Владислав Крапивин - Давно закончилась осада…
Холодок цапал Колю за непривычно голые икры, встречный ветерок отбрасывал со лба отросшие пряди. Капитанскую фуражку Коля тоже оставил дома — на гвозде, который зимой вбил для пистолета.
Коля шел и удивлялся, что не боится. Пока не боится. Место было знакомое, и, видимо, весь запасах страха, предназначенный этим переулкам, Коля растратил еще прежде. К тому же, луна разогнала зловещие сумерки, видно было далеко. Встречные не попадались, но и безлюдья не ощущалось. Светились окошки. Был четверг Страстной недели, шли вечерние службы. Наверно, поэтому слышался негромкий перезвон колоколов — на Михайловском соборе, на старенькой кладбищенской церкви и где-то совсем далеко — кажется в Херсонесском монастыре. А впрочем, звон этот, возможно, был лишь в ушах у Коли…
Так он дошагал до верха лестницы, на которой при заходе солнца расстался с Женей. Пошел вниз. Луна светила слева, по ступеням рядом с Колей прыгала черная тень. Разболтанные башмаки срывались с пяток и отчетливо стучали по камням. В этом стуке была насмешливая смелость, даже какой-то вызов.
«Вот удивительно, почему же мне не страшно?»
Коля спустился к оконечности Артиллерийской бухты. На лунной воде чернели парусники. Здесь ему встретились несколько мужчин и женщин. Шли, наверно, в церковь или из церкви. У нескольких лавок горели фонари. Вдали, у кабаков, стоявших вдоль руин Николаевской батареи, слышались скандальные крики. Возможно, матросы подрались с мастеровыми или просто пьяницы разгулялись. «Эк ведь они. Нехорошо же, пост ведь», — подумалось Коле с ноткой Жени Славутского.
Коля не пошел по берегу. Он взял направо и двинулся вдоль Городского оврага. Здесь тянулся каменный забор с густыми космами дрока. Листья на дроке распустились еще не везде, он похож был на взлохмаченную темную шкуру. Стало наконец страшновато. Луна в такт шагам прыгала по кромке забора. «Как та граната по ступеням…» Порой она пряталась в дроке, и делалось совсем темно.
Однако скоро овраг с забором кончился, и Коля с колотящимся сердцем вышел на окруженный разбитыми двухэтажными домами пустырь. Зеленовато белели под луной зазубренные вверху стены. Чернели тени и неровные проемы окон. За этими окнами, внутри развалин, могло быть сколько угодно призраков и всякой потусторонней жути. Так много, что… что на всех на них опять же не хватало страха. Тем более, что ни одно туманное существо так и не показалось в окнах.
Коля подождал немного, прошептал на всякий случай: «На пути не стой, у меня пистоль», глубоко вздохнул и перешел пустырь, гремя башмаками по щебенке.
За пустырем была короткая улица (опять же из развалин), которую Коля прошагал, не глядя по сторонам и крепко сцепив на левой руке указательный и безымянный пальцы — это, как известно, помогает от нечистой силы, хотя и не в полной мере. Видимо, трусил он в эти моменты крепко, потому что потом расцепил пальцы еле-еле. Но страх его был уже какой-то отстраненный. Словно все это происходит не с ним, Колей Лазуновым, а с каким-то другим мальчиком, причем происходит не по правде, а во сне, а сам он как бы со стороны наблюдает за этим сном…
В таком вот слегка затуманенном состоянии Коля достиг подножья одной из лестниц, которые вели на главный городской холм. Здесь опять стало нестрашно, поскольку попадались люди. Но потом лестница опустела, и сонное состояние вновь накрыло Колю.
Он поднимался по ракушечным ступеням (стук, стук каблуками), и лунное пространство вокруг сдвигалось, перемешивая тени, светлые и черные контуры развалин, редкие деревья и одиночные пятнышки далеких огоньков. Косо выросли в воздухе развалины Морской библиотеки с уцелевшей Башней ветров, ушла налево, к Малому бульвару засыпанная камнями улица, вздыбились остатки домов с колоннами, справа светлым айсбергом возник в лунных лучах недостроенный Владимирский собор, в котором были похоронены адмиралы Лазарев, Корнилов, Истомин и Нахимов.
От того, что рядом покойники (пускай и очень знаменитые), веселее не стало, появилась внутри дополнительная зябкость. Но опять же не у Коли, а у того мальчишки, что в странной дреме шагал рядом. В дреме и в ломаном пространстве, которое смещало массы домов и скрадывало расстояния.
