Марта Баранова - Тяпа, Борька и ракета
Бывали и неприятности. Василий Васильевич рассказал Вале:
— Однажды поднялась в доме паника. Из помойного ящика выползали змеи и — по всему двору. Что тут было! Крик, шум, двери и окна на замок. Никто не выходит. Милиционер и дворник вооружились палками и прямо к нам: очищайте двор! А меня дома нет, я в школе. Мать говорит: «Никаких змей у нас не было. Готовы валить всякую вину на моего сына! Очищайте сами!» Те — в школу, к директору: подавайте сюда вашего зоолога, людям надо на работу, в магазины, а выйти никто не может. Я сразу догадался, в чем дело. Вчера собрал на болоте ужиные яйца, а мать, должно быть, их в помойку. Вот в теплом ящике, на солнышке уженята и вылупились. По дороге объясняю, что к чему, а милиционер и слушать не хочет, твердит: «Терроризирование жильцов дома с помощью ядовитых гадюк». Собрал я всех уженят. Демонстрировал: не кусаются. Но штраф все же уплатили… В тот момент, Валя, мне и в голову не приходило, что мое увлечение станет когда-то профессией…
Василий Васильевич никому не говорил о другом эпизоде: как он поступал в летное училище. Ни один человек, кроме самого лучшего друга Витьки Черняева, не знал, что нескладный добрый Елкин, по прозвищу Айболит, мечтал стать не зоологом, не ветеринарным врачом, даже не африканским охотником, он мечтал летать. Летчиками хотят быть все ребята, но потом, с возрастом, у многих появляются другие желания и цели. А Василий с другом Витькой после экзаменов подали заявление в летное училище.
— Здравствуйте, товарищ… капитан, — сказал Елкин военному за столом и сощурил глаза, считая звездочки на погонах.
— Здравствуйте, — ответил капитан и взял со стола газету. — Читайте этот заголовок. Да не подходите! С места читайте. Та-ак… Очки есть? Как же вы подаете заявление? Понимаю, понимаю… но летчик носит только одни очки — летные.
А друга приняли. Он, подавляя в себе ликование, пришел утешать Васю:
— Ну-ну, Айболитик, не страдай. Доктор в очках даже лучше. Солиднее.
И Витька, счастливец, изучал самолет, прыгал с парашютом, выполнял на учебной машине виражи и петли и вообще готовился на реактивщика. А потом он стал летать на реактивном истребителе и видел землю сверху.
Студент завидовал летчику. Но, когда он неожиданно стал космическим врачом, зависть прошла. Елкин стал представлять себе Землю как большой глобус с очертаниями материков и океанов. Ведь именно такой откроется она тем, кого врачи будут готовить в полет.
И он с удовольствием работал космическим врачом. Только никак не мог привыкнуть, что его называют по имени и отчеству. Все смущался и краснел. Но однажды решил, что это уважение не лично к нему, а к новой науке. И успокоился.
Не бояться, ничего не бояться!
— Почему мы возимся с собаками? — спросила как-то лаборантка врача. — Не с лягушками, не с обезьянами, а с собаками? Чем они выгоднее?
— Я думаю, — сказал Елкин, — на это есть много причин: потому что их организм похож на наш, человеческий, потому что они быстро привыкают и доверяют, потому что спокойны на опытах и не нервничают. А как часто, Валя, собаки выручали людей. На охоте, на войне, в клиниках. Всегда они в разведке. Теперь вот — в космосе. Ну, пойдемте к нашим питомцам. Посмотрим, как они себя чувствуют.
Разведчики и не подозревали о своей важной роли и жили в полное удовольствие. Им нравилось ласковое обращение, нравилась сытная, приготовленная со знанием дела еда — всегда в ней были кости или хрящи, а то и кусочки мяса. Если собаки и лаяли, то весьма миролюбиво.
Сколько добрых рук мыли, расчесывали, взвешивали, измеряли, кормили, выводили на прогулки, учили быть аккуратными вчерашних бродяг! Если какой-нибудь шалун и получал шлепок, то только в минуты веселья, и на это, конечно, нельзя было обижаться.
Успокоилась даже пятнистая собака, по кличке Пестрая, которая раньше готова была лаять до хрипоты по любому пустяку. У Пестрой осталась лишь одна неприятная привычка: стоило кому-нибудь оказаться сзади нее, как собака вздрагивала и, обернувшись, скалила зубы. Видно, какой-то злой человек бил ее, подкрадываясь сзади. И к Пестрой, если она была занята своим делом или спала, никто молча не подходил, ее прежде окликали.
