Валентин Новиков - Ущелье белых духов
Вообще-то Виталька не любил людей, которым всегда некогда, которые всегда спешат. Совсем другое дело дедушка. Он, когда был дома, делал всё не торопясь. Любил просто так посидеть на бревне. Витальке нравилось, как он неторопливо доставал кисет с табаком. Табак был зелёный и крупный. И пахло от него так, будто горели ветки в костре.
И разговаривал он чаще всего с людьми, которые никуда не спешили. Раз в неделю приходил точильщик. Кричал своё: «Ножи-ножницы точить, бритвы править!» Снимал со спины деревянный станок. Оставлял его на улице и курил с дедушкой. Собиралась детвора, кое-кто приносил ножницы или нож от мясорубки. Ножи почти все в посёлке точили сами. Виталька помнил, что точильщик ходил по их улице уже давно-давно. И больше всего любил смотреть, как тот точил большие кухонные ножи. Раньше он ходил с колокольчиком и позволял детям звонить. Потом где-то потерял колокольчик. Виталька долго не мог его забыть. Колокольчик был из жёлтой меди, весёлый и звучный.
И когда точильщик принимался за работу, дети постарше стояли и зачарованно глядели на искры, метелкой сыпавшиеся с камня. Младшие же сидели тут же на земле и играли. Всех одинаково тянуло к точильщику. Какими особенными были раньше вещи, и деревья, и люди. А теперь в спешке даже не успеваешь ничего как следует рассмотреть.
Ребята из Виталькиного класса редко приходили к нему. Однажды отец выпроводил их из дома. После этого, если кто и забегал к Витальке, то беспокойно озирался и старался поскорее уйти.
«Ты их в дом не води, — сказал Витальке отец. — Привадишь, потом сам не рад будешь. Марат — ладно, он тихий и потом — сын учителя. Есть смысл. И плохому он не научит. И с Жорой Ивановым надо бы дружить».
Жору Иванова, сына главного бухгалтера совхоза, Виталька терпеть не мог. Мокрогубый, с ленивыми глазами и длинной спиной, Жора был тихим и шкодливым учеником. Он чуть ли не в каждом классе сидел по два года, и интересы одноклассников его просто смешили. Жора прилизывал волосы, часто его можно было видеть в парке с ребятами из совхоза.
Витальке до всего этого не было дела. Правда, отцу он сказал:
— Жоры мне ещё не хватало.
— Он тихий, — пытался урезонить Витальку отец. — И потом — сын нашего главного бухгалтера.
— И что ты заладил — «тихий, тихий»! — вспыхнул Виталька. — А толку с того, что он тихий… Дурак дураком. Мне и говорить с ним не о чем. И видеть его тут не хочу. А на то, чей он сын, мне наплевать.
Ребята работали летом в совхозе, возили на волокушах сено. А Виталька околачивался в лаборатории. Однако отец почему-то на это смотрел сквозь пальцы.
Пришли мальчишки только раз — посмотреть собаку.
Маленький, шустрый, как чертёнок, Игорь Филиппов приоткрыл калитку, огляделся, будто собирался красть яблоки, и свистнул.
Виталька выбежал во двор.
— Заходите, что вы там топчетесь.
— Боимся.
— Ладно вам…
— Дома?
Виталька понял, спрашивают, дома ли отец.
— На работе.
Мальчишки ввалились во двор, загалдели. Шарик пару раз гавкнул на них и снова принялся за кость.
— Показывай собаку.
Виталька позвал Рэма. Щенок уже знал свою кличку и охотно подбегал, когда его звали. Увидев щенка, пацаны умолкли.
— Что это за порода? — спросил Игорь.
Председатель совета отряда Вадик Скопин наморщил нос и сказал:
— Шотландская овчарка.
Ребята снова загалдели.
— Овчарки бывают серые или чёрные.
— А эти, помнишь, на пастбище видели… Шерсть глаза закрывает. Злющие.
— Южно-русские, — подсказал Виталька.
— Правильно. Так они были и вовсе белые.
— А лапы… Видать, здоровенный будет.
— И воротник.
— Команду «фас!» знает?
— Вот дурной. Ему всего четвёртый месяц.
Ребята засмеялись.
— Витальку, отдай мне Шарика, — попросил Вадик. — Зачем он тебе теперь?
— Возьми. Только завтра, ладно? Я у мамы спрошу. Она к нему привыкла, как-никак выходила его. Какой-то балбес ему маленькому хвост обрубил.
Ребята сразу замолчали.
— В футбол пойдём играть, Виталька! — позвал Вадик. — Нам директор совхоза разрешил на стадионе.
— Ну да?!
— Это за сеноуборку.
— Я мигом, пацаны, только приберу дома. Вы идите, я догоню.
