Мариэтта Чудакова - Дела и ужасы Жени Осинкиной (сборник)

Распрощались, и машины двинулись в разные стороны.

И в одной и в другой настроение у пассажиров и у водителей было более тревожным, чем сутки назад. После побега Харона тревога, казалось, сгущалась в самом воздухе. К тому же становилось все сумрачней, хотя было утро.

С бабкой Том натерпелся. Дом своей крестницы она найти никак не могла – за четырнадцать-то лет на захолустной улице многое могло перемениться! – и теперь плакала и просилась назад, в свою хатку. Бросить бабку посреди улицы Том никак не мог, а возиться с ней тоже не было времени. Время поджимало, поскольку Часовой ясно указал ему направление, по которому выслеживать Харона – начиная, по расчетам, с трех часов – должен был именно Том: его Харон не знал в лицо. (Жене они об этом не сказали – она и так очень за Тома волновалась и боялась.) Часовой вручил Тому бумажку с названием двух улиц, на которых можно было ожидать в это время появления Харона. Напомним, что явки-хатки, на которые сплавляли ханку – зелье, приготовленное из мака, – Часовой знал и уже сообщил их Леше с Саней, а они передали его сведения по цепочке сибирскому прокурору. Это означало, что вход Харону туда уже перекрыли. Перекрыт был и ход к продажным милиционерам.

И срочно надо было еще до этого встретиться с адвокатом Сретенским, который Тома сегодня ждал.

Но правду говорят – свет не без добрых людей. И показалось в одном из окошек миловидное девичье личико в голубой косыночке, завязанной на затылке, и спросило нежным голоском:

– Бабушка, что вы расстраиваетесь?

А узнав ситуацию, девушка Варя пригласила бабушку в дом. Она пояснила, что скоро придет из поликлиники ее мама, бывшая участковая медсестра, а уж она на своем участке всех до сих пор помнит и найти крестницу обязательно поможет.

– А мы с вами пока чаю с брусничным вареньем попьем.

От Вариного голоса бабка сразу очухалась, разомлела, церемонно попрощалась с Томом и даже сказала:

– Помогай тебе Господи!

Том же расстался с ней с превеликим удовольствием и поспешил на улицу Ленина.

И тут же увидел высокого кадета, печатавшего шаг ему навстречу.

Глава 28 «Трактир "Подворье"»

– Петушок, ты, что ли?..

– Простите... Томик?..

Они на несколько секунд остолбенели, всматриваясь. Потом стали хлопать друг друга по плечу. А потом все-таки обнялись.

...В Вязьме Петр прожил самые счастливые, возможно, шесть лет своей жизни – с семи до тринадцати. И дружба с Томиком была, может быть, самым главным слагаемым этого постоянного чувства счастья.

Они подружились, живя в Вязьме не только в одном дворе, но и в одном доме, когда Тому было пять лет, а Петру – семь (в тот год отца его перевели служить в Вязьму). И сразу стали закадычными друзьями. То, что называют «неразлейвода». Редко бывает, чтобы в таком именно возрасте разница в несколько лет не препятствовала дружбе – ведь в детстве это два совсем разных мира. А у них – не препятствовала.

Первоклассник Петя, учившийся на пятерки, быстро делал уроки и бежал играть с Томом. Встреча происходила либо во дворе, где Том предоставлял в его распоряжение одно из нескольких роскошных американских транспортных средств, и некрупный Петя делал круг на трехколесном, но с большими колесами велосипеде, или у Томика дома, где по ковру в изобилии ездили, умело обходя друг друга, изобретения американского автомобильно-игрушечного гения.

Но не подумайте, что со стороны Петра это были чисто корыстные отношения. Конечно, дома у него такого изобилия не было – капитан Волховецкий, прямо скажем, нелегко сводил концы с концами, – но Петя искренне привязался к маленькому Томику, который в дружеском общении отличался отменной вежливостью и выдержкой, разумностью не по годам и в то же время редким добросердечием. Видно, гены двух сильных наций слились в его крови, одарив его лучшим, что в них было.

Из Вязьмы сначала уехал Том – семи лет, учиться в Москву (отец его хотел, чтоб он получал среднее образование в российской столице). А Петя уехал в тринадцать – тоже учиться, но далеко – в Омск, в новооткрытый Кадетский корпус. Капитан Волховецкий был счастлив, что его сына приняли туда. А через год и сам перевелся в Омск.

Но как они узнали друг друга, расставшись детьми, а встретившись почти на пороге юности, вот в чем вопрос!.. Крутили головами и смеялись, разглядывая друг друга, и тут же, по-деловому, как взрослые молодые люди, договорились встретиться через полтора часа на этом же месте – как предложил Петр, в «Трактире "Подворье"», известном своей кухней, – и показал его Тому на другой стороне улицы.

