Анатолий Мошковский - Трава и солнце
— Слыхали, что просила?
Из дежурки посолцеха вышел толстый мастер Дубов:
— Маряна, ты нам нужна… На подходе «Байкал». На нем две белуги икряные, килограмм по полтораста, надо обработать.
— Иван Сидорович, — сказала Маряна, — через час приду… Вон Маруська не хуже меня примет. Она…
— Я не хочу, чтоб Маруська. Опять не как зернистая пойдет, а как паюсная…
— Иван Сидорович, не заставляйте меня…
— Если уйдешь…
Маряна швырнула халат на тачку, закинула руки, поправляя волосы, и туго обтягивающее ее штопаное платьишко угрожающе затрещало.
— Уже ухожу.
И пошла через двор завода, пошла быстро и решительно, а за ней, едва поспевая, припустился Аверя. Он бежал рядом и, задыхаясь, рассказывал все, что слышал в Фимином дворе.
— Ну что они хотят от нее? — словно сама у себя спрашивала Маряна. — Думала, оставили в покое, так нет…
Платочек на ее волосах рвался и хлопал концом, платье отскакивало от коленей — так быстро она шла.
Потом шаги ее замедлились. Вот и ограда Фиминого дома. Вот сам дом.
Маряна остановилась.
Из-за ограды доносился плач. Он уже не был прерывистым. Теперь он был ровным и горьким.
— И за что она ее так? — шепотом спросила у Авери Маряна.
Аверя уткнул в доски кладей глаза.
— Не знаю, — едва выдавил он.
Солнце уже клонилось к закату, было тихо, где-то в соседнем ерике под днищем плывущей лодки хлюпала вода, а они, Маряна и Аверя, стояли у ограды, точно не знали, что делать. Кроме плача, со стороны домика доносились два женских голоса: крепкий, зычный, непримиримый и надтреснутый, скрипуче-старческий.
— Пойдем отсюда, — неожиданно сказала Маряна и повернула назад.
Он схватил ее за руку и не пустил:
— Зачем же я бегал за тобой? Ты должна зайти к ним и поговорить… Она ведь из твоего отряда-то, Фимка…
— Я не знаю, о чем и как с ними говорить, — тихо сказала Маряна. — Да и не послушают они меня… Напорчу только, — и медленно пошла прочь от домика.
Аверя не стронулся с места. Он остался стоять, где был.
— Маряна, — громко зашептал он, — вернись… Ведь если не ты, так кто ж другой?
Она уходила все дальше.
— Струсила! Забоялась и струсила! — закричал он вслед. — А мы-то, мы-то, дураки, мы считали тебя…
Маряна, наверно, ничего уже не слыхала, потому что была далеко.
Он стоял, и ему было стыдно. Стыд жег его. Раскаленным докрасна гвоздем входил в его сердце. Ведь он не сказал Маряне, в чем дело, не признался… Какое имел он право кричать ей такое!
Аверя постоял еще немного у ограды, свесив голову, и поплелся домой. Но не успел он сделать и десяти шагов, как все понял и сообразил.
Он знал, что должен делать, чтоб выручить Фиму. Знал. Он во всем виноват, он и расхлебает это дело. Не ожидал же он, что так все обернется…
Сбегав домой, Аверя вынес ласты, подобрал в ограде под лопухом маску с трубкой и быстрым шагом пошел, почти побежал к Дунаю.
Вот и зеленая палатка и красная, девичья, рядом с ней.
— Можно? — Он остановился у завешенной двери.
— Заходи, — разрешил заспанный голос Аркадия. — Ты что это все приволок назад?
— Где Лев? — спросил Аверя и сбивчиво продолжал: — Больше не смогу… Фимку избили за эту… Отдайте мне ее.
Лицо у Аркадия стало озабоченным, по лбу побежали морщинки:
— Сколько раз говорил ему: так где там! Ушел он куда-то, кажется, кто-то обещал ему еще несколько икон. Попозже зайди, а это можешь оставить.
— Арк… Дядя Аркадий, — горячо попросил вдруг Аверя, — выдайте мне, пожалуйста, ту, что я принес… Ведь Фимку прибили из-за нее…
— Ах ты, какое дело! — забормотал Аркадий и в досаде замахал руками. — Ну на кой черт совался ты в эту историю, клянчил у Фимки?! Плюнул бы на все это…
— А я не знал. Откуда я знал, что так…
— Ну идем, он их держит в машине.
Аркадий, как был, в трусах, босой, без майки, подрагивая своим полноватым, не сжатым мускулами телом, достал из-под надувного матраса ключик от машины, вышел из палатки. Потом открыл заднюю дверцу «Москвича» и начал греметь досками икон в грубом мешке из-под муки.
— Что на твоей, забыл?
— Всадник там с копьем. В дракона вонзает… — торопливо ответил Аверя и от радостного прилива сил взъерошил на голове волосы. Он уже решил, что икону вернет Фиме не сразу, не сегодня, а дня через два и обязательно выдумает для Фиминой матери какую-нибудь правдоподобную историю насчет ее пропажи…
Аркадий минут пять стукал досками, роясь в мешке, потом вылез из машины, весь потный и красный. Вылез без иконы. Аверя прямо опешил.
