Ричард Блэкмор - Ричард Додридж Блэкмор - Лорна Дун

Нет, я не стал лгать, убеждая всех и каждого, что сэр Энсор Дун дал согласие на мой брак с Лорной. Не было этого. Правда, в последней обращенной к нам речи он упомянул о наших внуках и какой-нибудь дотошный за­конник мог бы усмотреть в этом косвенное благословение. Как знать, может, сэр Энсор и вправду собирался благо­словить нас, но так уж случилось, что буквально на сле­дующий день сэра Энсора не стало, и он, отходя ко Всевышнему, уже не был обращен к нам своими последними мыслями.

В этот день какое-то шестое чувство подсказало мне, что я должен прийти к смертному одру сэра Энсора, меня потянуло туда, как магнитом, и убедившись в том, что на ферме все в порядке, я сказал матушке, что непременно должен посетить дом сэра Энсора в Долине Дунов.

В доме сэра Энсора было людно. Одни входили, дру­гие выходили, но когда на пороге появился я, окружаю­щие расступились, считая мое присутствие здесь вполне уместным, потому что такова была воля всех женщин до­лины. Что касается Карвера и Каунселлора, то они были столь заняты собственными делами, связанными с пред­стоящим капитанством, что даже не сочли для себя обя­зательным (по крайней мере, пока там был я) прийти по­прощаться с умирающим человеком.

Сэр Энсор никого и не звал к себе — даже священника — и умирал, думая о чем-то своем, и в эти последние часы лицо его было радостным и безмятежным. Одна женщина, глядя на сэра Энсора — и, по-видимому, хорошо иная его привычки,— сказала, что судя по выражению его глаз, он хочет, чтобы Лорна встала по одну сторону его кровати, а я — по другую. За час или два до кончины, когда лишь Лорна и я оставались около него, он окинул нас долгим печальным взором, словно хотел что-то сде­лать для нас и горько сожалел, что теперь уже — слишком поздно. Лорна надеялась, что он захочет благословить нас, но в ответ на обращенные к нему слова сэр Энсор только нахмурился. Затем рука его упала, но при этом сэр Энсор загнул указательный палец.

— Он хочет, чтобы ты что-то вытащил из-под него, дорогой,— прошептала Лорна.— Поищи со своей стороны.

Я проследил взглядом, куда указывает палец, и стал шарить под матрасом, пока не нащупал что-то твердое с острыми краями. Я вытащил эту вещь и вложил ее в руку сэра Энсора. Темную комнату озарили яркие всполохи.

— Господи, да ведь это — мое стеклянное ожерелье! — воскликнула Лорна в великом изумлении,— мое ожерелье, которое он всегда обещал отдать мне и кольцо из которо­го сейчас у тебя, Джон. Дедушка держал его у себя, по­тому что его дети хотели отнять у меня ожерелье. Можно, я надену его сейчас, дедушка?

И здесь Лорна, не выдержав, заплакала, потому что старик уже не в силах был ответить ей и изъявил свое согласие лишь едва заметным кивком. Надев ожерелье, Лорна, однако, через пять минут сняла его и передала мне. Я спрятал его у себя на груди во внутреннем карма­не жилета: так оно было надежнее. Умирающий просле­дил за мною взглядом и, похоже, согласился с моими дей­ствиями.

Тело сэра Энсора еще не было предано земле, как раз­разился мороз — величайший мороз нашего столетия, по­правший своей железной десницей и каменной стопой все живое вокруг. Несколько крепких мужчин сломали три добрых кирки, прежде чем им удалось вскрыть твердое коричневое чрево земли, где должен был навеки упокоить­ся сэр Энсор. Похороны старого разбойника явили собой величест­венное и трогательное зрелище. Но ни одна слеза не была пролита по нему в этот день (плакала только Лорна), ни один вздох не проводил его к месту последнего приста­нища.

Печальную церемонию я наблюдал со стороны; мое происхождение и вероисповедание не позволили мне при­нять участие в ней. Для меня, быть может, было бы ра­зумнее вообще убраться отсюда подобру-поздорову, пото­му что от этих диких и необузданных людей можно было ожидать чего угодно и, случись что, мне бы не помогли ни мои кулаки, ни мои молитвы. К тому же, — это мне сооб­щила Гвенни,— Карвер и Каунселлор поклялись спровадить меня на тот свет. Но пока старый капитан умирал, они, соблюдая внешние приличия, не смели задевать меня, а когда его не стало, не в их интересах было идти на открытый конфликт с Лорной, потому что ссора с ней могла вдребезги разбить все их далеко идущие планы в ее от­ношении: поклонников среди молодежи у Лорны было пре­достаточно.

После похорон я отправился домой через вересковую пустошь, и душа моя преисполнилась великой печали. Мороз пробирал все сильнее, и я прибавил шагу, чтобы разогреться от быстрой ходьбы. Снег еще не выпал, и земля, коричневая и твердая, напоминала сплошную черствую корку. Туман, окутывавший окрестности послед­ние три недели, рассеялся, и на смену ему пришел резкий пронизывающий ветер.

