Юрий Сальников - Под солнцем горячим
— Что у тебя? — кивнул он в надежде на то, что Швидько поделится.
Но не тут-то было. Толстый Макс и в школе никого не угощал, хотя на каждой перемене ел что-нибудь вкусное. И сейчас он тоже молча вынул из кармана конфетину в блестящей обертке, развернул и отправил в рот. У Герки потекли слюнки.
— Ладно, — сказал он, стараясь не глядеть на Макса. — Слушай, какое дело.
Но, выслушав Геру, Швидько разочарованно помычал.
— Да ну, еще топать куда-то в такую жару. — Он поглядел на небо, с которого действительно вовсю шпарило солнце.
— Недалеко же тут, — начал агитировать Гера. — Рядом музей. И тень всю дорогу, если под деревьями шагать.
— Да ну, — опять затянул Швидько и вдруг бодро спросил: — А мороженое купишь?
Гера торопливо ответил, будто готовился сам предложить, да еще не успел:
— Спрашиваешь!
Швидько оживился:
— Ну тогда пошли. Только учти: пломбир в шоколаде. Я другого не ем.
Он еще торговался, этот пучеглазый толстяк!
— Ладно, — уверил Гера. — В шоколаде.
И вот они снова в том зале, где выставлена огромная пушка и висит сабля Кочубея. А в углу, на столике под стеклом…
Можете представить, с каким волнением приближался Гера к этому столику с партизанской запиской! Он словно боялся, что взглянет сейчас, а записки уже нет. Но она была на месте.
— Видишь? — шепотом спросил Гера.
Толстый Макс оглянулся на дверь, около которой сидела на стуле дежурная, седая женщина в черном платье, и потрогал руками стеклянную крышку. Крышка не открывалась.
— Как же быть? — зашептал и Швидько.
Гера глубоко вздохнул, словно готовился прыгать в холодную воду.
— Сейчас. — Он подошел к дежурной: — Скажите, пожалуйста…
— Что, мальчик?
— Мы пионеры, — заговорил он. — Идем в поход. Нам хочется знать, что в этой записке. С другой стороны. Откройте, пожалуйста.
— Нельзя, — сказала дежурная. — Смотрите, что выставлено.
— Но нам очень надо, — вмешался Толстый Макс.
— Мало ли что вам надо, — неумолимо отрезала дежурная. — Многие захотят с другой стороны или с третьей, так всем и показывай? Не положено. И не морочьте мне голову. — Она отвернулась.
— Мы не морочим, — пробормотал Гера.
Вот и весь сказ. А бабушка говорила: объясни, разрешат. Ей бы, конечно, разрешили. А на мальчишек — ноль внимания.
— Ну вот, видишь, ничего не вышло, — зашептал сбоку Швидько. — Только все равно это не считается, я с тобой ходил, гони теперь пломбир.
Его больше ничто на свете не интересовало. А Герка с тоской смотрел на пожелтевший листок, который словно поддразнивал: «Ну, прочитай меня на обороте, прочитай».
— Пошли, — потянул Толстый Макс за рукав. — Что зря-то торчать?
Но нет! Не для того Гера сюда явился! Не помогла строгая дежурная, так есть другие музейные работники. И он решительно направился в коридор, где видел дверь с надписью «Директор музея». И он поговорил бы с директором, да только… В коридоре встретилась девушка-экскурсовод, та самая, с колоколом-прической, которая объясняла им про Андрея Гузана. Сейчас она шла с группой взрослых. В руках у нее, как и тогда, была указка.
— Выход здесь, товарищи, — сказала она. — Осмотр окончен. До свиданья.
— До свидания, спасибо, — отвечали ей посетители, направляясь к выходу. А девушка повернула назад.
— Подождите минуточку, — остановил ее Гера вежливо.
Она взглянула на него, потом на Макса, и в глазах у нее сверкнул веселый огонек. Может, ей показалось забавным, что Швидько такой толстый, а Гера, наоборот, как спичка? Или она была от природы смешливая? Только, увидев в ее глазах этот озорной огонек, Гера почему-то сразу понял: она поможет! И он рассказал ей все: что они с Максом из того класса, которому она объясняла про Андрея Гузана, и что их интересует партизанская записка, и что они хотят ее прочитать с другой стороны.
— Так, понятно, — сказала девушка-экскурсовод. — Подождите. — И куда-то ушла.
— Ой, мальчики, а вы что здесь делаете? — вдруг послышался за спиной писклявый голос.
Гера оглянулся и увидел Гутьку Коноплеву. Она вышла из зала, в котором показывается природа Кавказа — цветы, деревья, чучела разных животных и птиц. В руках Коноплева держала книжку, на обложке ее Гера разглядел раскрашенную картинку — тоже птицы.
