Владислав Крапивин - Давно закончилась осада…
Пробравшись через глыбы, прошли по песку вдоль небольшой полукруглой бухты и опять отдалились от моря. Здесь по заросшим всхолмлениям снова потянулись остатки крепостной стены — такие же, как неподалеку от собора. В одном месте, среди полыни, различим был фундамент круглой башни.
Пошли вдоль стены, раздвигая коленями и животами полынь — искали, где каменная кладка пониже, чтобы перебраться на ту сторону. Саша сказала, что в этих местах были главные городские ворота. Отец Кирилл рассказывал.
— Те самые ворота, к которым вещий Олег свой щит приколотил? — ахнул Коля.
Ему вмиг представилось, как Олег, стоя на седле верного белого коня, вгоняет обухом боевого топора гвозди в прижатый к воротам щит. Створки ворот сбиты из громадных дубовых плах с железными скобами. Щит — обтянутый красной кожей, окованный по краям и украшенный позолоченными шляпками. Посередке — золотистая узорчатая бляха. Сверху щит округлый, а внизу заостренный. Князь вбивает громадные гвозди в верхний край, а снизу щит подпирают копьями усатые дружинники. Голова у Олега запрокинута, шишкастый шлем сорвался в траву, русые волосы разметались по плечам. Коня пугают гулкие удары, он перебирает тонкими ногами. Наверно, это тот самый конь, из черепа которого потом выползла «гробовая змея»…
Конечно, потом жители Цареграда-Херсонеса оторвали Олегов щит и забросили в чертополох…
— Ох, Сашка, а вдруг он и сейчас где-то здесь валяется?!
— Кто? Вещий Олег?
— Да при чем тут Олег! Я про щит!
— Ну, ты и выдумщик! Его бы тыщу раз нашли!
— Не всё сразу находят. Может, завалился в камни, зарос травою…
Саша опять что-то сказала, но Коля уже не слушал… Конечно, щит уже не тот, красная кожа почернела и превратилась в лохмотья, золоченые бляшки потускнели, железная оковка в бурой ржавчине. Но все равно это он… Коля совершенно отчетливо представил, как из щели между глыбами ракушечника торчит среди стеблей сухого бурьяна ржавый закругленный край. Это совсем рядом, надо только перебраться через стену!
Уверенность была такая, что он не медлил ни мига. Подскочил, ухватился за верхний край и царапая колени о серые пористые камни, забрался на гребень. Лег животом, подышал две секунды. Перевалился вниз и оттолкнулся…
Хозяин каменной кельи
Казалось, он прыгнул удачно — на желтый плоский камень. Как раз на такой, чтобы встать на него обоими башмаками. Но… время будто завязло в своем беге. Потому что Коля увидел на камне гусеницу.
Изворачиваясь и раскидывая (медленно-медленно) руки для плавного опускания, Коля успел разглядеть гусеницу до самых мелочей. Она была длиной с его мизинец и щетинистая, как ершик для чистки ламповых стекол. Полосатая, красновато-коричневая. На кончике каждого волоска горела крохотная солнечная искра. На головке шоколадного цвета двумя маковыми зернышками чернели глазки…
«Пушистик…»
Сейчас левая подошва впечатает пушистика в известняк…
Коля отчаянно поджал ногу. Тело его, лишенное с одного бока опоры, ушло в сторону. Лицо зарылось в пахучую полынь, локоть пропал на щебенку. Каменные зубы сквозь рукав вгрызлись в кожу. Ох и боль…
Коля приподнялся, сквозь мокрые ресницы, сквозь стебли увидел, как подбегает Саша. Она совсем неподалеку нашла в стене пролом. Коля встал на колени. Потом поднялся совсем. Прятать слезы было бесполезно, они текли по щекам.
— Ну-ка покажи… — ловко и осторожно принялась она подвертывать рукав. На сгибе он был изодран и набух красным. Вывернув локоть и вытянув шею, Коля посмотрел на рану. «Ух ты как…»
— И зачем полез, — упрекнула Саша. — Тут дыра недалеко, можно и не прыгать. У всех мальчишек одно скаканье на уме…
— Я нормально скакнул. Это из-за нее… — Он подбородком (с которого сорвалась капля) показал на камень. Там, сгибая пушистую спинку, все еще двигалась гусеница.
— Ой, страх…
— Сама ты страх. Она красивая…
— Я их боюсь до ужаса. Таких… щекотательных.
Коля улыбнулся сквозь слезы. Правым рукавом вытер щеки и глаза. Режущая боль в локте слегка ослабела, обдутая прилетевшим с моря ветерком.
Саша размотала с шеи косынку.
— Дай-ка, завяжу.
— Вот еще! Портить платок! И так засохнет…
— А если зараза попадет! Во время осады знаешь сколько народу померло из-за этого в Гущином доме!
— В каком еще доме!
