Владислав Крапивин - Семь фунтов брамсельного ветра
– Потому что был ты боязливый и плаксивый, – напомнила Варвара Михайловна.
– Клевета! Просто не считал возможным лупить девчонку. Даже такую…
– Плаксивые и боязливые, наверно, не убегают из дому в четырнадцать лет, – заступилась я.
– Это он уже потом, для самоутверждения характера…
– Ну и что? Ну и утвердил… Ладно, поболтали мы с ней, повспоминали. Говорит, приехала после института, распределили в оформительскую группу при телецентре. Оказалось, тоже художник и, в отличие от меня, с дипломом… А я, недипломированный, ушел через три дня в моря и там думаю: за три месяца найдет себе Варвара свет Михайловна среди творческой братии достойного ухажера-жениха… Так нет же! Вернулись, швартуемся, и кого я первым делом вижу на причале? А?.. И вот с той поры…
– Налил бы еще девочке чаю, чем росказнями голову морочить, – заметила Варвара Михайловна.
– Спасибо, я больше не хочу… Кружка великанская, уф…
– Но ты, Женя пока не уходи, ладно? Я схожу не надолго и вернусь, у меня к тебе небольшое дельце…
И удалилась.
Евгений Иванович посмотрел ей вслед, прислушался.
– Женя, ты не выдашь старого пирата, ели я приму еще аптечную дозу?
– Не выдам, Евгений Иваныч!
Он пошел к окну, а я вдруг поняла: самое время прочитать письмо!
2
Напрасно я думала, что письмо длинное. Оно оказалось на одной тетрадной страничке!
“Женька, привет!
Не злись, что долго не писал. Потерял твой адрес. Звонил три раза, ваш телефон молчит. Что случилось? Наконец, не выдержал, написал адрес, какой ты прочитала, если получила письмо. Устроились мы нормально, в школе тоже ничего, только фигово. Парни все какие-то оборзелые, каждому хочется быть крутым. Ну и стараются. Два раза подъезжали вплотную, отмахался. У нас дома есть телефон (смотри в конце письма). Отцу на работе дали компьютер, есть выход в Internet, я застолбил себе почтовый ящик (адрес тоже в конце письма). Может, Илья тоже обзаведется компьютером? Тогда связь наладилась бы нормальная. Налегаю на английский, пригодится. Закончил схему фрегата “Гелиос”. Ну, пока. Привет Лоське, Нику, Томчику, Люке.
П. Кап.”
“Дурень ты, а не П.Кап.”, – с расслабленной улыбкой, с великим облегчением подумала я. И не злилась на короткое письмо. Потому что вместе с ним в конверт вложен был свернутый в восемь раз табель-календарь, на котором Пашка написал поверх всех чисел и месяцев, синим фломастером: “Женька, держись! С Новым годом! Твой Пашка”. Это “Твой Пашка” было как счастливая награда за все мучения-ожидания (хотя, конечно, все-таки разгильдяй и растяпа, так и напишу).
Принявший аптечную дозу. Евгений Иванович деликатно спросил издалека:
– Видать, от хорошего человека письмо?
– Ага, от Пашки…
– Понятно… – Кажется, ему и правда было понятно.
Я разглядывала смятый складками календарь.
Над колонками месяцев и чисел была цветная фотография: распахнутое окно с отлетевшей от ветра тонкой шторой. На подоконнике – большая шипастая раковина (из тех, что гудят, когда придвинешь к уху). А за окном – темно-синее море под кучевыми облаками и бегущее под всеми парусами трехмачтовое судно…
Евгений Иванович глянул через мое плечо. Заметил уважительно:
– Ишь ты. Баркентина…
– Да, под брамсельным ветром. Почти все паруса стоят, только бом-брамсель и крюйс-топсель убраны…
– Ишь ты, ядреный корень, – опять сказал он. И добавил полувопросительно: – Разбираешься…
– Немного… Евгений Иванович, а вам на парусниках случайно не приходилось ходить.
– Случайно приходилось, – сказал он, довольно хмыкнув. – А при более точном рассуждении оно даже и не случайно. – Был я, голубушка, судовым плотником и боцманом на славной баркентине “Меридиан” В ту пору, в шестидесятые годы отшумевшего столетия учебных парусников было у нас в стране довольно много. Одних баркентин – целая дюжина. Мой капитан, славный Вадим Вадимыч Чудинов те года так и называл – “Эпоха баркентин”. Курсанты море нюхали не с многоэтажных железных палуб, а, так сказать, сквозь густую сеть парусной оснастки… И я, однажды увидав, как подошли к причалу “Меридиан” и его братец-близнец “Тропик”, влюбился в них всем своим нутром бродячего матроса и недоучившегося живописца. И проник… проник в дружный экипаж “Меридиана”, хотя стоило это немалых трудов…
– А почему… немалых?