И надо же такому случиться! Каким это ветром занесло сюда Гутьку? Гера растерялся. А Швидько, наоборот, вызывающе спросил:
— А ты что здесь делаешь?
Она охотно ответила:
— Да вот смотрела, какие птицы в горах водятся.
— А зачем тебе птицы, ты же ботаник? — Гера уже пришел в себя и тоже решил быть невозмутимым.
— Так когда пойдем в поход, интересно. Увидишь живую и знаешь, как ее называть.
— М-м, — промычал Гера и взглянул на Гутьку с любопытством: ишь ты, как готовится к походу!
— А вы что же? — опять спросила она.
— А мы, — начал Швидько, но не успел ответить — появилась девушка-экскурсовод.
— Пошли, ребята. — И посмотрела на Гутю: — Девочка тоже с вами?
— Да, я тоже с ними, — неожиданно быстро пискнула Гутька и даже забежала впереди Геры.
Вот ведь какая навязчивая!
— Записка, которая вас интересует, — сказала девушка-экскурсовод, отпирая столик, — написана в тысяча девятьсот девятнадцатом году.
— Да, — подтвердил Гера. — Шестого июля. А кто ее писал?
— Это не установлено. Ее нашли в архиве подпольного комитета большевиков, который был в нашем городе в период деникинщины. Может быть, кто-нибудь из подпольщиков и писал. Видите, какая она старенькая, — сказала девушка, осторожно взяв записку. — Ну вот, смотрите, что тут у нее на обороте. — И она повернула листок.
Гера так и впился в него глазами. На листке почти ничего не было. Слабо-слабо — время-то стерло карандаш! — различался какой-то рисунок. Три дерева рядышком, под средним из них — крестик. Потом стрелка и цифра «150».
А у самого краешка начиналась записка. Всего четыре слова. Да и то последнее, четвертое, не уместилось и было перенесено на другую сторону листка:
«Не задерживаясь в Принави-…»
Бесповоротное решение
— Изучили? — улыбаясь, спросила девушка и положила записку на место так же, как она лежала: «… сле, иди на хутор Алюк. Степан Бондарь знает, где спрятано».
Значит, «сле» это не «по-СЛЕ», а «в Принави-СЛЕ»!
— Принависла! — сразу догадалась и Гутя. — А в нашем маршруте тоже есть Принависла. Это она, да?
— Принависла — такое место в горах, — сказала девушка. — Если идти в горы от Чистого Ключа.
— Значит, она, — подтвердила Гутя. — А записка — та, про которую ты говорил? — повернулась она к Гере.
Гера вспомнил, как в коридоре школы Коноплева тоже спрашивала у него про эту записку. Уже тогда интересовалась. Но объясняться с Гутькой сейчас не хотелось — Гера и сам еще во всем этом не разобрался. Поэтому он промолчал.
А на улице, едва захлопнулась музейная стеклянная дверь, Толстый Макс потребовал:
— Пломбир!
— А ты хочешь? — спросил Гера у Коноплевой и, раньше чем она ответила, объявил таким тоном, словно дарил полцарства: — Всех угощаю!
Пломбир ели, в сквере, стоя под старым платаном. Швидько свою порцию проглотил, как удав, и жадными глазами следил, за Гутей — волновался, что у нее течет. Она торопливо лизала, но все равно у нее текло. Может, оттого, что ей было неудобно лизать: скрючившись, она прижимала одной рукой к боку книжку про птиц. Наконец она тоже справилась с пломбиром и, бросив скомканную бумажку в урну, сказала: «Спасибо».
Гера покосился на нее: смотрите, какая воспитанная! И вдруг сообразил: надо же ее предупредить.
— Ты вот что, Коноплева. Про все это помалкивай.
— Про что про это?
— Ну, про все. Никакой записки нет, и ничего ты не видела. Поняла?
— Не поняла, — замотала она головой. — Почему я не видела? И почему — помалкивай?
Ну вот, и свяжись с девчонкой! С первого шага начинаются осложнения. Гера рассердился:
— Потому что кончается на «у»!
Как ни странно, но этот «аргумент» убедил Коноплеву.
— Хорошо, — согласилась она. — Буду помалкивать.
— И ты тоже! — повернулся Гера к Швидько.
— Да я могила! — Толстый Макс стукнул пухлой рукой по груди и подмигнул: — А пломбирчик бы… повторить не мешало, а?
— Нет, нет, — сразу отказалась Гутя, словно испугалась, что Гусельников разорится на таком щедром угощении.
Но Гера и не думал разоряться.
— Хватит с тебя, — сказал он Швидько, — а то лопнешь. — И, не добавив больше ни слова, пошел прочь.
Хотелось остаться одному, чтобы во всем разобраться. Когда же он дошел до бабушкиного архива, у него уже было принято решение. Твердое и бесповоротное.
— Бабушка, — сказал он. — Я иду с ребятами в поход.
— В хутор Алюк?
