Владислав Крапивин - Рыжее знамя упрямства
– Выйдем в озеро – побежим быстрее, – успокоил его Словко.
– Понял…
Вышли на большую воду. Словко прикинул, что теперь идти лучше вблизи Шамана – ветер позволяет, и путь будет короче. Закрепив бизань-шкот на утке, Словко вытащил из-под жилета мобильник.
Ну, слава Богу, повезло! Корнеич отозвался сразу.
– Это я… – сказал Словко.
– Слышу. Как ты сумел дозвониться?!
– Потому что с воды. Корнеич! Случилось че пэ. К нам вышел человек, сказал, что у него несчастье, надо срочно в город. Он ехал на электричке, а там авария… А ему надо быть через час… а он… Я решил: надо идти.
– О черт возьми! – сдержанно взвыл Корнеич. – Что за человек?! Авантюрист какой-нибудь!
– Нет, это знакомый Рыжика. Который тогда привез его. Подполковник Смолянцев, ты знаешь…
– О черт возьми! Но ведь… А впрочем все равно… Ты, конечно, сейчас процитируешь устав!
– Да, потому что форс-мажор… Если ты прикажешь, я вернусь…
– Каким курсом ты идешь?
– Держу на Шаман.
– Держи. На базе дождись меня, там разберемся.
– Ты, наверно, догонишь нас на моторке Константиныча…
– Если бы так просто! Он разобрал свой мотор до винтика, чинит…
– Тогда позвони на базу, попроси прислать за тобой катер.
– Попрошу. Только не за мной, а чтобы сперва сопроводил вас. Потому что скоро может засвистеть. Ты посмотри на облака…
Словко посмотрел. Ну и что? Обыкновенные облака. Маленькие, белые, курчавые… Хотя да, конечно… На берегу не обратил бы на это внимания, а сейчас встревоженным взглядом отметил их слишком быстрое и неровное движение. Словно там, наверху, переплелись несколько ветровых потоков и взъерошенные барашки не могут выбрать: куда им бежать.
Ну, а может, ничего страшного? Вон какое доброе солнце, какой ровный упругий ветерок. Рыжик опять дурашливо повизгивает от случайных брызг. Хотя уже не от случайных. Впрочем, пока одна забава…
– Прогноз-то был хороший, – сказал в мобильник Словко.
– Знаешь ведь наших синоптиков… Если засвистит сверх меры, а катер не подойдет, приткнешься к Шаману и будешь там ждать.
– А как же пассажир? Он опоздает…
– И тем не менее .
– Есть, – сказал Словко.
Смолянцев по-прежнему сидел в напряженной позе, но лицо его было уже спокойнее, но нем проступило даже некоторое добродушие. Он поглядывал по сторонам. Дуть стало сильнее, но вполне "в пределах нормы". А кечи типа "Зюйда" и "Норда" – они же устойчивые, надежные суденышки, чего там…
Словко подумал, что скорее всего они ходко и без приключений доберутся до родимой гавани ("Тьфу-тьфу-тьфу, конечно…").
Навстречу прошли две большие ("морские") яхты клуба "Металлист". С мачтами в три раза выше, чем у "Зюйда". С яхт помахали, потому что "Эспаду" на озере знали все. Обрадованный Рыжик с носа помахал в ответ. Он, видимо, чувствовал себя прекрасно.
Остров Шаман приближался, вырастал справа нагромождением серых камней.
Завибрировал под жилетом телефон. Звонил Корнеич.
– Как дела?
– Шаман почти на траверзе. А как с катером?
– Все одно к одному! Федя намотал на винт какую-то дрянь, чистит. Клянется, что выйдет вот-вот…
– Корнеич, нет смысла притыкаться к Шаману. Полет нормальный…
– Смотри, капитан…
Шаман оказался точно справа по борту, каменная верхушка проплыла под солнцем. Словко опять задал бизань-шкот на утку, вскинул над головой руку – салют. Рыжик перехватил одной рукой два шкота и тоже салютнул. Московкин быстро поднял над плечом сжатые пальцы – общее приветствие многих ребячьих отрядов.
Виктор Максимович посмотрел на всех по очереди.
– Какая-то традиция? – понимающе сказал он.
Скрывать было нехорошо: это означало бы, что обижаешь того, кому салютовал.
– Там камень в память об одном погибшем мальчике, – сказал Словко, снова раздавая шкот.
– А-а… Значит, плывут пионеры, салют Мальчишу…
Московкин опять поморщился:
– Это не тема для шуток, подполковник…
– Господи, да разве я шучу?! Я вполне… Я в детстве очень любил Гайдара.
– А сейчас? – вдруг звонко спросил с носа Рыжик. Он оглянулся, в волосах сверкали капли. Словко знал, что Рыжик недавно посмотрел кино "Военная тайна".
Смолянцев, улыбаясь, развел руками (и опять прочно взялся за край банки):
– Времена меняются… А что за мальчик, если не секрет?
