Эстер Форбс - Джонни Тремейн
Обе стороны сняли перчатки, и руки под ними оказались в крови. Война началась.
Все лужайки и фруктовые сады на Маячном холме были усеяны народом, все глаза были обращены на север. Мысль о том, что Перси попытается провести остатки войск Смита и собственной бригады не через Кембридж, а в Чарлстон, под прикрытием орудий на «Сомерсэте», пришла в голову не одному Джонни.
И вдруг он увидал, что вдоль кембриджской дороги, сквозь кустарник чарлстонского выгона ползут какие-то красные муравьи. Или это ему показалось? Но нет, кругом все кричали:
— Глядите, вот они!
Эти красные муравьи были английскими солдатами.
На горизонте догорал последний клочок заката. День был на удивление жаркий, но к вечеру с океана поднялся свежий бриз. В Чарлстоне и на судах мерцали огни. Больше уже с Маячного холма ничего не увидишь. Народ молча начал расходиться.
— Смотрите! — закричал Джонни.
Вдали можно было различить вспышки мушкетного огня. Так далеко, что звук выстрелов уже не долетал. Можно было подумать, что это всего-навсего летают светлячки.
4
Как и предсказывал доктор Уоррен, погрузка двух тысяч солдат (на самом деле значительно меньше, ибо, если верить слухам, их порядком потрепало) в лодки и перевозка их в Бостон сопровождалась изрядной неразберихой. Но всё же выскользнуть из Бостона было не так просто. Солдаты были злы и напуганы. Джонни решил переждать, пока они не успокоятся. Хотя бы до полуночи. Он оказался неподалёку от Лайтов. Во всех окнах горел свет. Джонни вспомнил мундир Пампкина. В нём он мог бы скрыться, воспользовавшись суматохой.
Он направился к дому. Телеги и фургоны стояли у самых дверей. В них грузили мебель, комоды, сундуки, чемоданы и даже старинные портреты. Лайты переезжали, и притом спешно, ночью. Он прошёл к чёрному ходу.
Миссис Бесси, которой, собственно, следовало бы руководить переездом, сидела на кухне сложа руки. Рядом с ней — Цилла. Она тоже ничего не делала.
Миссис Бесси показала большим пальцем в сторону парадных комнат.
— Струсили, — сказала она. — Едут в Лондон пережидать мятеж, как они выражаются. Завтра на рассвете отбывает «Единорог». Гейдж дал разрешение на выезд.
— Цилла! — сказал Джонни. — Не смей уезжать с ними!
— И не подумаю. У нас тут была страшная ссора, когда пришла весть о том, что наши янки разбили англичан в пух и прах. Вся остальная прислуга сочувствует тори и едет с хозяевами. Ну, а мы с миссис Бесси — виги, и остаёмся. Под конец мистер Лайт сказал, что он даже рад, что мы виги, а то кого бы он оставил присматривать за вещами? Гейдж обещал, что здесь ничего не тронут.
— Они нас чураются. Они нас видеть не могут, — продолжала миссис Бесси самодовольно. — Всякий раз, когда им попадается на глаза честный виг, их так и коробит. У мистера Лайта был ещё один припадок, несильный. Мисс Лавиния боится, что, если ей не удастся вывезти своего папочку в Лондон, он умрёт. Да она всегда предпочитала Лондон Бостону. Они едут сегодня ночью, и уж как торопятся!
— А Исанна как?
— Иззи-то? — Миссис Бесси презрительно скривила рот. — Эта едет с ними.
— Ничего подобного, — сказала Цилла. — Мисс Лавиния отправилась к нашим просить, чтобы мама её отпустила, это верно, но, конечно, мама её не отдаст — разве это котёнок?
Мисс Лавиния стояла в дверях, ведущих из столовой в кухню. На ней был чёрный плащ с капюшоном. С минуту она молча оглядывала всех.
Джонни вскочил. Он почувствовал, что никогда не забудет её, никогда! Даже стариком он будет помнить, как Лавиния Лайт стояла в дверях и молчала. Усталые глаза её смотрели гневно. Складка между чёрными, низко спускающимися к переносице бровями залегла глубоко. Никогда ещё не видел он её такой усталой, постаревшей и вместе с тем такой красивой.
— Исанна едет со мной, — сказала она наконец. — У твоей матери, Цилла, слишком много котят.
— Мисс Лавиния, — сказала Цилла, — этого не может быть!
— Вот как? Твоя матушка подписала бумагу, и ты поступишь дурно, если станешь противиться счастью своей сестры.
Чуть застенчиво из-за широких юбок своей покровительницы показалась сама Исанна.
— Исанна, — мягко произнесла Цилла, — ты ведь не бросишь меня, правда? Мало ли, что мама отпускает тебя! Ты только подумай — ведь, если ты поедешь в Лондон, ты, может, никогда и не вернёшься. Исанна… не оставляй… меня.
Лицо Лавинии улыбалось из-под капюшона.
— Я предоставлю решение ей самой. Она вольна выбирать. Дружок, что бы ты хотела больше: ехать со мной в Лондон, ходить нарядной, в шелку и драгоценных камнях, и ездить в карете или оставаться здесь и быть простой бедной работницей?
