Олесь Донченко - Ветер с Днепра
— Предрассудки темных людей, Бабариха, — строго сказал Пронька. — Явдошка Ковалишина погибла как герой, ее убили деникинцы за то, что носила в лес еду нашим партизанам. Не может Явдошка блуждать.
— Она не блуждает. Душенька ее, говорят, ходит по лесу. Темной ночью ходит, белы рученьки ломает, слезами умывается: «За что мою кровь пролили, за что меня убили в юных летах?»
— Никто не ходит, баба, — выскочил Евгешка Зуб. — И ничего страшного нет… И цветка папоротника тоже нет. Факт.
Чрезвычайные события, случившиеся дальше, могли бы и не случиться, если бы неожиданно не выступил новый оратор, который ребром поставил перед Евгешкой вопрос:
— Страшного нет, говоришь? Храбрый ты очень! А в лес пойдешь? Пойдешь сейчас в лес — сам–один?
Этим оратором был Быцык. Захваченный врасплох, Евгешка все же не растерялся:
— Хоть сейчас пойду! Я ничего не боюсь! Разве пионеры верят в бабские предрассудки?
— Видишь, Евгений, — дипломатично вмешался Пронька. — Быцык думал, что ты — трус.
— Кто? Я? Евгешка Зуб — трус? Капитана Капитаныча выпестовал?
Но упоминание про гуся не успокоило Быцыка. Он справедливо отметил, что гусь — это еще не доказательство храбрости. Вон в колхозе Ефим Сларгон целого быка вырастил, а боится обычной лягушки.
— Не доказательство? — волновался Евгеша. — А что со мной прошлой зимой случилась?
И он рассказал, что с ним случилось прошлой зимой.
— Ну, вот. Поехал я в лес дров нарубить. А лес густой, сами знаете, июльский лес. И уже вечер. Когда слышу — аву-у! Волки! Целая стая! Факт. Как напали они на меня — беда! Ну, думаю, держись, Евгешка, а то будет тебе здесь могила темная. Как схвачу я топор — двух волков зарубил, а потом на коня — но! Саночки были легкие, липовые саночки — как понеслись, как понеслись… Понимаете?
— Понимаю, Евгешка, — важно сказала Наталья, — лес был липовый, саночки липовые, и волки тоже липовые…
От детского хохота выше подпрыгнуло пламя, луна проснулась в темном молчаливом лесу.
— Не смейтесь, — и Пронька хитровато взглянул на Евгения. — Может, Евгешка действительно такой храбрый. И в доказательство этого, он пойдет в лес и принесет нам оттуда папоротник. Согласны?
И не успел ответить Евгешка, как неподалеку, по кустам, прокатился жуткий хохот:
— О–хо–хо!.. О–хо–хо!..
Где–то в лесу, черном и зловещем, отозвалась луна. Дети испуганно переглянулись, Бабарихи окаменели.
— Что оно?
А к костру заливисто смеясь, вышел пионервожатый Василий.
— Ну как, ребята? Растем?
— Растем! Растем! — хором подхватили дети. — Это — Василий! Вот разыграл!
Рука пионервожатого красноречиво полезла в карман. Какой это знакомый жест!
— Мне! Мне! Мне!
За несколько минут пионервожатый раздал все яблоки.
— Скороспелочки. Бергамота Федулина. Это я сам такое название яблоне дал.
И вдруг он повернулся к Евгешке.
— Ну, как? Бабские предрассудки? Правильно!
Пионервожатый слышал всю беседу о папоротнике–цветке.
— Факты! — ответил Евгешка.
— И в лес пойдешь?
— Не пойдет он! — категорически заявил Быцык.
— Не пойду я? Евгешка не пойдет? Вот возьму и пойду!
— А что ты возьмешь? — насмехался Быцык.
— Ничего. Пойду и все.
— Правильно! Растем! — прищурил глаз пионервожатый. — Докажи им, Евгешка, свою храбрость!
С каждым шагом в лес у парня сильнее и сильнее колотится сердце. Но остановиться нельзя — поздно! Засмеют, проходу не дадут! Ой, какие тяжелые ноги! Как будто камни кто привязал к ним. Не идут — волочатся.
Черный лес ближе и ближе. Он придвигался с каждым шагом — густой, настороженный… И где–то недалеко бродит Явдошка Ковалишина.
«Заббоббони…» — произносит Евгешка сквозь сжатые зубы и сам удивляется, что во всем слове вдруг стало аж четыре «бы». Неужели так в каждом слове — вот странно! И Евгешка произносит:
— Ббаббарихи…
И вновь, бубнение! Опять четыре «бы»! Неужели дрожат губбы? Ух! Вот и лес! Нет, страшного нет. Скоро взойдет луна — видно станет… Неужели дрожат губбы? Ббабба–рихи. Вот знакомая тропа. Сюда днем не раз приходил Евгешка с приятелями. Но теперь тропу трудно узнать. Она то исчезает, то вдруг снова появляется. Корни дубов, как толстые полозы, пересекает тропу, и о них спотыкаются ноги.
Где же папоротник? Как его найти?
Евгешка наклоняется и шарит в траве. Заповедное листья легко узнать — оно как кружево. Днем здесь бывает очень много. Но сейчас — папоротник исчез. Такое уж оно заворожённое растение!
