Александр Немировский - За столбами Мелькарта
Вслед за Мирканом заговорил купец Габибаал. Ганнон немало слышал о его несметных богатствах, нажитых торговлей с Гадесом.[23]
— Отцы! — промолвил купец. — Я позволю себе показать вам эту лампу. — Он поднял над головой простой глиняный светильник с двумя клювами. — Если вы заглянете внутрь этого светильника, то увидите на дне его осадок. Такой осадок есть и в нашем городе. Это чернь, источник вечных волнений и беспокойств. Суффет Миркан советует оставить этот осадок, но всякий знает, что от этого лампа будет чадить. Надо вычерпать чернь со дна нашего славного города. Пусть едет себе на край света! Поможем ей в этом. Избавившись от черни, город и все благонамеренные люди только выиграют.
Последние слова купца потонули в шуме неодобрительных голосов.
Ганнон вышел на площадь и окинул взглядом раскинувшийся перед ним город. Карфаген поднимал вверх головы своих храмов и выпячивал каменную грудь стен и башен. Казалось, он говорил: «Смотри, путник, как я богат, как великолепны мои дома, сколько кораблей в моих гаванях, сколько оружия в арсеналах! Есть ли на берегах Внутреннего моря другой город, который может со мной сравниться?» Но эта внешняя роскошь могла обмануть разве лишь чужеземца. Ганнон знал, что за этими высокими домами прячутся лачуги, жалкие жилища бедняков. У обитателей этих лачуг нет даже масла для светильников, и они живут, как кроты, в темноте. У оград храмов продают детей для кровавых жертв. Габибаал называет бедняков чернью. Он предлагает вычерпать чернь со дна Карфагена, как нечистоты. Но разве не сам Габибаал и те, кто с ним, виноваты в нищете народа? Это ведь не какие-нибудь рабы, а свободные карфагеняне. С ними не считаются. Говорят от их имени, словно у них нет голоса.
Совет Тридцати не поддержал Ганнона. Но неудача не сломит его. Он пойдёт к кузнецам и валяльщикам, пекарям и горшечникам, он отправится к землепашцам, стонущим от податей и налогов. Они должны его понять! Они помогут ему!
На площади собраний
Огромная площадь Собраний с утра запружена народом. Сегодня выборы второго суффета. В толпе больше всего ремесленников. Они пришли с улицы Пекарей и площади Валяльщиков, от Горшечных и Кузнечных ворот. Их одежда в муке и саже. Немало в толпе и землепашцев в рваных туниках.
У самого помоста кучкой стоят отцы города. Тучный человек в красном колпаке, косясь на толпу, говорит Миркану:
— Зачем сюда позвали этих людей? Горшечники вертят ногами свой деревянный круг, и мысли их вращаются вокруг сосуда. Разве они могут быть мудрыми? Дым иссушает тела кузнецов, жар изнуряет их головы, удары молота оглушают их. Как может стать мудрым тот, кто правит плугом и погоняет волов? Он разговаривает со своими волами и смыслит в управлении государством не больше, чем они.
— Ты прав, — отвечает Миркан. — Но, клянусь Тиннит, никто не звал сюда этих людей. Они пришли сами. И я не помню, чтобы на площади Собраний было когда-нибудь столько народа.
В толпе шныряют какие-то юркие, надоедливые люди. Они нашёптывают землепашцам и ремесленникам: «Не голосуйте за беглеца!..»
Но их никто не слушает. Имя Ганнона у всех на устах. Ему готовы простить и то, что он принадлежит к этому заносчивому роду Магонидов, и даже то, что он был под Гимерой, которая наложила на всех моряков Карфагена чёрное пятно.
Ганнон обещал народу, что, если его изберут суффетом, он снарядит корабли за Столбы Мелькарта и доставит всех, кто только пожелает, в благодатные края. Там не дуют жаркие, иссушающие ветры. По ночам не крадутся к загонам львы. По каменистым склонам там вьётся виноград, и его завязям не угрожают прожорливые черви. В тенистых лесах живут непуганые звери, и янтарный мёд стекает из дупел. С горных высот бегут говорливые струи. Там не надо платить за воду, там нет изгородей и запруд. Взрыхляй тучную почву, бросай в неё зёрна и радуйся щедрости земли!
Говорил ли им об этом Ганнон? Нет. Он просто обещал повезти их за Столбы Мелькарта. Рассказы о благодатных землях передавались из уст в уста, обрастая новыми яркими подробностями. Тот, кто вчера рассказывал о них соседу, сегодня выслушивал от него свой же собственный рассказ и не узнавал его.
Но вот на помост поднялись глашатаи. Призывно загудели рога. Заколыхалось море голов. Люди устремились к мосткам. Проходя по ним, они бросали камешки в стоявшие внизу пифосы.
