Станислав Жидков - Дольчино
— Там Колоббьяно, его учить не надо, — отозвался консул. — Да отступники и не полезут по снегу. Дольчино не так глуп. Лучше пошли кого-нибудь к Риккардо Тиццони. Пусть ведёт своих гибеллинов в Коджола. Нужно спалить это разбойничье гнездо засветло.
Томазо Авогадро понимающе кивнул и подозвал ехавшего сзади рыцаря. Через минуту тот поскакал по дороге, обгоняя медленно тащившийся обоз. Вскоре от войска отделился большой отряд. Свернув у развилки в сторону, он двинулся к видневшимся вдали деревням.
… Не замечая сильного ветра, Дольчино неотрывно смотрел на горевший внизу город. Очертания Триверо, охваченного огненным кольцом, отчётливо выделялись в ночи. Пламя пожарищ, поглотив окрестные селения, расползалось по всей долине.
С трудом пробираясь по снегу, отовсюду стекались к Цебелло лишённые крова жители. Они шли группами, семьями, в одиночку. Мужчины несли на плечах уцелевшие пожитки, женщины вели плачущих детей. Толпившиеся перед воротами крепости братья встречали беженцев и разводили по домам.
К Дольчино подошли Паоло и Милано Сола. Паоло растерянно указал рукой на заполненный двор:
— Уже негде размещать, а народ всё прибывает.
— Посылайте по другим бастионам. Пусть и там потеснятся. — Дольчино кивнул в сторону соседних гор.
— Как мы их прокормим? За неделю уйдут все запасы.
— Сами останемся ни с чем. Опять придётся жрать падаль, — пробурчал Милано.
— Что же, бросить в беде тех, кто вчера помогал нам?
— Речь не о том, — опустил голову Паоло. — Может быть, попробуем отогнать крестоносцев?
— Наступать по снегу — только людей загубим. Епископ ждёт этого. — Дольчино вынул из-за пояса скомканный листок. — Вот письмо от Федерико. В городе сейчас тысячи солдат. Кроме миланцев и генуэзских стрелков, пришли савойские отряды и гибеллины Тиццони. Обозы папской армии стоят за Моссо в Бьольо. Туда и к утру не добраться.
— Неужели они хотят оцепить всю местность?
— Для чего же, по-твоему, жгут дома и угоняют жителей?
— Значит, ничего не остаётся, как сидеть сложа руки? — с горечью воскликнул юноша.
— Мужество иногда в том и состоит, чтобы удержаться от действий, — тихо сказал Дольчино. — Займитесь пока устройством тех, кто ищет здесь помощи.
Гибель Триверо и соседних деревень поставила братьев в трудное положение. Громадный приток беженцев быстро сократил заготовленные на Цебелло припасы. Суровая зима довершила несчастье. Снежные заносы сделали непроходимыми многие дороги и тропы. Пять новых крепостей, возведённых крестоносцами, прочно заперли оставшиеся выходы из долины. Доставать продовольствие стало почти невозможно.
В невысоком бревенчатом срубе перед растопленной печью Милано Сола и Энрико не спеша резали берёзовые прутья. Маргарита и Анжела толкли их в ступках и кидали в кипящий котёл вместе с желудями, каштанами и зелёной хвоей. Вокруг столпились бежавшие на Цебелло триверцы и жители сгоревших сёл.
— Туда бы горсть муки, — помешивая варево, сказала Анжела.
— По виду напоминает поленту. Неужели можно есть? — заглянув в котёл, спросила одна из женщин.
— Полента не полента, а сдохнуть не даст, — вздохнул Милано Сола. — На Лысой Стене лишь тем и спасались.
— Вы пробуйте, уже готово. — Маргарита зачерпнула ложкой и, осторожно дуя, поднесла ко рту.
Остальные последовали её примеру.
— Берите понемногу, к этой пище надо привыкнуть. Лучше есть, пока горячая, тогда не так горько.
— Может, к вечеру чего-нибудь принесут, — заметила Анжела.
— Раз Дольчино повёл, пустыми не вернутся, — отозвался Энрико. — Только до завтра их не жди. Прошлый раз три дня пропадали.
— В такую пургу много не добудешь. Вчера епископ сжёг ещё две деревни. Скоро до самого Бьелла не останется селений.
— Если солдаты не уйдут, будем пробиваться весной в Швейцарию, — сказала Маргарита. — Как снег стает.
В дверях появился Ринальдо ди Бергамо. За ним шёл Антонио, неся завёрнутого в овчину сына. Собравшиеся у печи потеснились, пропуская их к огню.
— Что-нибудь с Катрин? — тревожно спросила Анжела.
— На нашем редуте умерло ещё семеро.
— У них чума, — присев на полено, устало сказал Ринальдо.
Люди невольно отодвинулись в сторону.
— А ты как же? Вернёшься? — испуганно обернулся Энрико к Антонио.
— Надо!
— Предупреди своих, чтобы не ходили по редутам и к себе не пускайте, — хмуро произнёс доктор. — Если по лагерю пойдёт зараза, все погибнем.
