Василий Смирнов - Ребята Скобского дворца

— Давай дружить, — в который уже раз предлагал он Ванюшке, преданно глядя ему в глаза и щедро делясь подсолнушками из лавки своего отца.

«Какой толк от твоей дружбы?» — думал Ванюшка, скептически разглядывая узкоплечего Левку. От семечек и леденцов Ванюшка не отказывался, но тянуло его к боевым скобарям. Они уже привыкали к Ванюшке, не мудровали над ним, как вначале.

— Смотри, Цветок на тебя еще злобится, — по-дружески предупреждал Ванюшку Купчик. — «Я. говорит, ему ребра еще посчитаю».

— Пускай только попробует, — хмурился Ванюшка, — тоже сдачи дам.

Купчик критически осматривал Ванюшкины кулаки и с сомнением качал головой.

— Его, знаешь, Царь любит.

Такой ответ озадачивал Ванюшку. Царь был бесспорно сильнее Ванюшки, но самое главное — за его спиной стояли десятки скобарей.

— Царь... Царь... — недовольно бормотал Ванюшка. — На кулаках только и держится.

— Не-ет!.. — Купчик готов был поспорить с Ванюшкой. — Царь жребий вытянул.

— Чего? — переспросил Ванюшка.

— Говорю тебе — жребий. — Купчик вместо дальнейшего пояснения подвел Ванюшку к угловой стене Скобского дворца. — Видишь? — указал Купчик на ржавую водосточную трубу. — Можешь ты по этой самой трубе с крыши съехать?

— Тоже... нашел дурачка! — Обидевшись, Ванюшка хотел отойти, но Левка продолжал смотреть на него испытующе.

— Я тоже не слез бы, — с тяжелым вздохом признался он. — А Царь вот смог.

И тут же Купчик поведал Ванюшке недавнюю историю о том, как скобари поспорили, кто из них самый смелый, и, чтобы доказать свою храбрость, решили по очереди спуститься с крыши вниз по водосточной трубе. Жребий первому достался Царю. Царь, обхватив трубу руками и ногами, стал съезжать вниз, но на высоте третьего этажа труба оторвалась, и Царь грохнулся на панель.

— Месяц он в больнице пролежал. Но теперь ничего. Здоров! — с восхищением похвалил Купчик Царя.

Ванюшка отошел в сторону и внимательно исследовал глазами верхнюю часть трубы. У него даже закружилась голова от такой громадной высоты. С невольным сомнением взглянул он на Купчика, потом снова на трубу и на третьем этаже заметил, что у водосточной трубы не хватает двух колен, которые, очевидно, сорвались с Царем, когда тот падал вниз.

— Сможешь? — снова переспросил Левка, выжидательно глядя на него.

— Нет, — отрицательно покачал головой Ванюшка, поражаясь безрассудству Царя и проявленной им отваге. Он понял, что Царь держится на дворе не только благодаря своей силе.

— У Царя четыре кулака... крестовый брат есть, — продолжал рассказывать Купчик.

— Кто? — Ванюшка снова навострил уши.

— Серега Копейка. Они поменялись крестами и кровью свои имена на заборе написали. Они друг за дружку на тот свет пойдут.

Ванюшка мысленно представил, как Царь и Копейка менялись гайтанами с крестами, скрепили свое братство кровью. Это еще более встревожило Ванюшку. «Далеко до Царя», — подумал он, не теряя еще надежды если и не догнать Царя, то хотя бы в чем-то сравняться с ним.

Все-таки с каждым дном общительный Купчик все больше нравился Ванюшке. Обладал тот необычайной любознательностью. Случалась ли где какая драка или происшествие, Купчик являлся первым. Ванюшка едва поспевал за ним, знакомясь со всеми закоулками Скобского дворца. Выбегали они и на улицу, где, оглушительно гремя по булыжнику, везли тяжелую кладь ломовики. Прохаживались по панели мимо многочисленных торговых заведений: лавок, магазинов, чайной «Огонек»; занимали они первый этаж и своими ярко размалеванными вывесками украшали весь фасад Скобского дворца. Спорили, чья вывеска красивее и лучше. Возвращаясь обратно на двор, ребята останавливались то у одного, то у другого подъезда.

С живейшим интересом следили, как фабричные девушки под гармошку плясали с подмастерьями кадриль, не переставая при этом лузгать семечки. А более деловые парни в пиджаках и жилетках, расположившись на панели и грязных ступеньках подъезда, отчаянно ругаясь, резались в «очко», в «три листика». Порой среди них возникали ссоры, начиналась потасовка, сверкали ножи...

Резкой трелью из общего гвалта вырывался тревожный свисток дворника. Появлялся с соседнего перекрестка дежуривший там черноусый краснощекий городовой Жига. Был он на окраине старожилом. Его с давних пор все знали, и он всех помнил. «Р-разойдись!» — врезаясь в толпу, командовал он, надувая сердито щеки и придерживая рукой шашку. А Купчик бесстрашно лез в самую сутолоку и как вьюн вертелся среди взрослых.

