Любовь Воронкова - В глуби веков
Александр подошел к нему.
— Что вынудило тебя, Димн, на такое преступление? — с глубокой горечью сказал он. — Видно, тебе Филота показался достойнее македонского трона, чем я?
Димн поднял на царя угасающие глаза. Хотел что-то ответить, но потерял сознание. Через минуту он умер.
Этеры в смущении переглянулись. Умер единственный человек, который мог до конца раскрыть заговор. Александр отошел от него и опустился в кресло.
— Кебалин заслуживает крайнего наказания, если он скрывал заговор против моей жизни, — сказал он, устремив на Филоту потемневшие глаза, — но он утверждает, что в этом виноват ты, Филота. Чем теснее наша с тобой дружба, тем преступнее твое укрывательство. Смотри, Филота, сейчас у тебя благосклонный судья. Если ты еще можешь опровергнуть то, в чем обвиняют тебя, — опровергни!
Филота не смутился:
— Да, царь. Кебалин действительно передал мне слова Никомаха. Но я не придал им никакого значения. Друзья поссорились, и все. Я просто боялся, что здесь меня поднимут на смех, если я буду тебе рассказывать об этом!
Царь указал ему на окровавленное тело Димна. Филота нахмурился.
— Да, — сказал он, — если Димн покончил с собой, значит, мне действительно не следовало молчать.
Кругом сгустилась враждебная тишина. Филота оглянулся. И, увидев холодные, замкнутые лица этеров, их глаза, полные ненависти, вдруг бросился к царю и обнял его колени:
— Александр, умоляю тебя, суди обо мне не по этой моей ошибке, а по нашей прошлой дружбе. Ведь я молчал не умышленно, я просто не придал этому доносу значения. Я ничего не знаю о Димне, я ничего не знаю о заговоре!
Александр пристально глядел на него, стараясь понять не то, о чем он говорит, а то, о чем он умалчивает.
Наконец Александр протянул Филоте правую руку в знак примирения. И, тяжело вздохнув, ушел.
Эту ночь было трудно пережить. Александр ходил взад и вперед в гнетущей тоске. Гефестион, который молча сидел в кресле, поднялся, чтобы уйти. Но Александр остановил его:
— Не уходи, Гефестион, не уходи! Не оставляй меня, Гефестион!
Он так умолял, словно боялся, что Гефестион исчезнет навсегда, если уйдет сейчас из его спальни, и он, Александр, останется один, совсем один… Потому что он уже не знает теперь, кому можно доверять, если Филота все-таки изменил? Был ли он царю истинным другом? Или затаил свое коварство до того благоприятного для его замыслов дня, когда он убьет Александра и сам станет царем?
Изменял ли Филота Александру на его военном пути? Всегда отважный в бою, решительный, уверенный в себе, Филота был большим военачальником… Несмотря на доносы рыжей Антигоны, Александр всю конницу отдал в его руки, а конница стала в македонских войсках решающей силой… С этой силой Филота сможет захватить царскую власть…
А зачем ему эта власть?
Александр знал зачем. Затем, чтобы повернуть все течение государственных дел по-своему, так, как хочет он, Филота, как хочет Парменион, как хотят и еще некоторые полководцы и о чем даже в палатках воинов идут строптивые разговоры…
Об этих разговорах уже не раз сообщал преданный ему человек Евмен-Кардианец, его личный секретарь. Через его руки проходят не только военные дела, приказы и письма, но и доносы царю.
Чего же хотят эти люди, противопоставляющие свою волю воле царя?
Они хотят домой, в Македонию. Они считают, что достаточно взяли земли у персов, чтобы насытить и Македонию и Элладу хлебом и плодами.
Они считают, что идти еще дальше, в чужие, опасные земли, нет никакого смысла, что эти вздорные замыслы царя не стоят тех лишений, которые приходится им терпеть, и той крови, которую приходится проливать.
Ни разу Александр не дрогнул в самых опасных и тяжких битвах. А сейчас ему казалось, что земля уходит у него из-под ног. Нет. Пора положить этому предел. Он положит этому предел любой ценой. Он устранит все преграды и добьется того, что стало целью всей его жизни!
Гефестион подошел к нему, положил ему на плечо ласковую руку.
— Александр, успокойся. Завтра мы все соберемся и обсудим это дело. А сейчас ложись и усни. Надо, чтобы завтра у тебя была ясная голова.
Александр посмотрел на него снизу вверх, как младший брат на старшего. Ему, как никогда, нужна была сейчас верная опора.
— А ты не уйдешь, Гефестион?
— Нет, не уйду, Александр.
— Не уходи. Я усну спокойно, только если ты будешь рядом со мной.
— Я буду рядом с тобой, Александр.
СУД ВОЙСКА
На другой день у царя собрались все его ближайшие друзья, его этеры. Филоту не позвали. Велели прийти Никомаху. Юноша повторил все, что сказал брат. Его выслушали и отпустили.