— Что? — спросил он. — Не нашли? Дайте я… Я в одну секунду…
Аркадий с силой захлопнул дверцу — как только не погнулась? — щелкнул на ключик и сказал:
— Пусть сам тебе отдает. Позже приходи. — И, не глядя на Аверю, пошел к палатке и, не оборачиваясь, кинул через плечо: — Ну, кто тебя тащил?.. Головы нет на плечах, что ли? Ах ты!.. — и скрылся в палатке.
Поздно вечером, когда сумерки окутали Шараново и на Центральной улице зажглись огни, Аверя снова двинулся к лагерю.
Проходя возле закрытой церкви, вдруг заметил во дворе на фоне выбеленной стены две темные фигуры и услышал легкий скрип закрывающейся церковной двери.
Аверя, прижавшись к дому, замер.
Фигуры вышли из металлических воротец. Один человек что-то говорил другому, вроде благодарил. Потом обе фигуры пожали руки и разошлись в разные стороны. Одна прошла близко от Авери, и он вдруг понял: отец Василий! А второй… Аверя сразу догадался, кто был второй.
Переждав немного, Аверя пошел за Львом, прячась в глубокой тени домов. Народу на улице почти не было, и идти за ним было опасно: стоило Льву обернуться — заметил бы. Лев нес, прижав к боку, что-то тяжелое, завернутое в материю.
Вспоминая после этот вечер, Аверя сам не мог понять, почему не подошел ко Льву, а стал красться за ним. Наверно, потому, что выход двух людей из закрытой церкви, разговор вполголоса в сумерках — все это было как в книгах про шпионов из библиотечки военных приключений, которые он обожал, все это было так таинственно, что он и не мог поступить иначе. Когда Лев скрылся в палатке, Аверя быстро подбежал к ней с той стороны, где не было окошечка, и услышал его голос:
— Ну, старик, и везет же мне! Такой сегодня денек… Смотри, сразу четыре штуки, и совсем, если разобраться, по дешевке… В Москве одна стоит столько, как здесь — все четыре.
— Пошел ты со своими иконами, дай спать! — пробубнил спросонья Аркадий.
И Аверя понял: сейчас самая пора прийти за своим Георгием.
Он отполз в сторонку и громко, преувеличенно громко стуча полуботинками, подошел к палатке и твердо спросил:
— Можно?
— Аверя? Тебе чего? — Лев, видно, уже знал о цели его прихода, потому что голос его нельзя было назвать ласковым. Тут же он добавил: — Значит, это ты донес на меня, ты? И молчал?
— Не я! — в пылу, сам не зная, зачем врет, крикнул Аверя. — Кто вам сказал, что я? Не я!
— Сказали… Зачем пожаловал?
Аверя, вспотевший, с горящими ушами, сбивчиво объяснил.
— Завтра утром приходи, не хочу сейчас рыться в машине. Пока…
Аверя, опять громко стуча полуботинками, отошел и притаился в сторонке, не очень далеко от палатки: ах, как помогали ему жить маленькие книжки из военной библиотечки приключений!
Минут десять палатка молчала, потом послышался негромкий голос Льва — он тоже, видно, читал эти книги и говорил так, что ничего нельзя было разобрать. Зато Аркадий проявил полное незнание шпионской литературы, потому что совершенно пренебрегал осторожностью и говорил чуть ли не в полный голос:
— А я думал еще с недельку здесь пожить… И, знаешь, все это мне вконец осточертело! Я приехал сюда отдыхать, а не… (Тут Аверя не разобрал.) Чтоб снова ввязался с тобой в поездку…
Лев опять что-то прошептал, но так, что Аверя и слова не расслышал.
Аверя уходил домой поздней ночью, и от горечи и беспокойства, от каких-то новых и неопределенных, очень трудных и непривычных для него мыслей у него прямо разрывалось сердце. Утром он явился на то же место. Огненно-красной палатки и «Москвича» как не бывало. Однако зеленая палатка, в которой жили парни, осталась. Аверя не знал, что делать, и в нерешительности присел неподалеку.
Вдруг из палатки донеслись женские всхлипывания и голос Аркадия:
— Да перестань ты, слышишь? Встречу его в Москве — не поздороваюсь.
— Но зачем было так сразу, — сказала женщина, — и так грубо, хоть бы слова выбирал, он бы не обиделся так…
— Слова? — с усмешкой произнес Аркадий. — Проймешь такого словами! Он… он и не понимает, что наделал…
— Куда ж мы теперь с палаткой и всем имуществом? На себе потащим?
Аверя слушал, не стронувшись с места.
— Довольно, — сказал Аркадий, и это слово, и все, что он говорил до этого, так не вязалось с ним, с его вялым лицом и рыхловатой фигурой. — Я не знаю, как посмотрю в глаза этому мальчишке, ведь он явится скоро… И почему не отдал ему вчера эту икону…