– В ту пору меня как раз начали разоблачать врачи. Дело в том, что с детских лет у меня были нелады со слухом. Даже в армию не взяли по этой причине. Какое-то время мне удавалось обманывать врачебные комиссии в пароходствах, но тут как раз нашлась на мою голову одна въедливая бабенка. Ото-ла-рин-ко… тьфу! Короче, ухо-горло-нос… “Это, – говорит, – как вы ухитрялись, молодой человек, столько плавать в обход медицины?” Еле уломал я принципиальную даму. Путем подношения агромадной коробки шоколадных конфет дефицитного в ту пору шведского производства… И все бы ничего, но, прыгая от счастья по пути из поликлиники, поскользнулся я, как самый легкомысленный сухопутный балбес, и поломал ногу! Вот, ядреный корень, ситуация!.. Ну, хватило ума обратно в морскую клинику не обращаться, допрыгал до обычного травмапункта. Наложили мне там гипс. С этим гипсом я – на “Меридиан”. В ноги к капитану: “Вадим Вадимыч, не прогоняйте, буду службу нести, как здоровый!” Почесал он в затылке и говорит: “Ну, скажи спасибо судьбе, что успел проскочить комиссию до того, как поломал конечность…” Так и пошел я в рейс – на костылях и с гипсом. И, конечно же, матросами и курсантами прозван был Сильвером… Да вот у меня и снимок есть…
Шебурша валенками, Евгений Иванович сходил в угол “каюты”, снял со стены фотографию в рамке (размером с тетрадку). На ней, облокотившись о поручень, стоял крепкий моряк с густыми усами на жизнерадостном лице. В фуражке с “крабом”, в куртке с капюшоном. Одна нога – в рыбацком сапоге с отворотом, другая – в ярко-белом гипсе, лежит на швартовом кнехте. Рядом прислонен костыль.
– Это я как раз на “Меридиане”, перед отходом…
– Здорово, – восхитилась я. – И правда Сильвер… А это кто? – В нижнюю часть рамки был вставлен снимок размером с открытку. Старый, бледноватый и с трещиной. На снимке – пацаненок лет восьми-девяти на дощатом крыльце. Улыбчивый, взъерошенный, босой, в балахонистой майке, перекошенных трусиках и мятой бескозырке – не детской, а настоящей, матросской. С тонкой длинной палкой у плеча – то ли удилище, то ли самодельное копье.
– Это тоже я, – покашляв, сообщил Евгений Иванович. – Видишь, на большой карточке я, так сказать, в расцвете боцманской карьеры, а здесь – у ее истоков. Бескозырку мне подарил сосед дядя Витя Мошкин, до войны еще служивший во флоте… Да… Тут я как раз в пору своих первых контактов с вредной соседкой Варварой… Я ее дразнил стихами из любимой книжки про Айболита. Примерно вот такими:
Тары-бары, растабары,Шундуклей и дундуклей!Хорошо, что нет Варвары,Без Варвары веселей…
А!.. По правде говоря, и сейчас иногда так дразню. Хотя от этого вот Женьки в бескозырке не осталось ничегошеньки. А?
Мы оба снова взглянули на тощего веселого пацаненка с копьем. Он был похож на одного из моих мальчишек в “Отраде”, на Костика Лошкарева.
– Нет, Яков Платоныч, что-то осталось, наверно, – сказала я. – Раз вы все еще так дразнитесь…
– А! Ну, может быть… если в этом смысле… А чего это ты вдруг меня так окрестила? На новый лад?
– Как?
– Ну, сказала “Яков Платоныч”. Спутала с кем-то?..
– Ох… – Я календарем хлопнула себя по лбу. – Як… Евгений Иваныч, простите. Это вот почему! Я только сейчас поняла. Есть такая книжка, называется “Фрегат “Виола”. Писателя Волынкина. Там один из героев – старый боцман Яков Платонович. Он учит ребят морскому делу. Вы на него прямо точь в точь похожи. Я сперва понять не могла, на кого, а тут в друг в памяти как-то само собой включилось!…
– Это надо же, ядр… ох. Выходит, я готовый литературный персонаж? А книжка-то интересная?
– Да! Мы ее с этим, с Пашкой Капитановым, всю от корки до корки… Там про устройство парусных судов, но не просто так, а с приключениями. Читаешь и сам не замечаешь, как в тебя вся корабельная азбука впитывается.
– Не слыхал про такую… А нельзя ли будет полюбопытствовать?
– Конечно! Я принесу, если хотите!
– Как не хотеть. Про парусники я до сих пор стараюсь читать все, что найду… А если еще и про себя…
Я была счастлива, что есть причина снова побывать в этой “боцманской берлоге”, у настоящего “Якова Платоныча”. Старик тоже казался довольным…
Опять появилась Варвара Михайловна.
– Женя, я вот тебе свитерок подобрала, внучки нашей, Наташеньки, она его забыла, когда приезжала из Красноярска. Наденешь под курточку, чтобы опять не закоченеть… А потом найдешь время как-нибудь, занесешь.
– Занесет, занесет, – вмешался Евгений Иванович. – Женя мне книжку обещала принести про всякие парусные хитрости. У нас с ней на этой почве обнаружились точки соприкосновения.
