Вероника Кунгурцева - Похождения Вани Житного, или Волшебный мел
А Морушка моя, вроде сторонилась его, дескать, видали и не таких. Только фыркала, когда он ей: — Nette Jungfrau. schwimme zu mir![60] — Сам я, пустая башка, подталкивал её к нему, дескать, не укусит он тебя, хоть и фриц. Пообщайся, дескать, неужто не интересно тебе узнать, как не в наших местах люди живут… (Про то, как у нас живут, мы от своих утопленников уж наслышаны!) Мородина у меня водяна видная была, как поплывёт — так всякий карась роток раззявит! Хвостиком махнёт — а хвост у неё так, бывало, и переливается, что твои самоцветы!.. Да–а… Но всё это только один вид был — что наплевать ей на немчуру. Потом уж понял я, что столковались они с самого первого взгляда. Им и язык был без надобности, они по–другому меж собой разговаривали. Хотя и языку своему он её учил, а я, старая коряга, радовался, думал, она толмачить для нас с немцем будет. Книжка у него была с собой, «Фауст» называется, вот он всё из неё зачитывал. Как он примется читать — так я и засну! Лучше всякой колыбельной этот «Фауст» был, а, как я засну, тут уж им вольная воля… В конце концов выучил он её по–своему балакать, как начнут при мне гав–гав–гав, гав–гав–гав, а чего гав–гав–гав — я ни бельмеса не понимаю. Морушка моя и сама потом «Фауста» этого почала читать. Да–а… А звал он её не Мора, или, скажем, Мородина — Одина. Дескать, имя у неё божественное. А какое такое божественное, обычное речное имя…
Как‑то просится моя Морушка, батюшка‑де, дозволь мы с Зигфридом сплаваем к дяде Постолу, проведаем его, гостинчик снесём. А Постол в притоке жил, не так чтоб очень далёко отсюда. Ну я и согласился — безводная я пустошь, пустое я ведро! Своими руками снаряжал единственну дочь для побега с немчурой!.. Собрал водорослей лечебных, речных жемчужин, и поплыли они, обещались к завтрему вернуться. Но так и не вернулись ни на завтра, ни на послезавтра… Поздно я почуял неладное, погоню снарядил — да уж не нагнал беглецов.
А Зигфрид этот на Эльбе–реке проживал, так думаю я, что туда они и подались! Добрались, нет ли — не знаю. Это ведь: из протока в проток, из реки в реку — к Ильмень–озеру, из Ильмень–озера — в Ладогу, оттуда в финские озера, после в залив, из залива в Балтику, потом в Северное море, и только оттуда вверх по течению — в эту самую немецку реку. Дорога ох длинная! А в каждом протоке, в каждой реке, в каждом озере, не говорю уж про море — свой хозяин, у всякого свой норов… Да–а… Пятьдесят лет прошло — как в воду канули!.. Ни слуху ни духу! Может, сидят где в заточении, а может, величаются в Эльбе‑то реке… Вот, скажем, вы спросите: отчего ты так глуп, Водовик, что не уследил за дочкой? Отвечу: вода у нас такая…
— А я не про то у тебя хочу спросить, дядька Водовик, — зашипел вдруг Шишок, — а совсем даже про другое… Покамест, значит, мы кровь свою да чужую проливали, ты тут в тихом омуте отсиживался!..
С Зигфридом этим валандался!.. Шнапс[61] немецкий пил!.. Ты почему, падаль, не воевал, как все прочие?! Ещё и в каске фрицевской щеголяешь, как, как… как последний предатель!..
Ваня с Перкуном отшатнулись от разгневанного Шишка, а Водовик и не подумал. Сидел в своём пилотском кресле с воздетым кверху брюхом и пристально смотрел на наглеца. Потом зевнул и сказал:
— А и не буду я оправдываться… В солдаты али там в матросы никто меня никогды не записывал… Ни по своей, ни по чужой воле в армии я не служивал… И в Смородину отродясь немецких подводных лодок не заплывало… А то бы я беспременно опустошил пару–тройку от немчуры‑то — аккурат бы мне сейчас под дворец сгодились. Без крыши над головой нынче и под водой не проживёшь… Того гляди, какая‑нибудь железяка на дурну башку свалится. Вот и хожу в каске. Вот бы вам на земле‑то так жить, когда б с неба заместо дождичка кирпичики валились. А у нас нынче так и происходит! У нас нынче, скажем, тоже война! Только не немцы, а свои — железны и всякие протчие бомбы на нас валят… Хорошо вот, оградились мы — тем только и спасаемся. Дак в этом заповеднике всю жизнь, скажем, не просидишь, тоже и вниз по течению сплавать надо, и вверх, посмотреть, что там да как… Хозяйство‑то у меня дюже длинное… Вот и отдыхаю я временами в Зигфридовом самолёте… Покою хочется…
— А разве это не ваша тюрьма? — спросил осмелевший Ваня. Шишок же надулся, он делал вид, что не слушает, пытался сесть во второе кресло, хоть его выталкивало оттуда почём зря, и, чтоб удержаться, Шишок изо всех сил вцепился в подлокотники.