Пифосы стояли по обе стороны мостков, но те, что слева, были полны камешками до краёв, а в тех, что справа, проглядывало дно.
Отцы города ещё теснее прижались к помосту, потрясённые и напуганные невиданным проявлением воли народа. Им было ясно, что Ганнона изберут суффетом. И тогда ему без труда удастся провести через народное собрание любой закон. Это они понимали. И это внушало им страх.
Внезапно раздался крик:
— Ганнон!
Звук, наподобие громового раската, прокатился по площади Собраний, прокатился, подхваченный тысячами голосов, на всех шести улицах, выходящих на эту площадь, и замер у стен Бирсы.[24] Люди рукоплескали, что-то кричали. Они радовались победе своей мечты.
«Серебряный якорь»
Четыре месяца прошло с того дня, как Ганнон стал суффетом. В обязанности суффета не входило руководство армией и флотом. Для этого имелись специальные военачальники и навархи, непосредственно подчинённые совету старейшин. Но Ганнон со свойственной ему энергией взял на себя и их обязанности. Почти всё время он проводил в Кафоне. Здесь готовился к далёкому и трудному пути карфагенский флот. Всё надо проверить самому: крепки ли канаты и паруса, хорошо ли законопачены щели в бортах. Нужно подобрать матросов. В море трусливый и неопытный спутник опаснее мачты с трещиной или прогнившей килевой доски. Вот почему Ганнон так придирчив и требователен к тем, кого он должен взять с собой в море. Шестьдесят кораблей — свыше тысячи моряков. И с каждым надо поговорить, узнать, что это за человек и можно ли на него положиться. Правда, ему помогает кормчий Малх, достойный потомок отважных финикийских мореходов. Малх служил ещё у Магона.[25] Тогда Малху было всего лишь пятнадцать лет. А теперь ему все пятьдесят. Он так долго плавал по морю, что, кажется, его грудь и руки покрылись вместо волос морским мхом и водорослями.
В таверне «Серебряный якорь» часто можно увидеть Ганнона и Малха в окружении моряков или купцов. Вот и сейчас оба потягивают вино из толстых кружек. Напротив них сидит человек лет тридцати. Лицо его кажется безобразным, так как от уха до носа оно изуродовано шрамом. Но если присмотреться внимательнее, у него правильные черты лица, живые и ясные глаза. Тёмно-каштановые волосы образовывают на голове шапку, едва тронутую у висков сединой. Огромные, как глиняные гири, кулаки лежат на столе.
— Ну, а дальше? — спрашивает нетерпеливо Малх, отставляя пустую кружку.
— Потом пираты меня продали тирянам, — продолжает свой рассказ незнакомец. — Они заставили меня спускаться на дно за раковинами-багрянками. Из них выделывается вот эта драгоценная краска. — И человек бережно касается края плаща Ганнона, окрашенного в пурпур. — Мои товарищи утверждали, что легче быть каменотёсом, мельником, чем ныряльщиком. Но у нас было одно преимущество: нас не держали в оковах. Я не думаю, что хозяин пожалел бы для нас железа. Палок ведь ему не было жалко. Просто он понимал, что под водой нужны свободные руки. Однажды я воспользовался этим и уплыл в море. Меня подобрал эллинский корабль. Кормчий продал меня купцам, промышлявшим добычей губок. Год я вылавливал эти губки. Эллины верят, что губки, повешенные у постели больного, приносят ему исцеление. Я спал на этих губках, но, заболев однажды, чуть не умер. Меня отходила добрая рабыня. Да будут к ней милостивы подземные боги! Хозяин засёк её до смерти. В год, когда на Элладу напал персидский царь Ксеркс,[26] мне удалось бежать. Эллинам было не до рабов. И вот я здесь. Иной раз поможешь нагрузить корабль. Кому сейчас нужны ныряльщики! — Незнакомец вздохнул, видимо думая о Гимере, где был уничтожен флот Карфагена. — Возьми меня, Ганнон! — взмолился он. — Я могу продержаться под водой столько времени, сколько понадобится, чтобы заделать пробоины на днище. Я могу срезать незаметно якоря вражеских кораблей. И с парусами справляюсь неплохо.
— Как твоё имя? — спрашивает Ганнон.
— Адгарбал, — отвечает ныряльщик.
— Ты его знаешь, Малх? — обратился Ганнон к старому моряку.
— Я слышал о нём, — отозвался тот. — В гавани зовут его угрём за ловкость.
— Хорошо. Запиши его в команду «Ока Мелькарта», — распорядился Ганнон.
За широкой спиной нового матроса дожидалось ещё несколько моряков, желавших отправиться в плавание. Ганнон поручил их Малху.
