Самуил Миримский - Озорники
Но оставим, как говорится, личные воспоминания, а теперь давайте вместе подумаем, какая нас ждет перспектива? Сядем, как говорится, на ракету и полетим в наше ближайшее будущее… Жара стоит нынче сильная, в сон вгоняет, и приятно как-то помечтать…
СОН ЧЕБУТЫКИНА
Раздвинулись стены, потолок всплыл вверх и превратился в плоское облачко. Все люди, шефы, представители и родители, стоявшие за натянутыми канатами, увидели, как по аллее шествует комиссия, возглавляемая Чебутыкиным. У ворот лагеря полукругом выстроился сводный оркестр, к нему лицом, приподняв локти, как крылья, стоял наизготовку Шмакин. Взмах палочки — и загремел оркестр. Под его звуки заколебались шеренги живых пионеров, а также застыли алебастровые горнисты, барабанщики, знаменосцы, баскетболисты и гребцы, ровной цепочкой вытянувшиеся вдоль дорожек. Подстриженные березки, липки и елочки росли прямо из асфальта. Огромное асфальтовое поле было заполнено белозубым народом. Обвалились последние звуки сводного оркестра. Комиссия взошла на трибуну. Чеканя шаг, подошел начальник лагеря и отдал рапорт. Товарищ Чебутыкин от имени комиссии и от себя лично поблагодарил и коротко предупредил, что основную свою речь он скажет на вечернем костре, а пока разрешил закончить линейку. Он, улыбаясь, смотрел в сторону бетонно-стеклянного пищеблока. Оттуда шли поварята, держа на расшитом молотками и серпами полотенце хлеб-соль. Чебутыкин взял каравай, поцеловал корочку, отщипнул скрипучий кусочек пшеничного хлебца, сглотнул и вернул ребятам каравай. Строй рассыпался. Толкаясь, отпихивая друг друга, воронкой крутясь вокруг Чебутыкина, ребята повели шефов в столовую. Там их ожидала бригада поваров и поварих в белоснежных халатах и колпаках. Шефов провели в сумрак зашторенного павильона, где их обдал ветер кондиционеров, и усадили за длинный стол. Прежде чем взяться за обед, полагалось отведать — таков был ритуал — пионерской наливочки, изготовленной из раннелетних сортов смородино-рябиновки, выращенной в юннатской оранжерее. Графинчики и рюмочки, прикрытые салфетками, передавались из рук в руки. Вслед за графинчиками из кухни поплыли по воздуху тарелочки с салатами из свежих помидоров и огурцов, салаты со сметаной и яйцом, салаты из белокочанной капусты с яблоками, затем селедочка с картофелем, крабы, севрюга, лососина, а также рыбка попроще под маринадом, чесночная колбаска, ветчинка на ломтиках поджаренного хлеба а уж потом пошли-поехали горячие блюда — рыбный и грибной бульон, сборная солянка, щи зеленые, суп из фасоли с картофелем, шурпа из баранины, суп картофельный с головизною. И все это шло и ехало под пыхтение холодного кваса, под гул откупориваемых бутылок нарзана…
ВАГАНОВ ОТВЕЧАЕТ ЧЕБУТЫКИНУ
Усталые, зачумленные, все глазели на Чебутыкина, ожидая, когда он проснется. А он спал и видел сон. И вот, когда молчание стало угрожающим, Чебутыкин очнулся. Он отвел рукой сон от глаз и, покрываясь легким потом тревоги, обратился к Ваганову:
— Ты хотел сказать, Яков Антонович? Может, чего добавишь?
— Да что добавить? — Ваганов встал и покачал спинку стула перед собой, проверив на прочность. — Вы, товарищ Чебутыкин, нарисовали нам замечательную картину, дали полный обзор прошлого, настоящего и наметили перспективу будущего. Добавить что-либо — только портить…
Вошла Лариса Ивановна, и на то время, пока она раскланивалась направо и налево, установилась тишина. Посадив ее молчаливым взглядом, Ваганов повторил:
— Только портить, товарищ Чебутыкин…
— Я извиняюсь за форму, если что не так сказал. Я ото всей души, можно сказать…
— От души, от души. — Ваганов вытащил из бокового кармана таблетку, бросил ее в рот, разжевал, чуть побледнел, протянул руку. — Подай-ка мне письмо…
Чебутыкин пожал плечами, но тут же послушно протянул письмо. Ваганов взял конверт за уголок, держа его, как мышь за хвост, провел перед глазами на свет, как бы просвечивая рентгеном.
— Знаю я, кто писал. Но пусть этот человек будет спокоен, мы не будем заниматься расследованием пустой этой сплетни.
Ваганов изорвал письмо в клочья, сложил аккуратно в карман и отряхнул руки, и все в это время смотрели на Рустема и Броню, которые сидели рядом и открыто улыбались Ваганову, смотрели на него дружески и любовно.
