Привозных продуктов почти не было, и Данила поразился дешевизне еды — она оказалась вдвое дешевле московской! Зато вещи, бытовая техника, косметика — стоили почти вдвое дороже. А оформление магазинов выглядело не хуже столичного.
Два кривых, переходящих друг в друга переулка, где гоняли мяч ребята по младше Данилы, заросли вишней и теми самыми абрикосами. Переулки эти вывели мальчишку на широкую лестницу, одновременно являвшуюся улицей. Лестница опускалась к причалу, заставленную лодками, но вид жёлтой сонной воды вызвал у Данилы брезгливую скуку и, повернув в ещё один переулок (на одной его стороне дома были двух-,а на другой — трёхэтажные, причём крыши оказались вровень!), он неожиданно для себя оказался в районе тех самых строительных развалин, только с другой стороны, кажется.
Вдали ещё рокотала техника, но шум её казался отдалённым. К груде кирпича был прислонён древний, проржавевший кусок жести, на котором сохранились следы белил, складывавшиеся в слова: "ОСТОРОЖНО, МИНЫ!" Очевидно, табличка была ещё довоенных времён. Этой угрозой, скорее всего, можно и пренебречь…
Мальчишка постоял у развалин, рассматривая остатки домов. Часть из них ещё смотрела слепыми окнами. Вспоминалась песня из любимого Данилой ДДТ:
Мёртвый город хоронит
Свои голоса.
Потерялись и бродят
Между стен небеса.
Рождество наступило.
В подвале темно.
Сколько душ погубило
Напротив окно…
В щербатом окне слева сверкнул осколок стекла. А если не осколок, а снайперский прицел?.. Данила пригнулся, перебежал к развалинам, но треснулся коленкой в торчащий угол и зашипев, запрыгал на одной ноге, потом сощурился на тот же блеск и улыбнулся — улыбнулся своей игре, пытаясь быть взрослым. Но играть не перестал — потрусил по улице дальше, внимательно оглядываясь и перебега от укрытия к укрытию…
Именно благодаря этой своей игре он и смог остаться незамеченным до самого последнего момента. Он углядел возле осыпавшейся стены настоящий (хотя неузнаваемо ржавый!) немецкий пулемёт с откинутыми и навечно приржавевшими сошками. Поставил его на осыпь, прицелился по стволу… И сообразил вдруг, что у него на достаточно целой мушке — настоящая мишень.
Заигрался, что ли? Данила подался в сторону, выпустил пулемёт, чтобы посмотреть, кто
13.
там, в развалинах. И увидел следующее
Там разговаривали трое мальчишек. Двое — примерно ровесники Данилы, а третий лет двенадцати. Точнее разговаривал именно младший и один из старших — тощий, длинный, в джинсах, белой майке и высоких кроссовках. Второй — бритый наголо, в зеркальных очках, кислотно-розовых бриджах, чёрной тишотке и высоких ботинках из ярко-алой кожи — пританцовывал рядом, держа на плече бумбокс, от которого шли проводки наушников.