— За ребёнка не волнуйся, позаботимся, — беря мальчика на руки, сказала Маргарита. — Когда появится еда, пошлём вам в первую очередь.
— Хорошо бы и дров. — Антонио ещё раз посмотрел на сына и пошёл к выходу…
Светлое пятно, обрамлённое оранжевыми кругами, двигалось всё медленнее. Наконец оно дрогнуло и остановилось. Анжела различила горевшую под потолком лучину. Тупая боль в висках и подступившая тошнота мешали ещё некоторое время прийти в себя. Но вот ближайшие предметы прояснились, послышались голоса людей.
— Слава мадонне, очнулась! — Ринальдо ди Бергамо осторожно приподнял ей голову и дал понюхать из маленькой склянки.
Резкий запах муравьиного спирта окончательно вернул сознание.
— Что со мной? — Анжела попыталась привстать.
— Лежи, лежи! К счастью, не то, чего мы боялись. — Медик закрыл склянку и повернулся к стоявшей рядом Маргарите — Просто от истощения. Пойду скажу, чтоб приготовили бульон покрепче.
Он вышел в соседнюю комнату. Маргарита присела на край постели.
— Ничего не помню, — слабо улыбнулась Анжела. — Давно я здесь?
— Часа три. С тех пор, как принесли из леса.
— Столько провалялась!
— Слишком много работаешь. Надо беречь силы.
— Может, я заразилась?
— Если бы чума, Ринальдо не стал бы скрывать. — Маргарита взяла её за руку. — Не тревожься, пройдёт. Недавно со мной было так же.
— Как наши? Уже в лагере?
— Только что приходил Паоло. Принесли немного хлеба и скот пригнали. Теперь как-нибудь до тепла дотянем.
— Думаешь, тогда пробьёмся?
— Бог даст, сумеем и на этот раз.
— В последнее время у меня не выходят из головы слова швейцарца Иоганна, — тихо проговорила Анжела. — В день смерти Ремо он сказал: «Я с вами, потому что вы против церкви и сеньоров, но я не верю больше ни в бога, ни в дьявола, хватит с меня этой гнусной лжи, от неё одни страдания». Неужели, Марго, и впрямь некому помочь нам?
— Не знаю, есть ли на небе господь, — помолчав, произнесла Маргарита, — но раз есть на земле такие люди, как Иоганн и Ремо, будет на ней когда-нибудь и справедливость.
— Только мы вряд ли доживём. Вчера у Антонио схоронили ещё пятерых. Через неделю на Ставелло никого не останется.
— Не думай об этом, Анжела. Рано или поздно все там будем. Дороги у нас разные, да ведут к одному.
— Никто не знает, куда они ведут, — возвращаясь, усмехнулся Ринальдо. — Потому-то смерть и пугает нашего брата.
— Человеку праведному бояться нечего, — возразила Маргарита. — На то нам и дан разум, чтобы не поддаваться страху.
— Блажен, кто не ведает сомнений. Ну, а если смерть не переход в иной мир, а конец, полное исчезновение?
— Тем более нет оснований для страха. Не боимся же мы того, что было до начала, когда нас ещё не было.
— Расставание с жизнью для всех мучительно, — покачал головой доктор. — За свой век я насмотрелся на умирающих.
— Кто мужественно переносит страдания, не дрогнет и в последнюю минуту, — убеждённо сказала Маргарита. — Разве мысль о том, что дух твой не побеждён, не заглушит даже самую сильную боль?
— И всё же каждый стремится отдалить роковой миг. Сколько бы судьба ни дарила дней, нам всё кажется мало.
— Это бывает лишь с теми, кто не понял смысла жизни. Многие не находят достойной цели и тратят силы и ум на дела никчёмные. Когда же подходят к пределу, начинают постигать, что принимали жалкую лампаду за солнце, и мучаются, сожалея о бесполезно растраченном времени.
— В чём же, по-твоему, смысл жизни?
— Для людей — в любви к разуму. — Маргарита встала и задумчиво поправила догорающую лучину. — Мы не должны строить свою жизнь вслепую. Только повинуясь разуму, человек может стать самим собой и возвысить дух свой над плотью.
Знамя общины
Перед разложенным на столе планом, подперев голову рукой, сидел Дольчино. Карта, захваченная год назад в доме триверского подесты, уже устарела. От большинства изображённых на ней селений да и от самого города остались лишь обгоревшие руины. На много миль вокруг Цебелло лежала опустошённая земля.
Глядя на пожелтевший пергамент, вождь апостолов думал о своих братьях. Запертые папской армией в обезлюдевшей, занесённой снегом долине, они третий месяц вели непосильную борьбу с голодом и метелями. Как и на Лысой Стене, люди стойко переносили невзгоды. Но истощение постепенно давало себя знать. Вспыхнувшая на одном из редутов чума распространилась по всему лагерю. Смерть ежедневно уносила десятки бойцов.
