Иштван Фекете - Терновая крепость
Когда Дюла вернулся, Матула возился со своей знаменитой доской.
Мы ее хорошенько отчистим, — сказал старик, поглядывая на доску. — Но прежде всего — завтрак. Хороша была вода?
Хороша! — ответил Дюла.
Он потянулся и даже не подумал о том, что всего неделю назад он в ответ на этот же самый вопрос сказал бы: «Дядя Герге, когда я проснулся..» И дальше последовала бы пятиминутная тирада о том, как он проснулся, какую испытывал боль во всем теле, потом о героическом купании (еще три минуты) и наконец: «Но сейчас я так себя чувствую, точно заново родился!»
И вместо всего этого только лишь:
— Хороша! И я голоден, дядя Герге. В последнее время мне все время хочется есть.
— Да уж слышу.
Плотовщик даже немного покраснел, потому что в животе у него заурчало. Впрочем, у Дюлы только одна щека по-девичьи зарделась; правая же половина лица оставалась суровой, припухшей и синей.
Как только сучья в костре начали потрескивать и над ними взвились язычки пламени, Матула нарезал хлеб и стал его поджаривать.
— Хлеб-то наш маленько заплесневел. Не заметил?
— Нет.
— Поэтому сначала его нужно поджаривать. Не забудь взять с собой рюкзак. Скажи Нанчи, чтобы она лучше пропекала хлеб. И вообще пусть лучше пришлет две маленькие булки, чем одну большую.
— Тетя Нанчи рассердится.
— Может, и рассердится. Но лучше уж если она полчаса посерчает, чем мы есть будем всю неделю заплесневелый хлеб… Вот и готово. Бери ломоть и подержи сало над огнем так, чтобы оно на хлеб капало. Возьми соль и зеленый перец.
Потом они молча принялись за завтрак. Только сухари похрустывали на зубах. Плотовщик чувствовал, как его охватывало приятное ощущение ленивой сытости.
Матула сложил свой перочинный нож и поднял голову.
— А-а!..
— Вороны! — привстал Дюла и достал бинокль. — Они еще далеко, но словно кого-то преследуют!
— Давай спрячемся, — предложил старик, потому что можно было уже разглядеть, как отдельные вороны проносятся между деревьями.
— Смотрите туда!
В этот момент оттуда, где стояли высокие редкие березы, взлетел орлан-белохвост. Если он не повернет, то пролетит рядом с хижиной. Матула и Плотовщик так плотно прижались к земле, как дранка одна к другой на крыше.
— Ой! Какой большой! И в когтях у него вроде бы какое-то Животное. Щенок!
— Вряд ли, — шепотом отозвался Матула. — Орлан редко залетает в деревню.
— Лиса! Лисенок! — возбужденно воскликнул Дюла.
— Ага! Теперь и я вижу. Лисы в эту пору шелудивые — болеют. Гигантская птица была уже не более, чем в пятидесяти метрах от них. Вороны же поднимали страшный гвалт, будто прося помощи у двух людей.
«Видите? Каррр-карр! Или вы не видите? Он тащит ее, уносит, и нам ничего не достанется! Карр-каррр!»
— Какой огромный! — прошептал Дюла и снова взялся за бинокль. — Я и не подозревал, что он такой большой!
— Да, красивая, большая птица, — проговорил Матула. — Сейчас он летит к своему дереву.
— И тут же слопает лису?
— Думаю, у него нет холодильника. Ну, а теперь поесть мы уже поели, на орла тоже полюбовались, выходит, не грех и к уборке приступить. Давно пора!
— Конечно, — с готовностью поднялся Дюла. — Скажу честно: для Кряжа я с удовольствием займусь уборкой.
— Вот и хорошо, — кивнул старик. — Только не забудь ужо захватить из дома два одеяла для гостя. Ну что ж, приступим.
Через несколько минут поляна вокруг хижины уже смахивала на разграбленный разбойниками склад ярмарочных товаров, зато внутри хижина была совершенно пуста.
— Сначала займемся постелями. Пошли за сеном.
— Дядя Герге, вы уже были здесь? — спросил Дюла, заметив свежие следы.
— Был.
У стога Плотовщик понял, зачем ходил сюда Матула. Под небольшую копну сена были подсунуты две свежевырубленные жерди.
— Иди, берись поудобнее и поднимем.
Плотовщик обрадовался, что они сразу отнесут все сено, однако рукам его не очень понравилась эта затея.
— Ну как, донесешь? — спросил, отдуваясь, шедший впереди Матула.
Если недолго нести, то да.
А мы можем и передохнуть. Скажи, когда устанешь.
Но Дюла не сказал, и усталость его прошла как раз в тот момент, когда они опустили сено на землю. Потом дядя Герге обмел в углах хижины паутину и выгнал наружу несколько ос.