— В лазарете. Мне соседка наша, тетка Федосья рассказывала, она там за ранеными ходила. Привезут солдатика или офицера с пораненной рукой и сперва рана вроде не очень опасная, а потом рука начинает распухать, чернеет вся, как головёшка. Ее отрежут, а уже поздно, чернота на тело полезла. И пиши пропало… Гангрена называется.
«Сама ты гангрена! — чуть не взвыл Коля. Страх ожег сильнее боли. — Наворожишь еще!» Но только сказал сквозь зубы:
— Ладно, вяжи… Только промыть бы сначала…
— Тогда бежим к морю!
И побежали было, да тут голос за спиной:
— Что, ребятки, беда приключилась?
Незаметно оказался рядом человек в длинном темно-сером подряснике, в черной скуфейке, из под которой торчали пегие пряди. Высокий, сутулый, с редкой бородкой и очками на утином носу. Не поймешь — старый или не очень. Голос хрипловатый и ласковый.
Длинными пальцами незнакомец аккуратно взял Колину руку ниже локтя, нагнулся, чуть не уронив очки, кашлянул:
— Изрядно… Однако же не смертельно. Пойдемте ко мне, чада, моя келья неподалеку. Там и займемся врачеванием.
Он пошел, шурша подрясником по листьям, головкам и колючкам высокого разнотравья. Коля — следом, Саша — позади всех. Раза два незнакомец оглянулся на Колю с улыбкой: не бойся, мол. Он слегка похож был на Бориса Петровича — и взглядом своим сквозь очки и тем, что при каждом шаге так же по-птичьи дергал вперед головой. Под грубым подрясником двигались острые лопатки. Коля опять, уже насухо, рукавом вытер щеки.
Келья оказалась каменным сарайчиком, сложенным частью из брусьев ракушечника, а частью… из обломков колонн, капителей и мраморных кусков со следами орнамента. Две небольшие колонны стояли по краям двери, сверху на них лежал карниз какого-то древнего херсонесского дома.
Дощатая дверь со скрежетом уехала внутрь от толчка ладонью.
Внутри оказалось светло — солнце падало сквозь широкое застекленное окно с частым церковным переплетом. А утварь убогая — топчан под суконным одеялом, некрашеный стол, такие же табуреты и косоватые, но крепкие полки вдоль стен. На полках вперемешку книги, терракотовая посуда, бутылки разной формы и величины…
Совсем неяркая при солнце горела перед большим образом Спасителя лампада.
Хозяин кельи закашлялся, подержал ладонь у груди, словно загоняя кашель внутрь. Глянул чуть виновато.
— Как вас звать-то, птички Божьи?
Они сказали свои имена разом и сбивчиво, но хозяин разобрал.
— Ты, Николай-свет, садись к столу да руку клади на него. А ты, Сашенька, дай-ка с полки вон тот зеленый пузырек…
В глиняной плошке хозяин принес воду, куском очень белого холста промыл Колин локоть, потом откупорил флакон.
— Не бойся, больно не будет.
Коля и не боялся. Слегка пощипало, зато прежняя боль растворилась во влажном холодке. Пока этот неожиданный спаситель бинтовал руку прохладной холщовой лентой, Коля смотрел по сторонам. Он разглядел, что посуда на полках — не обычные кринки и корчаги, а скорее всего, древние горшки, амфоры и кувшины. Некоторые были склеены из черепков. Кое-где черепков не хватало — чернели дыры. А в дальнем углу стояли амфоры побольше. Одна — совсем громадная, с Колю ростом. Сбоку от нее белела мраморная голова какого-то древнего мужа с отбитым носом и печальным взглядом. У другой стены светилась расколотая каменная плита со строками вырезанных греческих букв…
— Ну вот и готово, — хозяин кельи похлопал Колю по руке. Покашлял опять. — До свадьбы заживет.
«При чем тут свадьба!» — Коля мельком глянул на присевшую у окна Сашу и ощутил, как опять затеплели щеки.
— Спасибо… святой отец.
Это «святой отец» прозвучало как-то слишком по-книжному, но как еще обратиться, Коля не знал. Посопел и спросил: — Простите… а как вас зовут?
— В монастыре называют брат Андрей. А вы, если хотите, можете звать отцом Андреем. Не для чина, а поскольку я вправду вам в батюшки гожусь, а то и в деды.
— Спасибо, отец Андрей… А скажите, вот это все вокруг… это вы сами собрали?
— Кое-что сам. А иные вещи принесли разные люди. К нам ведь нередко приезжают археологи, те, что древности раскапывают. Из Петербурга, из Москвы, из Киева… А я определен настоятелем нашим к ним в помощники да в сторожа. Такое у меня послушание… А я и рад. Старину я люблю, и жизнь у меня тут спокойная, помогает размышлениям… Говорят, в скором времени устроят здесь выставку откопанных редкостей, тогда это все, что видите, там, я думаю, пригодится… — Он опять покашлял, вытер губы холстинкой. — Ну а вы, дети мои, чем тут заняты? Просто так гуляете или с каким интересом?