И вот, когда так наклонился Евгений и щупал руками холодные травы, его сердце тоже вдруг застыло. Оно просто замерзло, превратилось в льдинку. Как будто сам старец Северный Полюс дунул парню в грудь. Сказать проще — Евгения сковал страх. Еще бы не бояться — что–то зашелестело и подкралось сзади к парнишке. Это «что–то», очевидно, имело руку. Оно удобно использовало ее как совершенное орудие для того, чтобы содрать с головы Евгения картуз.
Здесь справедливость требует отметить, что Евгений в тот момент все же нашел в себе каплю мужества, чтобы оглянуться. Та же справедливость требует объяснения, что эта капля была первой и последней. Больше Евгений не оглядывался. Из–за ужасного события, случившегося с ним в лесу, он потерял всякие признаки храбрости.
Когда Евгешка оглянулся, то увидел недалеко от себя черный клубок, который быстро покатился в кусты. Затем клубок вдруг остановился и издал звук, очень похожий на хрюканье. Тут же парень заметил и свой картуз, который преспокойно висел на ветке. Если бы на месте Евгения была баба Бабариха, она бы, без сомнения, решила, что этот черный клубок — это леший или, может, какой–то действительный член общества нечистой силы. Но пионер Евгешка тут убедился, что перед ним был обычный еж. Что касается картуза, то он просто зацепился за колючую ветку и через мгновение уже снова был на голове Евгения. Но странно — как ни пытался успокоиться Евгешка, страх все сильней и сильней сжимал парня в своих невидимых когтях. Лес был полон неясных, непонятных шорохов. За каждым стволом дерева притаилась мохнатая когтистая лапа. За каждым кустом кто–то тихонько дышал или сопел. На каждой тропе ясно слышались чьи–то мягкие, приглушенные шаги.
Страх надвигался со всех сторон. Кто–то заплакал в вершинных ветках дуба. И хоть Евгений хорошо знал, что это кричит сыч, однако не выдержал и бросился бежать. Он бежал наугад через лес, забыв и о папоротнике, и обо всем на свете, бежал, цепляясь за пеньки, а тысячи когтистых рук хватали его со всех сторон за одежду.
Остановился Евгешка на незнакомой поляне. Вокруг чаща. Остановился и вдруг с выпученными глазами попятился от горбатого дедушки, что стоял на поляне. Он был в десятке шагов от Евгения, этот дед с одним блестящим глазом, с бородой до колен. И самое страшное в нем было то, что он молчал. Он не двигался, и только его длинная борода чуть–чуть шевелилась от ночного ветерка.
Дорогие мои читатели! Вы, наверное, заметили, что в этой книге есть много юмора. Но уверяю вас, что сейчас ни мне, ни герою повести Евгешке совсем не до шуток. Такой, знаете, тихий горбатый дедушка на ночной поляне мог бы нагнать дрожь и на храброго, а Евгений, как вы уже, наверное, убедились, с храбростью не имел особой дружбы.
Кроме того, я хочу заверить вас, что здесь нет никакой выдумки. Если бы я хотел написать неправду, я мог бы насочинять самых разнообразных ужасов.
Разве не мог бы я, например, описать зеленые волчьи глаза, которые хищно следили за Евгением из–за кустов? Те глаза могли быть, скажем, жучками светлячками. Знаете, светлячки горят ночью как зеленые фонарики? Но это была бы выдумка, ибо Евгений никаких светлячков в ту ночь не видел. Нет, выдумки мне не нужны. То, что случилось с Евгением дальше, интересно и без выдумок.
А что же случилось?
Горбатый дедушка вдруг прижал ко рту ладони и крикнул:
— Ау–у–у!..
Этот крик был какой–то необычный, не человеческий. Евгешка тоже хотел закричать от ужаса, но у него перехватило дыхание. И тут парень увидел, как выплыла из–за вершин луна и осветила дедушку. И дедушка исчез. На его месте стояла лесная груша с отломившейся веткой, и ту ветку легонько раскачивал ветерок, словно длинную бороду.
А глаз? Где же дедово страшное око? Наверное, то луна светила сквозь листву.
Но из–за груши вышла девочка. Она вышла на поляну, остановилась и крикнула:
— Ау–у–у!..
С исступленным ужасом Евгешка угадал в ней Явдошку Ковалишину. Она погибла… в этом лесу пятнадцать лет назад, и с того времени блуждает по ночам. Она — ищет своих убийц, чтобы отомстить. Разве она может знать, что всех белогвардейцев давно уже выгнали с нашей земли?
Евгешка схватился бежать, но споткнулся и упал. Не оглядываясь, он на четвереньках пополз в кусты. Зубы его щелкали. И тут он услышал за собой шаги. Явдошка шла за ним по пятам. Вот она раздвинула ветви кустов, и Евгешка на мгновение увидел ее бледное лицо, освещенное луной. Пальцы Евгения судорожно нащупали в траве камень. Может, то был пенек, может, и в самом деле камень. Безумно Евгений поднял руку и швырнул камень в то бледное, мертвое лицо. Тихо охнула Явдошка и упала, как сноп, на лесную землю, на росяную траву, на чудесный папороть–цветок, что расцветает в купальскую белую ночь.
