Эйлис Диллон - Лошадиный остров
— Словно огромное птичье гнездо, — сказал я.
— Только у этой птицы явно куриные мозги, — заметил Пэт. — Если будет шторм, вряд ли наше сооружение выдержит. Давай укрепим дрок большими камнями.
— А они возьмут и упадут ночью на голову. Ничего, крыша выдержит, — сказал я уверенно. — Во всяком случае, две-три ночи.
Мы притащили еще две охапки дрока и положили у дверного проема, чтобы на ночь его заделать. Сооружение крыши заняло много времени, а работы и так было хоть отбавляй. Солнце стояло еще высоко, но облака уже начали розоветь. Ветер посвежел. Мы были рады, что приготовили себе на ночь сносное убежище.
Нам пришлось несколько раз сходить к лодке. Перетащили из нее торф, старый парус и мешок картошки. На этом настоял Пэт; я считал, что несколько картофелин будет на первый случай достаточно. Под мешком с картошкой оказалось старое одеяло. Пэт сказал, что он еще вчера тихонько унес его из дому и припрятал в лодке. Это он молодец, не то пришлось бы делать ложе из папоротника. А папоротник наверняка кишит клещами. Вот бы они благодарили нас за ужин!
Когда я вернулся с последней ношей, Пэт уже разжег костер из торфа и стеблей дрока. От костра повалил дым, и я сказал:
— Кто-нибудь заметит дым и сразу догадается, что на острове люди.
— Ветер так быстро его относит, что вряд ли кто успеет заметить. Но делать нечего, надо на чем-то испечь картошку.
Скоро на месте костра краснела груда раскаленной золы, и мы прутьями вкатили туда картофелины.
— Они будут готовы только через час, — сказал я в отчаянии. — Просто ужасно сидеть и ждать целый час! Давай укроем их сверху торфом, а сами прогуляемся по дороге. Так они скорее поспеют.
Мы накололи торф помельче и обложили им груду золы, чтобы она тлела, не погасая. Затем отрезали по ломтю хлеба и, усердно жуя, отправились по дороге, огибающей остров.
Сначала дорога шла вдоль каменной изгороди, тянувшейся справа и слева. Там и здесь в косых закатных лучах резвились сотни кроликов. Они совсем ничего не боялись; завидев нас, садились столбиком на задние лапы и подергивали в недоумении носами. Но скоро, как только дорога пошла вверх, каменная изгородь кончилась, и потянулись ровные каменистые склоны, поросшие вереском. Когда-то здесь паслись стада овец, а теперь было пусто кругом, только куропатки на тонких ножках изредка перебегали, семеня лапками, с одной кочки, поросшей осокой, на другую. Ветер выл и свистел здесь гораздо громче, чем внизу, на пристани. Мы прошли с полмили. Опять начался подъем, и снова потянулись поля, обнесенные изгородью; местность стала еще холмистее. Дорога, сделав крюк, нырнула в ущелье. Мы повернули вместе с ней и, сделав несколько шагов, остановились как вкопанные, любуясь открывшимся видом.
Без сомнения, это была серебряная бухта бабушки Конрой. Да, она была права: красивее места не найти на всем свете. Бухта смотрела на запад, между нею и берегами Америки лежал только океан. Камни в бухте были размолоты в тончайший серебристый песок. Вдоль всей великолепной дуги залива бежали неторопливые продолговатые волны. Отлогое дно было песчаным до глубины, и волны разбивались почти у самого берега. Они откатывались с торжественным гулом, как будто в огромной пустой церкви играл орган. Солнце стояло низко над горизонтом, бросая во все стороны пучки золотисто-багряных лучей. Маленькие облака в золотых шапочках неподвижно висели в небе, точно разглядывали нас. Медленно, неотвратимо садилось солнце. Море налилось пунцовым огнем, краски вокруг на несколько минут стали сочнее, ярче. Потом ветер немного стих, гул прибоя усилился. И солнце вдруг кануло в море. Нам в первый раз стало одиноко на этом пустынном острове. С юга заходила большая темная туча, как будто только и ждала своего часа. Ветер снова задул и стал злобно завывать. И нам обоим захотелось немедленно вернуться в свой лагерь.
— Завтра встанем пораньше, — сказал Пэт. — Придем сюда и спустимся вниз. Как жаль, что надо возвращаться!
— Те люди, которые здесь жили, — сказал я, когда мы шли обратно той же дорогой, — ну, семья твоей бабушки и все другие, им, наверное, было очень больно насовсем покидать этот остров. Интересно, почему они никогда не ездили сюда, хотя бы летом? Я бы ездил.
— Только бабушка хотела вернуться, — сказал Пэт. — Она мне сама говорила. Но одна она не могла, а другие не хотели. Они так настрадались в ту последнюю зиму, что даже годы спустя бледнели и дрожали при одном упоминании о Лошадином острове.
Лучше бы Пэт не говорил этого. Мне вдруг почудилось, что целый рой духов окружил нас и готов следовать за нами по пятам до самой деревни. Они были незлые, просто им было интересно. Но все-таки меня мороз по коже продрал.