В первую же ночь после похорон сэра Энсора подня­лась такая метель, о какой я сроду не слыхивал, не чи­тал и даже не думал, что такое бывает на самом деле. Не помню, когда, в котором часу ночи она началась, потому что после ужина мы сразу легли спать: холод давал о себе знать даже в доме, и нам было не до разговоров. А ветер за окном стонал и сетовал, разнося по свету бес­конечные жалобы. В наших краях годами не было боль­шого снега, и потому мы не сделали ничего, чтобы защи­тить свое хозяйство на случай снежной бури.

Была глубокая ночь. Я лежал в постели, и внезапно меня словно обухом по голове ударило: я вспомнил, что накануне вечером старый пастух, отужинавший с нами, предсказал сильный снегопад и великую беду для нашего овечьего и коровьего стада. Лет шестьдесят назад, сказал он, все началось с такого же вот мороза, и когда спал холодный промозглый туман, стоявший целыми днями, по­дул резкий восточный ветер и на третью ночь выпало столько снега, что на фермах полегла половина овец, а на воле погибло множество благородных оленей и лесных пони [48]. Шестьдесят лет назад это было, повторил он, но и доныне он не забыл, как отморозил в ту пору пальцы обеих ног, выкапывая овец из сугроба на той стороне Данкери-Хилл. Матушка, слушая гостя, молча кивала головой, потому что и она слышала о том знаменитом мо­розе от своего отца — моего деда — и он рассказывал ей, как трое человек замерзли тогда насмерть и как потом, когда их готовили для последнего омовения, было трудно снять с них шерстяные чулки, заледеневшие на них до прочности железа.

Вспоминая, как старик поглядывал при этом по сторо­нам, и прислушивался к ветру, и тряс бородой, я беспо­койно заворочался в постели, тем более что в комнате с каждым часом становилось все холоднее. И я решил; на следующий день непременно упрячу всю живность под на­вес— каждую овцу, каждую лошадь и корову, а также всех кур и гусей — упрячу и задам им корма до отвала.

Увы, эти добрые намерения пришли мне на ум слиш­ком поздно! Проснувшись утром, я уже знал — многолет­няя привычка,— который теперь час, хотя в комнате было по-прежнему темно, словно бы на улице и не рассветало. Я тут же бросился к окну и сначала даже не сразу сооб­разил, что происходит снаружи. Оконное стекло наполо­вину было завалено снегом, и куча снега набилась туда, где железная рама была пригнана неплотно.

Боясь, как бы старая рама, не дай Бог, и вовсе не сло­малась, я распахнул окно и тут же понял, что если я хочу спасти наших овечек, за работу нужно браться немедлен­но, не теряя ни единой минуты. Вся земля, насколько хва­тало глаз, была в снегу. Падающий снег висел в воздухе плотной завесой, и ни единой живой души вокруг, один только снег, снег, нескончаемый снег…

Я затворил окно, торопливо оделся, и когда я появил­ся на кухне, там никого не было. Даже Бетти, наша самая ранняя пташка, и та досматривала в эту пору свой деся­тый сон. Я решил поднять на ноги Джона Фрая и еще двух человек, но легко было задумать да куда труднее выпол­нить, потому что едва я открыл двери дома, как я сразу же провалился в снег до колен, а от падавшего снега вокруг не было видать ни зги. И все же я добрался до поленницы дров и разыскал там толстую длинную жердь, которую вытесал незадолго до того. С этим нехитрым при­способлением пробиваться сквозь толщу снега было не­сравненно легче, и вскоре я забарабанил в двери Джона Фрая так громко, что он решил, будто это сами Дуны явились по его душеньку, и выставил из окна бландербасс.

Джону вовсе не улыбалось приниматься за дело в столь ранний час, и он начал отнекиваться, заявляя, что жена будет им страшно недовольна, но я развеял его со­мнения, пообещав, если он и дальше будет препираться, вытащить его из постели силой и усадить к себе на плечо, в чем мать родила. Через пять минут он был на пороге. Вскоре мы достучались до остальных, а затем, прихватив лопаты, совки и длинную веревку, вчетвером двинулись откапывать овец.

Глава 29

Жестокая зима

Став гуськом, мы медленно пробивались вперед. Я шел впереди, а остальные, стараясь не потерять меня из виду, продвигались следом. Хрипло дыша, мы с трудом отвое­вывали каждую пядь, и Джон Фрай стонал так, словно в нашей компании ему приходилось тяжелее всех. Он был уверен, что пришел его смертный час, и если бы жена и детки могли услышать его в эту пору, они наверняка оглохли бы от его «последних» наставлений. Впрочем, над ним было грех насмехаться: снег с каждой минутой валил все гуще и гуще. Хлопья, правда, были уже не такие крупные, как, скажем, час назад, но зато уж теперь меж­ду ними не было никакого просвета. Уоч, мой добрый вер­ный пес, весело следовал за нами, временами совершенно исчезая из виду, потому что даже на ровных местах снег доходил ему по самую спину, а то и по уши. Поминутно спотыкаясь, падая, смеясь, а порой и чертыхаясь, мы все же дошли до широкого луга, что простирался у подножья холма, где за оградой мы держали большинство наших овец.