Виталька забежал за Маратом и потащил его на стадион.
— Привёл спортсмена, — кисло улыбнулся Игорь Филиппов. Он был в отцовских кожаных перчатках, носках, здоровенной фуражке и даже, несмотря на жару, в вязаном свитере.
Игорь и вправду был неплохим вратарём.
Марат разозлился.
— Это ты вырядился под Яшина. Обезьяна.
— Я вот тебе покажу обезьяну! — Игорь снял перчатки и начал их засовывать в карманы.
Но вовремя прибежал Вадик Скопин. Он всегда всё улаживал как-то быстро и по-хозяйски.
— Ну-ка, петушки, по углам! А знаете, пацаны, американцы как-то поставили обезьяну на ворота.
— Не трепись.
— Честное пионерское. Обучили её сперва, ясное дело. Обезьяна есть обезьяна. Она не пропускала в ворота ни одного мяча. Команда эта, где вратарём была обезьяна, всех обыгрывала. Другие команды со злости в суд на них подали. А такого закона, что обезьяна не имеет права быть вратарём, тогда не было!
— А теперь есть? — спросил кто-то.
— Есть. После того случая.
— Ну, и что было потом?
— Потом подкупили кого-то, чтобы убил обезьяну.
— Убили?
— Убили.
Мальчишки молча стали расходиться по командам. Спустя минуту они уже неслись по полю стадиона.
Марату тоже разрешили играть. Тринадцатым.
К удивлению Витальки Марат начал играть с таким азартом, что над ним перестали смеяться. Правда, по мячу он не попадал, бил по воздуху или по земле, потом плясал на одной ноге, держась за носок своей сандалии. Однако через десять минут выдохся, отошёл к забору и сел на траву, глотая воздух широко открытым ртом.
* * *Наконец после нескольких пробных походов Виталька и Марат отправились искать старую казачью зимовку.
Виталька опасался, что Марата не отпустит отец. Но тот, едва Виталька, путаясь и сбиваясь, рассказал, в чём дело, ухмыльнулся.
— Пусть идёт. Его усидчивость последнее время меня стала серьёзно беспокоить. Только присмотри там за ним, чтобы зря никуда не лез.
И вот они в пути. Виталька слышал, как угрюмо сопел позади него Марат, и весело ухмылялся.
Они поднимались всё выше и выше к берёзовой опушке горного леса, а позади них росла и открывалась вся Семёновка с редкими воздушно-голубыми столбами дыма. Долетало далёкое мычание коров и звуки радио. Воздух струился прозрачным серебром, словно быстрая рябь воды. Мельтешили камни россыпей за его светлым трепетом.
Внезапно сопение Марата оборвалось, не слышно стало его шаркающих шагов. Виталька обернулся: неужели Марат устал?
Нет, это было что-то совсем другое. Марат снимал очки, торопливо протирал их носовым платком, надевал на нос, снова протирал и снова надевал. И Виталька сразу всё понял. До этого Марат нехотя плёлся за ним следом, думая о чём-то своём, и вовсе не смотрел по сторонам. А сейчас он увидел! И то, что он увидел, заставило его лихорадочно протирать очки.
Зелёный склон переходил в мелкий березняк. Причудливо искривлённые берёзы росли среди замшелых камней. Листья на них были светлые, насквозь пронизанные солнцем. Они бросали на траву редкую тень. Берёзы росли то в одиночку, то маленькими группами повсюду, даже на каменистых скатах промоин.
А дальше светлый белоствольный лес обрывался, и круто вверх уходили горы, поросшие елями. В лучах утренего солнца их верхушки рдели, как ржавчина, а глубины горного леса хранили таинственную тёмную синеву и стойкую густую зелень. Вдаль хребет за хребтом уходили синие, сизые и почти чёрные горы. Нигде не было ни души. Вспыхивала на солнце нетронутая паутина.
— Виталька, — прошептал Марат. — Виталька…
— Идём. Ещё не такое увидишь.
И Марат зашагал. Но не прежней шаркающей походкой, а широким лёгким шагом. Он шёл и смотрел сквозь чистые стёкла своих очков.
Потом шли горным лесом.
Солнце уже уходило куда-то в сырую и зелёную тишину старых елей, когда они вышли на небольшую поляну. Пахло разогретой мятой и земляникой. Казалось, никто и никогда не ступал сюда, на эту тихую лесную поляну, окружённую угрюмым и тёмным лесом. Из этого леса с наступлением вечера выползали сырые запахи папоротников и мхов. Но над всем царил умиротворяющий аромат хвои.
Марат остановился. Присел на ствол поваленной ели. Виталька развернул карту. Он составил её вместе с дедом. На карте чёрным крестом было указано место зимовки русского отряда. До зимовки оставалось около километра.