Когда гвалт утихал и толпа таяла, у подъездов по-прежнему толпились небольшими кучками жители Скобского дворца, вели нескончаемые житейские разговоры все про одно и то же: про тяжелую жизнь, про работу, про войну. Выделялся среди них отец Сереги Копейки — высокий, костлявый, рыжеусый котельщик с Франко-русского завода. Расстегивая промасленную блузу и тяжело топая сыромятными ботинками, он громко кричал, размахивая длинными жилистыми руками: «Р-разве мы живем?»

— Как выпьет, так правду ищет, — таинственно шептал на ухо Ванюшке Купчик.

А котельщик приставал к окружающим с вопросами, бил себя кулаком в обнаженную волосатую грудь и заливался горькими слезами.

— Существуем, — соглашался с ним, часто моргай больными глазами, совершенно лысый и безбородый, со сморщенным лицом тряпичник Младенец, одетый в мешковидные шаровары и на босу ногу подвязанные бечевками галоши.

Жаловалась на душившую всех дороговизну худощавая, с нездоровым румянцем на впалых щеках солдатка Стеша. Ей что-то отрывисто и неразборчиво отвечал, харкая на панель кровью, отец Катюшки, такелажник с судостроительного завода.

— И-и-и, родимые, — звучал мягкий голос сгорбленной, хилой Иванихи, тетки Типки Царя. — Господь терпел и нам велел...

— Дураки, потому и терпим, — спокойно и рассудительно откликался на Иванихины слова худощавый, в очках, с короткой русой бородкой механик Максимов из типографии Вольфа.

Ванюшка видел, что Максимова слушали все очень внимательно и потом, после его ухода, в один голос говорили, что несдобровать механику за слишком смелые слова.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — уверенно цедил сквозь зубы белокурый и кудрявый Володя Коршунов, залихватский плясун и гармонист, работавший на кожевенном заводе. — Всех не пересажают.

Тяжело шаркая, подходил к собравшимся заросший рыжей бородой, косматый, саженного роста грузчик, прозванный за нелюдимый характер и буйный нрав Чертом. В широченных холщовых штанах и длинной неподпоясанной блузе, сквозь дыры которой просвечивало голое тело, он, как верста, возвышался над всеми окружающими.

— Черви земные! — вопрошал он глухим рокочущим басом. — Кого осуждаете? — Иных слов, кроме божественных и ругательных, он не признавал.

— Грешны, отче! Грешны! — лебезил возле него весельчак и говорун отец Фроськи, слесарь с завода Берда Егор Зубарев. Намекал он на всем известную наклонность бывшего дьякона-расстриги Черта громогласно обличать неугодных ему людей в разных пороках. Всегда угрюмый, Черт глядел на окружающих дико и мрачно из-под густых огненных бровей. Размашисто перекрестив Зубарева, он протягивал длинную жилистую руку и рокотал:

— Соломон! Одолжи на шкалик... Душа горит... — Внезапно (было это при Ванюшке) подхватив стоявшего рядом Кузьку за шиворот, Черт высоко поднял его над землей и, дико вращая белками опухших, воспаленных глаз, заревел: — Р-р-расши-бу-у!..

Все, даже взрослые, шарахнулись в сторону, но, к великому изумлению Ванюшки, вперед бесстрашно выскочила Фроська и, топая ногами, закричала во все горло:

— Дурак! Острожник! Отпусти!

У Ванюшки замерло сердце. Взрослые молчали. Поставив на ноги Кузьку, Черт с ухмылкой, заложив за спину руки, повернулся к Фроське, громадный и дикий, забавляясь ее яростью. А Фроська не отступала ни на шаг, продолжая ругать Черта.

— Уйди, пигалица! — грозно попросил Черт, начиная сердиться. Лицо у него побагровело.

Кто-то из взрослых, схватив Фроську за рукав, втолкнул в подъезд. Ушел домой и Ванюшка, по-прежнему испуганно оглядываясь на Черта.

Мужество Фроськи заставило Ванюшку взглянуть на нее по-другому. Фроська оказалась храбрее любого мальчишки на дворе, даже Царя.

— Нагулялся, Якунькин-Ванькин? — спрашивал дед, когда Ванюшка появлялся на кухне чайной «Огонек».

Спокойно примащивался Ванюшка в углу за колченогим столом у буфета, где можно было, не мешая никому, заниматься своими делами.

— Проголодался? — спрашивала мать, и перед Ванюшкой на столе появлялась тарелка с кушаньем.

В сумрачном, душном от пара и чада помещении кухни, весело пофыркивая, кипела вода в объемистом медном кубе, вмазанном в плиту; стрекотал в углу у наружной стены вентилятор; теснились застланные желтой клеенкой столы, за которыми харчевали, обедали и ужинали, постоянные «дешевые» посетители. Ванюшкин дед уже знал их наперечет, величая по имени-отчеству, рассыпая при этом скороговоркой свои прибаутки и шутки, до которых он был большой охотник.