— Бежим, Пэт! — закричал я. — Догоняй.
Мы помчались, и духи опрометью бросились прочь. Минут через пять мы уже были у нашего костра. Прутиками выкатили из золы картошку. Мягкая и душистая, она удалась на славу. Подбросили еще торфу, опять раздули огонь; не для тепла — мы разогрелись от быстрого бега, — просто с огнем веселее. Сели у костра друг против друга и стали ужинать, разрезая картофелины пополам и выедая ножом горячую, рассыпчатую мякоть.
Скоро мы оба начали зевать. День был полон приключений; но, по-моему, в сон нас клонило потому, что становилось как-то жутко на этом забытом острове. Ни я, ни Пэт словом об этом не обмолвились, но меня вдруг потянуло в наше уютное убежище, захотелось скорее свернуться калачиком рядом с Пэтом и уснуть, пока на небе еще догорает вечерняя заря. Мы засыпали огонь золой, заложили оставшимся дроком дверной проем, легли на старый парус, расстеленный поверх папоротника, и укрылись одеялом, которое Пэт благоразумно прихватил с собой. В переплете веток над головой была широкая щель, и вскоре в ней замерцала яркая звезда. Я смотрел на нее, смотрел и заснул.
Когда я проснулся, было темно, хоть глаз выколи. Звезда больше не мерцала в щели. Я лежал тихо, надеясь, что сон скоро опять окутает меня теплом и покоем. Вдруг я насторожился: мне почудилось, что земля подо мной слабо сотрясается. Наверное, это меня и разбудило. Я стал вслушиваться в ночную тишь, волосы на голове зашевелились, в висках застучало: «Лошадиный остров! Лошадиный остров!» Теперь уже не только дрожала земля, слышался приближающийся гул. Никакого сомнения: топот копыт по земле. Я в ужасе заорал, схватил Пэта за руку и стал трясти, покуда он не проснулся.
— Что случилось, Дэнни? Да ты не бойся, — заговорил Пэт своим невозмутимым голосом, хотя и спросонья.
— Ты что, не слышишь? Сюда скачут кони!
Пэт схватил меня за плечо и, сжав его так, что я перестал дрожать, прислушался.
— Да, это кони, — произнес он тихо.
Я почувствовал, как Пэт сбросил одеяло. Мы встали. Держа меня за плечо, Пэт двинулся к выходу. Я ступал за ним, как во сне. Топот становился громче. Мы стояли тихо, стараясь не дышать и вглядываясь в просвет над баррикадой из дрока. Небо было еще темное, луна не светила, но мрак уже поредел в преддверии утра. И тут мимо нас промчался табун, оглушительно стуча копытами по заросшей травой дороге. Мы ухватили взглядом только массу летящих теней. Кони мчались к южной оконечности острова, за мол, туда, где мы еще не были. Мы слушали, покуда топот совсем не стих. И еще долго спустя нет-нет да вслушивались в ночную тьму, принимая стук собственных сердец за дробный цокот копыт.
Наконец Пэт проговорил, вздохнув:
— Ускакали! — И снял руку с моего плеча.
Я сказал, поежившись:
— А это были живые кони?
— Живые, — ответил Пэт, — судя по шуму, который они подняли.
Мы снова улеглись, но я больше не мог заснуть. Чуть задремлю — и тут же проснусь в испуге, все мерещится приближающийся топот. Пэт лежал без движения, но, судя по дыханию, тоже не спал. Наконец послышалось мерное сопение, и я позавидовал Пэту: вот что значит прожить на год больше. Творятся неслыханные вещи, а он спит себе и в ус не дует.
Скоро в бледном свете зари стали видны пучки дрока, которыми был заделан вход. Защебетали птицы. Я подождал, когда встанет солнце, и осторожно, стараясь не разбудить Пэта, выбрался наружу. Минувшая ночь была очень холодной. Ветер совсем утих. Бледно-голубую атласную поверхность моря колебала крупная зыбь, тяжело разбивавшаяся о прибрежные камни у мола. Трава возле нашей кузни была вся вытоптана и поломана пронесшимся ночью табуном. Я воспрянул духом: никаких сомнений, кони были живые.
Я разгреб в костре золу; угли под ней были еще горячие, даже тлели, и я положил на них торфу. Затем отправился посмотреть, как там наш парусник. Было не больше шести часов утра. Отлив давно начался, но вода в бухте стояла еще высоко, и парусник был на плаву. Вчера мы привязали его к швартовым на такую короткую веревку, что, если бы оголилось дно, он бы с самым дурацким видом висел сейчас в воздухе. Левее, к своему удивлению, я обнаружил большую песчаную отмель без единого камня, обнаженную отливом. Я посмотрел на отступившую кромку воды и вдруг увидел знакомое колыхание. Подошел поближе и не мешкая бросился назад к кузне. Пэт уже проснулся. Сидел, продирая глаза.