– Не секрет, – сказал Словко. – Гимназист Никита Таиров. Сто лет назад он закопал под тем камнем свой маленький клад, статуэтку бронзового мальчика. А в девяносто втором году ее откопали наши ребята. Теперь это переходящий приз флотилии…
– Д-да… история прямо для романа, – одобрительно отозвался Виктор Максимович. – А какова судьба этого… Никиты?
– Грустная судьба, – ответил Словко, глядя прямо по курсу. – Его расстреляли в Севастополе большевики. Когда взяли Крым.
– Д-да… – опять произнес подполковник Смолянцев. – Тогда, конечно, "салют Мальчишу" неуместен…
– Отчего же? – опять вмешался Московкин. – Гайдар умел уважать противника.
– Ну, возможно, возможно… – Виктор Максимович покрепче ухватился за банку и наклонился навстречу крену, потому что яхту изрядно тряхнуло крупным гребнем. И чтобы не заметили его секундного испуга, спросил с бодрым интересом: – Значит, этот Никита как бы почетный член вашей эскадры?
– Он в списке друзей "Эспады", – отчетливо ответил Словко, смутно чувствуя, что чем-то раздражает Смолянцева. – Рыжик, потрави чуть-чуть кливер…
– И большой список? – быстро сказал Смолянцев, опять наклоняясь в наветренную сторону.
– Небольшой… Рыжик, ты как? Сильно брызгает?
– Не-а, не сильно пока…
– А кто еще в списке? Для примера. Опять же, если не секрет? – снова поинтересовался Смолянцев.
– Опять же не секрет. Например, Павлик Морозов, – с непонятным для себя раздражением сообщил Словко.
– Во как! – искренне удивился Смолянцев. – Но он же это… предатель и доносчик.
– Кто вам сказал? – сквозь зубы спросил Словко.
– Ну… общеизвестный факт…
– У нас умеют фабриковать "общеизвестные факты", – сильно морща лицо, сказал Московкин. – Полвека делали из мальчишки героя, а потом облили помоями, посбрасывали памятники. Великому пролетарскому вождю памятники на всякий случай пооставляли, а мальчишку растоптали. А вся его вина была в том, что от души поверил в светлое будущее. Ибо светлого настоящего вокруг не было…
– Ребята хотели спасти его памятник в городском сквере, да не успели, – сказал Словко.
– Ну… я не смею спорить, – поспешно сказал Смолянцев. – Только непонятно. Как сочетаются Павлик Морозов и гимназист Никита?
– Нормально сочетаются, – с нарастающим ожесточением сказал Словко. – Оба погибли за то, во что верили. Оба ни в чем не виноватые… А еще ни в чем не виноватый Тёма Ромейкин. Он умер десять дней назад на операции, когда в районе отключили свет… Он такие стихи писал… – У Словко вдруг засел в горле шершавый комок. И сразу застучало в голове: "Время ветра жмет на паруса…" На паруса, кстати, жало все крепче. Московкин с гика-шкотом в кулаках сильно откидывался назад, откренивал. Да и Словко сдвинулся ближе к наветренному борту. Смолянцев поелозил на банке и сочувственно сообщил:
– Да, я читал. Это ужасно… Но все же это случайность. А вот когда всякие сволочи делают детей разменной монетой, чтобы разжигать ненависть между людьми. Например в Беслане… Хорошо, что из тех гадов, захвативших школу, почти никто не ушел живым…
– Очень плохо, – кривясь, как от боли, возразил Московкин. – Теперь некому рассказать, кто затеял эту подлость. Один оставшийся плетет на суде что-то невнятное…
– Разве не ясно, кто? – вскинулся Смолянцев. – Те, кто хотели посеять ненависть между ингушами и осетинами! И добились своего! Родственники погибших никогда не простят убийц…
– Это все общие слова. Хотя и правильные, – с болезненной натугой сказал Московкин. – Ненависть… Не простят… Вот пример с другой школой, в Шатойском районе Чечни. Ее директора и завуча год назад расстреляла группа некоего Рудольфа Пульмана, командира разведгруппы федералов. Вместе с другими пассажирами гражданского грузовичка. Думаете, ученики той школы когда-нибудь простят ?
– Это совсем другое дело! – почти закричал подполковник Смолянцев и даже на миг перестал цепляться за банку. – Пульмана и его товарищей оправдал суд! Их никто не смеет называть преступниками!
– Вот это и дико, что оправдал, – не уступил Московкин.
– Они выполняли приказ. Приказ для военного человека незыблем и обсуждению не подлежит, – жестко сказал Смолянцев.
– Объясните это ученикам той чеченской школы, – сдавленно отозвался Московкин. Его лицо было бледным, с капельками на лбу (брызги?). – И родным расстрелянных. И самим расстрелянным. В том числе подростку, который истек кровью, убегая от стрелявших. И неродившемуся ребенку убитой беременной женщины… Поставьте себя на их место…