— Это моя резиденция! — взмахнул рукой Водовик. — Тесноватая, правда, да ничего, в тесноте, да не в обиде.
— А они сказали, что… Но вы ведь здесь заперты были или как?..
— Кто бы посмел меня запереть! — воскликнул свояк. — Я сам здесь заперся ото всех!.. Когда, скажем, хотел — выплывал, когда хотел — вертался… На всё моя воля!
— А зачем же вы выборы президентские в реке дозволили, если на всё ваша воля? — с этим вопросом Перкун проплыл над головой Водовика. — А если бы этого утопленника избрали, Макса, что тогда?
Свояк, задрав голову к проплывающему петуху, отвечал:
— Хотел, я, скажем, народишко испытать… Хотел поглядеть, что из этого выйдет, — может, что хорошее… А то что у нас тут всё одно и то же! Перемен захотелось… Ладно, далеко дело не зашло: понял я, что ничего путного из этих выборов–перевыборов не выйдет! Вот и пресёк. Но, конечно, очень любопытный народ пошёл сверху, может, ещё кого занесёт!.. Хотя того цепного утопленника всё равно не избрали бы, а вот тебя, птичка, — поглядел Водовик на петуха, — может, и избрали б…
— Не сомневаюсь, — сказал, напыжившись, Перкун.
— Опять же, если б я захотел, — добавил туг Водовик.
А Ваня, поскольку Шишок, видимо, на неопределённое время выбыл из разговора, — сам решил спросить про то, зачем они сюда припожаловали. Начал он хитро — из горизонтального положения:
— Скажите, дяденька Водовик, а как же вы от людей оградились?
Водовик поглядел на Ваню, перегородившего кабину, и усмехнулся:
— А разве ж ты не знаешь?
Ваня покраснел и, подхватив себя под коленки, чтоб занимать вдвое меньше места, ответил:
— Знаю, что невидимым мелом… А как?
— Ох, ведь интересант какой! По дну ватерлинию провели — с одной стороны да с другой. И по берегу — левому и правому.
— А мел у вас остался? — сделал Ваня кувырок, так что поджатые ноги его оказались под потолком, а лицо с опустившимися вниз волосами оказалось против лица свояка.
Все в ожидании уставилась на Водовика, даже Шишок, машинально дёргавший рычаги, обернулся с кресла второго пилота.
— У меня мела нет. А, скажем, остался ли он у Валентины, чего не знаю, того не знаю…
— А… где же она? — спросил Ваня, переворачиваясь кверху головой. — Разве не здесь, на дне? Анфиса Гордеевна сказала, что…
— Была она здесь… Да уж давненько, сколько лет минуло… Пяти минут не пробыла, я, как узнал, какой вещью проклятая владеет, мигом её на землю спровадил, меловые линии провести по берегам, чтоб отделаться нам от людишек. В воде мы сами управились, а снаружи кто б нам, скажем, поспособствовал, ежели б Валентина утопленницей стала… Сделала она своё дело и села на бережку. Я из воды голову высунул, она на камушке сидит, в камышах. Поговорили мы с ней по душам. Гуторит она, деваться мне некуда, думала, дескать, решились уж все вопросы, а тут на–ко! опять о будущем надо заботиться. В таком разе поеду, дескать, в Москву, к тётеньке Раисе Гордеевне, давно, дескать, мечтала… Я ей не советовал, слышал, что тётенька эта сущая ведьма! Примет, нет ли опустившуюся на дно — большой вопрос… А послушалась ли меня Валентина — того не знаю. Кто ж нас, стариков, нынче слушает, все своим умом живут, а после и попадают!.. А что касается мела… Слыхал я, что таким мелом в ранешние‑то времена целые города от мира отбояривались[62]. Вот, скажем, Китеж–град… Говорят‑де, когда татарская орда приблизилась, стал город невидимым и ушёл на дно озера Светлояр… Так ведь не слыхивали водовые–те про такой город на дне!.. Сдаётся мне, что был в городе невидимый мел, а когда завидели дозорные полчища Батыя, обвёл князь кругом Китежа кольцо.
— Значит, в Китеже много было этого мела? — решил вступить в разговор Шишок, он по–прежнему нет–нет да и подёргивал рукоятки.
— Имелись, видать, запасы, — буркнул Водовик, не глядя на Шишка. — И Китеж–град, гуторят, до сих пор стоит, только ходу туда нет прощелыгам‑то… Одних праведников пускают.
— А Валентина? — спросил Ваня.
— А что Валентина? — удивился Водовик. — За услугу одарил я её, преподнёс жемчужно ожерелье. Морушка моя сама его сцепляла из отборнейших смородиновых жемчужин, приданое себе готовила, да второпях‑то и забыла, когда на Эльбу–реку сплыла с немецким дружком… Мигом нацепила Валентина то ожерелье на шейку. И больше я её видом не видал, слыхом не слыхал.
— Значит, есть сокровища‑то на дне, — вновь вступил в разговор Шишок, продолжая подёргивать рычажки, — а то эти двое утопленников шибко гневались, что ты распродал всё в иноземны моря. А им ничего не оставил…