А чтобы девочке было ещё трудней сделать выбор, она коварно прибавила:
— Кого ты больше любишь — меня или Циллу?
Исанна по-прежнему молчала. Но даже в этом молчании Джонни уловил её обычную страсть разыгрывать сцены. В эту минуту молчание было гораздо эффектнее слов. На Иззи рассчитывать нечего, подумал он. Поедет.
Цилла стояла молча, поодаль от девочки. Гордость мешала ей ещё раз обратиться к ней. Должно быть, она не хуже Джонни знала, чем кончится.
— Ну? — сказала Лавиния. — Я не могу стоять здесь целый день. Кого же ты больше любишь?
Исанна заплакала. Это были самые настоящие слёзы. Даже Джонни не заподозрил тут кривлянья.
— Я не знаю! — прохныкала она.
— Кем ты хочешь быть — простой девушкой, как твоя сестра, или дамой из общества?
— Дамой из общества, — прошепелявила она и продолжала уже мечтательно. — И у меня будет серый пони и тележка? Золотой медальон у меня уже есть.
Она коснулась рукой своей тонкой шейки. Сейчас она скажет, что хочет парусную лодочку. Даже теперь, в эту минуту, она всего-навсего повторяла старые заветные мечты Циллы. Исанна ничего не умела придумать сама.
— Будут, будут, милая, — как только я сделаюсь леди Прайор-Мортон, а ты — моей маленькой воспитанницей! Я ведь была помолвлена с милордом ещё в прошлый свой отъезд в Лондон, — пояснила она. — Папа очень болен. Он не пережил бы гражданской войны. Ни за что. Ему очень не хочется оставлять своё имущество черни, да что поделаешь? Милорд так богат — этот несчастный дом, наши корабли, лавки, всё это для милорда ничтожно. И потом, милорду вообще не нравилось, что папа купец. До сего дня папа ни за что не соглашался бросить дело, а я не могла оставить папу. — Она повернулась к Цилле: — Уверяю вас, что я буду в состоянии заботиться о вашей сестрёнке как следует и дам ей возможность учиться.
— Учиться? — повторил Джонни. — Чему это она будет обучаться?
— Исанна станет актрисой. Я сама хотела бы пойти на сцену, но моё положение в свете не позволяет мне. К тому же у меня неудачный рост. И потом, я совсем не умею играть. А Исанна — да она сделается любимицей Лондона! Вы ещё будете гордиться ею. Слава её дойдёт и сюда, в этот глухой угол, и вы будете хвалиться, что когда-то были знакомы с ней.
Миссис Бесси нашлась:
— Хотела бы я дожить до того дня, когда буду гордиться знакомством с этой вашей Иззи!
Цилли отнеслась к предстоящей разлуке спокойней, чем Джонни ожидал. Теперь он понял, что самое страшное для неё произошло уже несколько месяцев назад, когда сёстры впервые попали к Лайтам. Она давно уже потеряла Исанну.
— Вот что, Цилла, — сказала мисс Лавиния, — я хочу, чтобы ты побыла с Исанной на прощанье. Ты хорошая девочка, Цилла, лучше Исанны, я знаю, да мне-то приглянулась именно она. Иди же с ней и помоги ей собрать вещи.
Цилла молча присела в ответ и отправилась наверх вместе с Исанной, которая снова принялась плакать.
— Ступайте и вы, — капризно обратилась Лавиния к миссис Бесси. — Я хочу поговорить с Джонни наедине.
Миссис Бесси поднялась с удобного кресла и закрыла за собой дверь.
Молодая женщина наконец села и тихим голосом, как бы про себя, произнесла:
— Мне нужно поговорить с вами, Джонатан Лайт Тремейн.
Джонни удивлённо поднял глаза на неё.
— Перед отъездом я хотела кое-что вам сказать. Во-первых, папа не собирался завладеть вашей чашкой. Он искренне думал, что вы пытаетесь его обмануть, что вор, укравший чашку, подговорил вас выдать себя за пропавшего родственника, представив чашку в качестве доказательства. Ваша матушка в самом деле увезла одну из этих чашек из Бостона. Папа не упомянул это обстоятельство на суде. Он дал понять, что чашек всего было только четыре.
— Не «дал понять», — перебил Джонни, — а присягнул перед судом.
— Ну, всё равно! Не перебивайте меня. Видите ли, он не знал, что у его племянницы, Винни Лайт, был ребёнок. Родные вашего отца сообщили папе, что матушка ваша и отец оба погибли от холеры почти тотчас по прибытии в Марсель. Ваш отец был корабельным хирургом, а здесь, в Бостоне, — военнопленным. Птица небольшая, как видите, — прибавила она презрительно, — ни титула, ни денег особенных. А Винни Лайт в него влюбилась. Его всюду принимали, несмотря на то что он был военнопленным. Но Лайты, конечно, и слышать не хотели о таком браке. Он был француз, католик. И они ей сказали, что, если она убежит с ним, она не получит ничего, и чтоб она не думала возвращаться.