— Только вас еще тут не хватало! — проворчал он.
Однако осы не сразу смирились с выселением и сделали еще несколько попыток вернуться в дом.
— Любят они гнездиться в камышовых крышах, — сказал Матула, выгоняя их. — А мне так не по душе, чтобы они тут обитали, черт бы их побрал! Вы с Белой как ляжете? Рядом?
Хорошо бы рядом.
Тогда клади больше сена, не жалей!
Внутренность хижины вновь начала приобретать жилой вид. Потели получились пышные, почти в метр высотой. Привести в порядок было уже детской забавой.
По всей хижине распространился приятный аромат свежего сена, ружье висело на гвозде, на стене, на другом гвозде, в углу — дождевик Дюлы, шляпа и сумка Матулы.
— Ну, а посуду и стол мы отчистим у ручья.
Серка с неудовольствием взирал на все эти приготовления. Он то дело садился и начинал чесаться. Матула вынес из хижины и кол с цепью для собаки.
— Теперь твое место здесь будет, — проговорил он и вбил кол землю у южной стены хижины. — Внутри нам троим еще места хватит. Будет непогода, так впустим тебя, не бойся.
Серка покрутился около кола, обнюхал все вокруг и, поняв, что хозяин не намерен его сейчас привязывать, спокойно улегся тут же. сейчас, очевидно, кол представлялся ему чуть ли не товарищем: другое дело, когда ему на шее застегивали закрепленную на колу цепь: тогда уже они командовали им, а это Серка не любил.
Матула тем временем выставил на доску посуду, и они с Дюлой (разумеется, в сопровождении Серки) направились со всей «кухней» на берег.
— Чего я не люблю делать, так это мыть посуду. Пошли туда, подальше: там песок.
Когда они опустили доску на берег, Дюла потянулся за висящим у него на шее биноклем.
— Взгляну-ка, сидит ли орел на дереве?
Орлан восседал на своем месте, спокойно и величественно, хотя и сейчас нет-нет да слышалось карканье ворон.
— Он там, дядя Герге. А вот ворон, я не вижу, хотя и слышу их карканье.
— Он бросил им остаток добычи — вот они и дерутся из-за нее между собой.
— Вы сказали, дядя Герге, что лисы в это время шелудивые. А почему?
— Сказал я это потому, что видел нескольких дохлых да и сам подстрелил парочку. У них чесотка, и они немилосердно чешутся. Некоторые даже подыхают.
— От боли?
— Когда овцы заболевают чесоткой, то пастух лечит их мазью, а бедную лису лечить некому. Вот она и чешется, раздирает на себе шкуру. Шерсть выпадает, раны гноятся, покрывают все тело, и животное погибает. А если кое-как и протянет лето, то с наступлением зимы ей все равно конец: ведь шубы-то на ней почти нет.
— А орел не может заразиться?
— Кажись, нет. Хотя я слыхал, что и у птиц есть своя парша. Но пока я среди них шелудивых не видел, а ведь некоторые птицы питаются только падалью.
И орлан-белохвост тоже?
И он. И коршун тоже. А вот соколы, пустельги, ястребы да и совы промышляют только живой добычей. Цапли же, например, не брезгают дохлой рыбой, впрочем, и синицы. тоже, особенно с голодухи зимой. Только вот что, Дюла: голыми руками ты доску не отчистишь. Наломай сухих камышин, посыпь на доску песок, а потом уж три.
Дюла последовал этому совету и не без удивления заметил, как коричневый цвет знаменитой доски стал на глазах светлеть.
— Н-да, ну и грязная же она была! — произнес он наконец, когда доска уже сияла белизной.
— Она была жирной, — поправил его Матула. — Грязь ведь совсем другое дело. Это тоже вроде как бы кожная болезнь.
— Значит, грязная была! — повторил Плотовщик, решивший не сдавать своих позиций, как бы Матула ни возражал.
Но Матула и не возражал.
— Может, и так, — согласился он. — Для меня она была хороша. Но если ты, к примеру, каждый день готов ее оттирать, так на здоровье.
— Этого мне не хватало! — передернул плечами Дюла. — Что за беда, если она будет немного жирной.
Матула ничего не ответил, только улыбнулся и продолжал старательно чистить кастрюлю.
— А котелок мы забыли взять почистить, дядя Герге.
— Да и не к чему. Он и так хорош. Вскипятим в нем воду, сполоснем — вот и ладно! Это даже не плохо, когда в котелке остается привкус. В некоторых корчмах котлы никогда не чистят — в них всегда тушится мясо.
Дюла молчал — ему не улыбалась перспектива каждый день мыть и чистить посуду.
«С Матулой нужно держать ухо востро, — подумал он, — старик знает, что и почему он делает».
Немного погодя они погрузили на доску перемытую и вычищенную посуду и направились к хижине.