– Я приглашаю, – твердо сказал Петр. Что подкопленные деньги надо истратить именно на встречу с другом детства – сомнений у него не возникло.

А пока, узнав, куда именно торопился Том в незнакомом ему городе, Петр быстро остановил машину, быстро договорился с водителем, заплатил вперед, усадил Тома, отдал ему честь и двинулся дальше.

Полтора часа спустя он, уже в штатском, сидел в «Трактире» за широким столом, сбитым из деревянных досок, изучая меню.

Единственное, пожалуй, что Петру не нравилось в «Трактире», где он по разным случаям побывал несколько раз, – это что в меню каждая страница наверху была украшена хорошо знакомым мужчинам России восклицанием: «Ё-мое!» Без этого, твердо уверен был кадет Волховецкий, следовало обойтись. Трактир – не подворотня.

Меню предлагало отведать блюда, приготовленные «на живом огне».

Глаза, прямо скажем, разбегались, и слюнки текли от одних названий. Петр решил для себя выбрать стейк из семги Царь Гвидон. А Тому предложить Купеческое разгулье – «ассорти из нежной телятины, сочные шашлыки из свиной шейки, колбаски домашние, чиненные собственноручно нашим шеф-поваром, приготовленные на углях со свежими овощами, ароматными соусами и зеленью». Или наоборот. Смотря что ему понравится.

Вошел, озираясь, Том, и Петр помахал ему рукой от стола.

Вчитавшись в меню, гость Петин выбор одобрил – разгулье так разгулье. Хотя Тому и пекло голову то, что разгуливал еще на свободе Харон. И молодые люди (Том и всегда чувствовал себя старше своего возраста, а с Петей и вовсе приосанился) тут же сделали заказ, присовокупив к нему кувшин квасу.

Квас друзьям детства принесли сразу. Был он, конечно, совсем иного толку, чем в Москве. Попивая из большой кружки, Том стал рассказывать про самое главное. А именно – про то, что где-то совсем рядом рыщет опаснейший, никого не жалеющий преступник, настоящий отморозок. Все его явки взяты под контроль. Но именно в районе длинной улицы Ленина есть у него никому не известный схрон. И именно туда он сейчас, несомненно, пробирается, потому что ему нужно оружие. И если доберется – вот тогда он будет по-настоящему опасен. Когда он появится в этом районе – днем или ночью – неизвестно. Но появится непременно и без особого промедления.

Пока Том рассказывал, у Петра неуловимо изменился вид. В какой-то момент Тому показалось вдруг, что Петр – в форме, каким он его встретил несколько часов назад. Перед ним был уже не приятель-подросток, а человек военный. Извинившись, он встал из-за стола, пошел к стойке и тихо задал какой-то вопрос бармену. Получив ответ, вернулся.

– Спросил, есть ли у них выход во двор, – пояснил он, не дожидаясь вопроса.

– А не напрасно? Я теперь тут всех у вас подозреваю. Столько лет наркобанда орудовала, весь город, говорят, куплен...

– Не обязательно весь. Это знакомый мой, хороший парень. Поможет в случае чего...

Принесли горячее. Купеческое разгулье потрясло Тома уже тем, как оно выглядело. Про дух, поднимавшийся над блюдом, в котором смешались разные запахи – слегка обжаренной телятины, зелени и просто дымка, – мы и не говорим. И оба отрока (или, если угодно, юноши), одинаково ловко орудуя ножом и вилкой (ножом для рыбы Петр пользовался особенно умело), стали уплетать за обе щеки, потому что, как и положено в их возрасте, при одном виде хорошей еды оба мгновенно ощутили волчий голод.

Поскольку нельзя ежеминутно быть настороже, особенно когда не знаешь, какая именно минута будет роковой, приятели расслабились. Разговор их стал перескакивать с темы на тему и быстро доскакал до Америки, точнее – до ее Соединенных Штатов. Петр там не бывал и хотел, как человек любознательный, обратиться, так сказать, к первоисточнику.

А Тому говорить с Петром было интересно и в немалой степени непривычно – потому что большинство его собеседников-ровесников, задав какой-нибудь вопрос про Америку, ответа обычно не дожидались, а тут же начинали отвечать сами. А то и вообще обходились без вопросов, а просто, узнав, что отец у Тома – американец, тут же вываливали ему все, что думают об этой стране. Почему-то думали больше плохое, что Тома немало удивляло. Ну хоть бы поровну поделили плохое и хорошее. Уж неужели самая плохая страна на свете?..