Первым заговорил Кратер. Один из близких друзей и лучших военачальников, энергичный, честолюбивый, Кратер не выносил высокомерия Филоты. Он возмущался, когда Филота самовлюбленно хвастался своими подвигами, своей доблестью и, не стесняясь, напоминал царю о своих заслугах. Кратера оскорбляло, что он постоянно старался показать свое превосходство над всеми друзьями царя. Первый военачальник во всем войске и первый человек после царя!
Сейчас был тот случай, когда Кратер мог высказать все, что накипело на сердце:
— О если бы ты, царь, в самом начале этого дела посоветовался с нами! Мы убедили бы тебя, если бы ты хотел простить Филоту, что лучше не напоминать ему, сколь он тебе обязан, иначе ты заставишь его в смертельном страхе думать больше о своей опасности, чем о твоей доброте. Но ты не имеешь основания думать, что человек, зашедший так далеко, переменится, получив твое прощение. И даже если он сам, побежденный твоей добротой, захочет успокоиться, я знаю, что его отец Парменион, стоящий во главе столь большой армии, не останется равнодушным к тому, что жизнью своего сына он будет обязан тебе!..
У Александра дрогнули брови. Парменион! Ведь есть еще отец Филоты — Парменион. Как же Александр не подумал о том, что у Филоты за спиной стоит такая сила!
— Часто бывает, — продолжал Кратер, — что благодеяния вызывают ненависть. Филота предпочтет делать вид, что получил от тебя оскорбление, а не пощаду. Значит, тебе предстоит бороться с этими людьми за свою жизнь. Берегись врагов в своей среде!
Друзья поддержали Кратера.
— Филота не скрыл бы заговора, если бы сам не участвовал в нем!
— Даже простой воин, если бы услышал то, что сказали Филоте, поспешил бы предупредить царя, — ведь сделали же это Никомах и Кебалин? А он, Филота, один из первых полководцев царя, не нашел возможности сказать ему о таком важном деле!
— И разве ты забыл, царь, как Филота отозвался на то, что жрецы объявили тебя сыном Зевса? «Поздравляю тебя с принятием в сонм богов. Но жалею тех, кому придется жить под властью превысившего удел человека!» — вот что он сказал тогда!
Надо назначить следствие и заставить Филоту выдать остальных участников заговора. Так решили друзья царя — Гефестион, Неарх, Кратер, Эригий, Леоннат, Фердикка, Кен, Птолемей, сын Лага… Кен, потрясенный тем, что Филота, македонянин, мог задумать убийство своего царя, был особенно беспощаден. Кроме того, он был мужем сестры Филоты и боялся, как бы не подумали, что он, Кен, защищает его.
Царь молчал.
Наутро, будто ничего не случилось, по войску был объявлен поход.
Филота, не спавший всю ночь, успокоился. Гроза миновала. Он остерегался разговаривать с кем-либо о том, что произошло. Друзей у него не было. Братья умерли. А отец далеко, в Экбатанах, как верный, старый пес сторожит сокровища царя.
Целый день, как всегда роскошно одетый, как всегда надменный, Филота разъезжал по лагерю, готовил к походу конницу. Воины настороженно следили за ним, торопливо проверяли снаряжение, чистили коней и попоны. Филота был строг и немилостив. Сам македонянин, он никогда не обращался к македонянам на родном языке: он презирал язык своей родины, как презирал и воинов своих, пришедших из македонских деревень.
В лагере никто ничего не подозревал. Никто не чувствовал тучи, нависшей над головой блестящего военачальника-царедворца. Даже сам Филота беспечно отгонял тревожные мысли, начинавшие мучить его.
В течение дня он встречал то Кратера, то Неарха, то Кена. Ни один из них ничего не сказал Филоте, ни один не намекнул о случившемся. Молчат.
Хорошо это или плохо?
«Обойдется, — успокаивал он себя, — а этих негодяев, Кебалина и Никомаха, надо как можно скорее убрать, чтобы им неповадно было таскаться в царский дворец».
Вечером у царя был назначен пир. Филота еле справлялся со своим волнением. Позовут его на этот пир или нет? Все ли осталось по-прежнему или судьба его уже изменилась?
К вечеру пришли от царя с приглашением на ужин. Филота вздохнул. Обошлось!
«Смотри же, — сказал он сам себе, — смотри, Филота, будь осторожен, ты ходишь по острию меча!»
Царский пир на этот раз был недолог. Царь почти не прикасался к чаше. Он дружески разговаривал с Филотой, как всегда. Филота торжествовал: враги хотели погубить его, но не удалось. Филота по-прежнему остается ближайшим другом царя, царь по-прежнему доверяет ему. Вино вдохновляло красноречие Филоты, он много говорил, и царь внимательно слушал, не сводя с него глаз. В своей самонадеянности Филота не замечал, что друзья-этеры, сидящие рядом, сегодня не в меру молчаливы и что в глазах царя застыло холодное отчуждение. Если бы Филота не был так самоуверен и самовлюблен, он бы уже теперь понял, что участь его решена.