— Не будем заниматься сплетней тем более времени у нас и так ушло немало, а мне бы хотелось два слова сказать о впечатлениях товарища Чебутыкина и о перспективах, которые он нам наметил. Я так думаю: с делом, которое мне предлагают — возглавить пансионат для взрослых, — я не справлюсь. Я поеду на днях к директору и предложу на этот почетный пост товарища Чебутыкина — он тут нарисовал нам картину, достойную кисти Айвазовского, и я думаю, лучшего кандидата, чем автор, мы не найдем. Теперь о детях. Я сорок лет работаю с детьми, но, видно, бездарен. Товарищ Чебутыкин знает детей лучше, чем я. И ему больше подходит пост начальника лагеря, чем мне. Под руководством товарища Чебутыкина дети будут жить и набирать вес и здоровье, а не бегать, лоботрясничать и бог знает чем заниматься, как это делается у меня. Вам, товарищ Чебутыкин, хочется, чтобы все делалось по линейке, по сигналу, по звонку. Что ж, я вас понимаю, в этом есть своя красота, своя эстетика, так сказать. Вот вы и возьмете лагерь под свое мудрое руководство, разведете по всем дорожкам асфальт, по бокам поставите статуи Венер с ракетками, амуров в галстуках и Аполлонов с веслами — по лучшим образцам дворянских поместий восемнадцатого века. Почему дворяне могли себе позволить такую шикарную жизнь, а дети рабочих, крестьян и служащих нет? Чем они хуже? Пускай здесь понастроят фонтаны, понаставят беседки и павильоны, вытопчем все полянки и лужайки — создадим на их месте асфальтовый рай… И чтобы, когда идешь по аллее, тебя встречали ребята не криком, беготней и суетой, а проходили солдатики, козыряли и кланялись. Спасибо за честь, товарищ Чебутыкин, но в таком лагере начальником будете вы, а не я, а я… я все это уже видел…
Глаза у Ваганова закрылись, он зашарил рукой по груди…
— Я все это… Янек! Янек, иди сюда, кому говорят!
В клубе поднялся переполох. К Ваганову бросилась Лариса Ивановна и еще несколько человек.
— Да что ты, Яков Антонович, да бог с тобой! Да я… ах ты… да знаешь давно…
Чебутыкин хватал Ваганова за руку, но Ваганов не видел его. Лариса Ивановна сильно терла его за ушами, гладила, как маленького, и нежно приговаривала:
— Все в порядке, Яша, он уже дома… Он спрятался в чулан. А, вот он сбросил там что-то с полки кажется, банку, — Лариса Ивановна повернулась к Чебутыкину уронившему кружку с водой: — Ты слышишь, он сбросил банку с полки! — И, перейдя на шепот: — Что ты уставился на меня, дядя? Красивых женщин не видел? Не знаешь, как у людей бывают сердечные приступы? О господи!
— Расходитесь, товарищи! Расходитесь!
Все покинули клуб. Остались только Лариса Ивановна, Рустем и Броня. Яков Антонович лежал на скамейке — голова у жены на коленях и тяжко посапывал. Она терла ему виски, сосредоточенно и нежно, словно отгоняя от ребенка тяжелый сон. В окнах — то в одном, то в другом — появлялись испуганные ребячьи лица…
Глава 6
ПАН ДИРЕКТОР[7]
С ВЫСОТЫ ПРОЛЕТКИ
— Пан директор! Пан директор! Пан директор!
— Проше пана!
— Дзенкуе пану!
— Тут бендзе кабинет пана!
— Проше пана, ото ключи!
— Есть у пана паненка?
Пан! Пан! Пан! Что за пан? Откуда пан? Что еще за пан такой? Это не ты ли, Яшка, худоба и голодранец, стал вдруг важным паном? Не тебе ли кланяются, подобострастно величая паном? Да, кажется, здесь нет ошибки. Ты действительно стал важной птицей. И это факт, если ты завел уже собственный выезд. Жаль, что этого зрелища не увидят твои родители.
Как был бы счастлив твой отец, увидев такой шикарный выезд, прохвост ты этакий, мазурик! Старик утер бы нос богачам с Нахичеванской стороны: посмотрите на этот панский выезд, господа, а теперь можете сдохнуть от зависти! Можете спрятать подальше своих толстых дочерей, мы найдем для себя что-нибудь поизящнее, чем ваши раскормленные утки! Вы только получше рассмотрите этого сытого, в яблоках коня и кучера в цилиндре! Рассмотрели? А теперь можете сдохнуть от зависти! У мамочки просто сердце не выдержало бы от цилиндра с пером на твоем кучере, который сидит на козлах так высоко, что может заглядывать в окна вторых этажей и замечать все, что творится в кухнях и спальнях. Но кучеру сейчас не до кухонь и спален — он везет пана Ваганова и смотрит только вперед, чтобы, не дай бог, не наехать на ротозея и не повредить пану Ваганову. Не дай бог! Не дай бог обеспокоить его!
Развалясь на мягких подушках пролетки, пан Ваганов катается по оживленным улицам и переулкам города. Для полного парада ему действительно не хватает одного — увидеть вашу радость, дорогие родители! Ваше родительское сердце, не знающее границ в заботах о счастье единственного сына, проглотило бы все обиды и несчастья, которые сыпались на вас по милости вашего шалопая. Он не думал о вашей старости, о ваших трудах и лишениях, когда ушел из дому — куда? Один бог знает куда, если бог только есть. Сын ваш, не оставив своего нового адреса, уехал от вас. И уехал как выяснилось, навсегда, потому что больше вы не видели его. Вы даже не пытались искать его. Разве наше государство такое уж маленькое, чтобы в нем не было места, где можно упрятаться от старых родителей? Но все равно вы бы простили своего сына, увидев его в такой шикарной пролетке…
