Юлия Кузнецова - Скелет за шкафом. Парижский паркур (сборник)
Оказалось – зря.
Американка уселась на стол (тот жалобно скрипнул) и выложила все, что ей рассказала продавщица в ночном кафе, в котором мадам договаривалась о блинчиках.
Доминик заявила продавщице, что живет у мадам и хочет узнать, что с ней не так. А продавщица спросила, написали ли мы письма с того света. Доминик опешила.
И тогда продавщица рассказала ей, что оба мужа мадам погибли (абсолютно случайно) в то время, когда она принимала у себя двух девочек из России. Когда умер второй муж, у мадам что-то щелкнуло внутри, и с тех пор она всегда приглашает на каникулы двух девочек из России.
И считает, что, пока они гостят, она возвращается в то время, в те последние секунды, когда ее мужья были живы, и она может общаться с ними. Поэтому она посылает им письма (которые то сжигает, то запускает самолетиками, то относит на кладбище), фотографирует постоялиц, чтобы «показать» мужьям.
Но самое главное – она ждет ответа.
– Интересно, как она его получает, – пробормотала я.
Оказалось, очень просто. Пару лет назад наши соотечественницы, узнавшие о трагедии мадам, взяли и написали письма от этих мужей. Мадам чуть не умерла от счастья! С тех пор она считает, что в приезд девочек она может получать письма с того света!
– Но как им удалось подделать почерк? – удивилась Ника.
– Мадам же оставляет письма своих мужей везде, – пожала я плечами.
– То есть она в курсе того, что письма пишут девочки?
– Думаю, да. Но заставляет себя поверить в то, что это мужья. Знаешь, мы ведь легко верим в то, что хотим.
– No Russian! – завопила Доминик обиженно.
– Это скорее философия, – хмыкнула Ника, – philosophy, Dominique.
– Вот почему мадам не обращала внимания на слежку Доминик и даже сама выдала ей этот дурацкий костюм, – сказала я и осеклась.
На пороге появилась мадам. В красном костюме, с сигаретой в зубах.
– А-а, отшень гадкие девчонки!
В руках у нее был поднос, на котором высилась гора блинчиков, а также мисочки с вареньем и шоколадным кремом.
– Crêpes, – сказала она.
И стала раскладывать свои крепы по тарелкам.
Вдруг меня осенило. Она же не плохая, мадам! Не сумасшедшая, не злая! Почему же она называет нас гадкими?! А потому, что она просто не понимает значения этих слов! Кто-то подшутил над ней, сказав, что «гадкие» – это «милые».
Я смотрела на мадам, а она, напряженно, на нас. Раньше я бы подумала, что она смотрит на нас, потому что презирает (мы гадкие!). Или хочет заколдовать.
Но теперь я знала, она смотрит так потому, что пытается понять – мы разгадали ее секрет?
Да, разгадали. Поэтому вместо сна провели следующие два часа, сочиняя письма.
Я придумывала, что мог сказать мадам перед смертью скрипач, Ника сочиняла, что написал бы бизнесмен, а Доминик, высунув кончик языка от старательности, записывала наши мысли, переводя их с английского на французский и старательно копируя почерк мужей мадам с писем, любезно оставленных на полочке с фотографиями.
Мы писали о любви, о благодарности, о радости проведенных вместе лет. Очень хотелось подбодрить беднягу мадам, два раза попавшую в такие жуткие ситуации.
Начинались письма одинаково: «Розетт, мон амур…»
Наконец письма были готовы, и Доминик понесла их в гостиную. Мы решили оставить письма на подносе у медведя.
Я растянулась на кровати, блаженно улыбаясь.
– Как хорошо… нет, как же мне сейчас хорошо! Слу-ушай, Ника! А знаешь, почему мадам называет нас гадкими?
Я изложила свою версию.
– Хани, ты гений, – сказала Ника, – надо не забыть завтра объяснить ей.
– Или оставить еще одну записку медведику, чтобы не смущать Розетт, мон амур!
– А я еще одну загадку разгадала, – помолчав, сказала Ника. – Почему, когда ты видела Жерома, у тебя все валилось из рук.
– И почему же?
– СЛУЧАЙНО. Безо всякой причины. Просто так.
Я на секунду замерла, а потом засмеялась. Ника присоединилась к моему смеху.
– А я потолстела?
– Ага! Но до Доминик еще далеко.
– Это не важно. Главное, я поняла, что могу это делать. Толстеть. А значит, анорексия мне больше не грозит! Я выздоравливаю!
– Угу, – сонно отозвалась я, – уф… как же спать хочется!
– Боюсь, тебе не дадут это сделать.
– Почему?!
– А ты не слышишь, как гудит мой мобильный? Оу, твой папа – просто ФСБ. Отслеживает каждый наш шаг.
– Он же звонил, когда мы ехали к Триумфальной арке, а я не подошла! – испугалась я, подскакивая и кидаясь к мобильнику.