Коля повернулся к собору спиной и тихо ахнул. Впереди, под холмом начиналось громадное лунное пространство с блестящими, как рождественская фольга, сабельными клинками бухт, с редкими огоньками на берегах и в черных нагромождениях города. А за этой чернотой, за смутными обрывами Северной стороны, за Константновским мысом вставала искрящаяся стена моря.
Мигал над фортом на мысу красный маяк. Мигали плавучие огни. Двигались цветные огоньки пароходов… Вот оказаться бы там, вблизи этих огней, среди людей, занятых неусыпным морским трудом, в котором нет места для страхов и сомнений!.. Но Колин путь лежал в другую сторону. Он сам этот путь назначил себе.
Коля сжал зубы и зашагал направо, к восточному спуску с холма. Сонный мальчик-попутчик исчез. Коля опять был один со своими ощущениями, со страхом окружающей ночи. Но теперь в нем появилось что-то новое. Словно только что виденный морской простор поделился с Колей капелькой своей уверенности и силы…
Впереди открылась Южная бухты с огнями над доками, с движением неутомимых судов. И это снова прогнало от Коли чувство пустоты и безлюдья.
«А ведь я прошел уже половину пути! И, пожалуй, самую страшную…»
Но Коля обманывал себя и знал это.
Во-первых, он прошел меньше половины. Во-вторых, самой страшной частью пути должна была стать Екатерининская улица. Широкая, бесконечная, с белыми громадами зданий, лишенных стекол и крыш. Коля заранее представлял ее — пустую, залитую мертвым светом луны.
Впрочем, сначала улица не была пустой. Коля спустился на нее недалеко от Михайловского собора, и здесь, конечно, встречались люди. Но жизнь была заметна лишь на отрезке между собором и тем концом улицы, где за площадью белело уцелевшее здание Морского собрания и где площадь спускалась к Графской пристани. Направо же расстилалась лунная пустота, и Коля (под удивленными взглядами нескольких прохожих) шагнул в эту пустоту. Зачем это понесло одинокого съеженного мальчика в край, где нет никого и ничего?
Но никто не окликнул Колю…
Он сделал несколько шагов, и сразу стало очень тихо. Колокольного звона давно уже не было. Лишь равномерные удары каблуков и такие же равномерные удары отяжелевшего сердца расталкивали тишину. А потом перестали расталкивать и стали ее частью…
Пространство опять начало свои ночные фокусы: передвигало дома, склоняло над мальчишкой фасады со сломанными колоннами и барельефами, наслаивало их друг на друга. Домик с сохранившимся номером 13, где жил когда-то Нахимов, оказался совсем в другом месте. Дом Тотлебена, где обещали открыть музей, прижался к домику Нахимова вплотную. Он был почти цел, в нижнем этаже блестели стекла, но не светилось ни одного огонька.
Вообще не было нигде ни единой живой искры. Только лунные лучи. Луна теперь светила сзади и чуть слева, и тугой фосфорический свет словно подталкивал Колю. Но не мог пробиться в проемы дверей и окон. Чтобы оказаться подальше от этих непроницаемо черных прямоугольных дыр, Коля заставил себя выйти на середину мостовой. Было жутко оказаться посреди лунной пустоты, но все же не так страшно, как вплотную к руинам… Длинная тень шагала по плитам впереди и немного справа от Коли, и он, чтобы ни о чем не думать и не глядеть по сторонам, стал смотреть на эту тень и забавлять себя мыслями: какая она длиннорукая, длинноногая, с головой-огурцом. А краем взгляда все равно видел медленное кружение высоких разрушенных зданий — они то плавно придвигались, то отплывали. Но постепенно это делалось привычным и страх растворялся в равномерности движения. В равномерности стука башмаков…
Потом слева опять блеснула вода Южной бухты, мигнули доковые огоньки. И сразу стало легче. Проще. Коля прерывисто вздохнул и будто сбросил тяжесть. А когда бухта вновь спряталась за развалинами, прежний страх уже не вернулся и кружения домов больше не было.
Улица сделала плавный поворот направо, был близок ее конец. Впереди уже засветились белыми стенами развалины городского театра. А слева зачернел выбитыми окнами и пробоинами трехэтажный громоздкий дом. Коля знал, что в нем во время войны были лавки караимов (наверно, тех, кого так не любил разбойник Алим). Говорят, торговали до последних дней осады…
Тень теперь маршировала точно впереди хозяина. Коля ободряюще сказал ей, что «кругосветное путешествие» теперь-то уж точно перевалило за половину. От площади с театром он повернет на Морскую, а она гораздо уютнее и добрее мертвой Екатерининской. Там даже есть обитаемые дома. Кроме того, с Морской ведут к Карантинной и Артиллерийской слободкам несколько лестниц. Взбежишь по ним — и там уже недалеко свои привычные места…