Всеобщей любовью пользовалась Козявка. У нее был замечательный хвост, выражавший всю широту собачьей души. Когда Козявка радовалась, пушистый хвост мелькал в воздухе, как кисть маляра. Он мог качаться без передышки сто раз, тысячу раз — и не устать! Ну, может быть, на минутку и опустится хвост вместе с головой вниз, повиснет в ожидании ласки, и вот уже снова задран он кверху и виляет особым образом, объявляя: я довольна жизнью. А как задорно торчит хвост, когда на Козявку находит вдруг воинственное настроение, и как стыдливо поджимается, когда она провинится. Нет, не выразишь словами те душевные волнения, которые выдает только самый кончик хвоста — несколько последних позвонков — при появлении служителя с миской! Ну разве это не замечательный хвост!
Полной противоположностью Козявке была медлительная, ленивая Пальма. Она все время зевала и потягивалась. Мохнатые черные уши болтались по обе стороны белой мордочки, словно их по ошибке пришил какой-то рассеянный портной.
Худощавый гладкий Мальчик смотрел на всех черными правдивыми глазами. И с тем же невинным видом он смог вытащить торчащий из кармана платок. Пойманный на месте преступления, пес тяжело вздыхал, виновато опускал хвост. Но при этом продолжал смотреть прямо в глаза человеку, как бы говоря своим откровенным взглядом: «Вот видите, каким поступкам может научить улица! Я понимаю всю неудобность положения, но ничего не могу поделать…»
А через несколько минут после чистосердечного раскаяния жуликоватый пес снова что-нибудь утаскивал. Да, Мальчик требовал серьезного воспитания!
Дни шли за днями, и с Тяпой произошла та же перемена, что и с другими собаками: нервозность уступила место спокойствию. Она стала даже чересчур спокойна, редко подавала голос, не суетилась и не грызлась с соседками через решетку. Но это спокойствие не имело ничего общего с равнодушием и ленью. Она была само внимание. Острые уши устремлялись вперед, как наконечники стрел, а глаза подмечали любое изменение обстановки. Тяпа старалась понять, чего же хотят от нее люди в белых халатах, какую цель преследуют они своей добротой и щедростью? И не подстерегает ли ее какая-нибудь новая неприятность?
Однажды Елкин дольше обычного задержался у ее клетки. Постояв молча, он решительно распахнул дверцу:
— Идем, Кусачка!
Тяпа обрадовалась, в темных глазах ее сверкнули искры. Наконец-то она выйдет из надоевшей клетки! Но Тяпа ничем не выдала своего внезапного чувства, медленно встала и не торопясь пошла за этим странным человеком, который забыл ее наказать. Она шла, не поднимая головы, по очень длинному коридору, за стоптанными внутрь каблуками черных ботинок и по-своему изучала дом. Сначала ей защекотал ноздри острый запах мастики, покрывавшей паркетный пол; его перебила теплая приятная волна, вырвавшаяся из кухни; потом Тяпа почувствовала аптеку.
Вошли они в комнату, где ничем особенным не пахло. Но собака все-таки уловила слабый запах машинного масла. Вдоль стен стояли черные и белые ящики. Тяпа по очереди потрогала их носом, ощущая приятный холодок металла.
Она услышала какое-то стрекотание и остановилась. Жужжала маленькая коробочка, которую человек прижимал то к одной, то к другой щеке. Эту странную вещь Тяпа видела впервые.
— Ты не возражаешь, Кусачка, если я побреюсь? — спросил Василий Васильевич, заметив внимательный взгляд. — Знакомься сначала с электробритвой. А потом и с другими механизмами.
Приведя себя в порядок, Василий Васильевич сложил шнур и спрятал бритву в карман. Затем он подошел к большому черному ящику и надавил пальцем на кнопку. «Уррр-р-р», — зарычал ящик, и собака попятилась, не сводя с него глаз.
Длинная мордочка Тяпы от напряжения словно стала короче, шерсть на затылке поднялась дыбом. Опыт подсказывал собаке, что все, что рычит и гудит, может сорваться с места и наехать на нее.
Едва смолк мотор, Василий Васильевич включил новую машину. Она запыхтела, как старый, уставший паровоз. «Пых-пах, пых-пах», — жаловался насос на скучную и однообразную работу, на то, что он вынужден всю жизнь перегонять внутри себя масло. «Пах», — бормотнул насос в последний раз и смолк.
Тяпа сидела посреди комнаты и моргала.
— Привыкай, привыкай, Кусачка, — сказал Василий Васильевич. — Тебе придется иметь дело с техникой.
Он подошел к светлой эмалированной коробке, включил ее. Пронзительный вой заставил собаку метнуться к двери. Вой сразу же оборвался, в наступившей тишине прозвучал спокойный голос:
— Не бояться! Главное — не бояться! Ты же смелая! А это не страшно.