Но это оказался не папа. Это была мама.
Голос у нее был очень грустным.
Глава 22, в которой я узнаю ужасные новости, а Грей показывает, как можно наилучшим способом применить в жизни паркур
Я вышла на балкон и прижала к уху трубку.
– Гаечка…
– Что случилось, мамуль, почему похоронный голос? Тебя выгнали из МГУ?
– Хуже…
Я заволновалась. Что может быть хуже?! Мама же молится на свой универ.
– Что-то с папой?! Он не дозвонился до меня ночью, и ему теперь плохо?!
– Нет, дорогая. Это я звонила с его телефона. Не могла удержаться. Новости связаны с Никой.
– Может, поговорим дома? Мы же завтра уже прилетаем.
– Солнышко, я… Вечером я звонила Никиной маме, чтобы договориться о том, кто вас поедет встречать. А она мне выложила одну вещь…
– Мамуль, не томи. Что там у нее? Сумочку не того цвета купила? Или тональный крем потеряла?
– Они соврали Нике, – мрачно сказала мама, – нет никакой роли. Это было вранье от начала до конца.
Я опустилась прямо на пластиковый стул, в котором по-прежнему плавали листья. И подскочила, потому что промочила джинсы.
– Они договорились с агентом. Придумали всю эту историю с девушкой, которая должна потолстеть для роли. Нет ни роли, ни сериала.
– Когда они собирались сказать ей? – выговорила я.
– Не знаю…
– А я знаю. Я скажу сегодня, – прошептала я, оглянувшись на Нику через балконную дверь.
Она спала.
– Ты что? Зачем? А если она перестанет есть! Вы хотя бы вернитесь оттуда!
– Но ты ведь не стала ждать, пока мы вернемся! Ты же зачем-то мне об этом рассказала?!
– Просто хотела тебя подготовить! Она поправилась?
– Да, немного…
– А вдруг они так обрадуются, что выложат ей прямо в аэропорту?
– Не надо, – прошептала я, – она… с ума сойдет. Она ведь какая-то странная. Нервная, вспыльчивая.
– Вот-вот, – грустно сказала мама, – я попыталась объяснить им, что не стоит ей говорить, пока она не придет в норму не физически, а психически, но…
– Ладно, мам. Я решу эту проблему.
– Дорогая, но ты ведь не знаешь, как Ника может отреагировать на…
– На правду? Не знаю. Но она уже должна к ней привыкать. Она должна знать, что родители ее обманули. Что никакой роли в сериале нет. И сериала нет. Она имеет право знать.
Последние слова я произнесла громко. Слишком громко. Потому что Ника открыла глаза. И подошла к балкону.
– Да, Елену Алексеевну выписали, но, боюсь, она не сможет приехать. Как думаешь, вы доберетесь сами?
– Да, мама… – автоматически сказала я, – мы все сделаем сами.
Я повесила трубку. Ника открыла балконную дверь.
– Ника…
Я потерла подбородок. Что ж, я все равно собиралась ей обо всем рассказать.
– Не надо, – прервала меня Ника, – не нужно.
Она подошла к трельяжу и сбросила свои пузырьки с лаками и кремами. Они попадали, один скатился прямо на пол, но Ника перешагнула через него и снова двинулась к балкону.
Я смотрела на пузырек с красным лаком на полу, все терла подбородок, словно собираясь стереть его с лица, и никак не могла подобрать слова. Да и как можно утешить человека, который родителям верил, как дурак, а они все наврали.
Причем не про себя наврали, а про тебя, про то, что у тебя главное в жизни есть. Это как если бы мне они сказали, что мои комиксы напечатали отдельной книгой и продают в книжном магазине у нашего дома, а потом признались, что все – вранье.
Брр! Меня даже передернуло. Что же сказать Нике? Любые слова кажутся нелепыми и искусственными. Вроде того, как в кино говорят после смерти героя: «Я соболезную», вместо того чтобы брякнуть: «Ох, ужас какой и кошмарный кошмар!»
Но Ника решила мою проблему со словами. Она вышла на балкон и, опершись на перила, посмотрела вниз.
Меня обжег страх с ног до головы, словно в меня кипятком плеснули.
– Ника! Ника! Ты! Куда?!
– А туда же, куда и ты, – сквозь зубы сказала она, перелезая на пожарную лестницу, – тебе можно, а мне нельзя?
– Что – нельзя?
– Паркуром заниматься!
– Каким паркуром?! Я никогда не занималась паркуром на крыше! Я же новичок!
– Это ты так говоришь. А может, ты врешь?! Если папа с мамой врут, то чего вдруг я должна поверить тебе?
Она зло посмотрела на меня и стала подниматься по лестнице. Вдруг ахнула. Ее рука соскользнула с перекладины. Видимо, ладони стали влажными.
– Ника!
Она резким движением вытерла руку о джемпер и продолжила карабкаться. Я последовала за ней, прямо задыхаясь от страха.
