Серебряный остров - Николай Корнеевич Чуковский
— Я слышала голоса, топот ног, потом выстрелы. Много выстрелов. Когда стрелять перестали, он вытащил меня из погреба. Он сказал, что мы сейчас поедем.
— Убитых ты видела?
— Видела. Их было — много, и в доме и кругом. Мы натыкались на них в темноте, потому что было ещё совсем темно. Немцы, убившие их, уже уехали с острова. Мы сели в лодку, обогнули остров и высадились на левый берег. Он взял меня за руку, и мы пошли к городу. По небу прыгали огни, всё гремело, и он сказал мне, что это наступают русские. Он очень боялся…
— Откуда ты знаешь, что он боялся? — спросил Виталий Макарович.
— Я про него всегда всё знаю. Он от страха так сжимал мне руку, что пальцы у меня стали, как деревянные. Уже начало немного светлеть, и до города было близко, и мы хорошо видели мост и немецкие танки и машины, которые по мосту удирали на ту сторону. Потом мост взорвался…
— Ты видела, как взорвался мост?!
— Видела. Столб огня поднялся до самого неба. Земля колыхнулась, и мы упали. Он плакал от злости. Потом побежал к мосту, но не по дороге, а низом, через болото…
— Понимаю! — воскликнул Виталий Макарович. — Он знал, каким путём побежит тот, кто взорвал мост, и хотел встретить его!
— Он потащил меня почти к самой воде, потом мы легли в кусты и стали ждать. У него был пистолет, и он держал его в руке. Мы ждали, но никто не приходил. Только слышно было, как били пушки и как кричали немцы перед мостом. Ох, как они кричали! Ему надоело ждать, он хотел пойти дальше, но я, видно, мешала. Он снял с себя ремень и прикрутил меня к дереву, чтобы я не могла удрать. Он всегда боялся, что я удеру от него… Он поднял пистолет вот так и пошёл. Он отошёл от меня не дальше, чем вон та дверь, как ему навстречу из кустов вышел этот человек…
— Какой человек? — спросил Виталий Макарович.
— Не знаю. Высокий. Было ещё довольно темно, и я плохо рассмотрела его. Тонкий и высокий. В руке он держал короткую железную лопату.
— Лопату? — воскликнул Виталий Макарович. — Конечно, ему нужна была лопата, потому что провод, который вёл к минам под мостом, был зарыт в землю…
— Они чуть не столкнулись, и оба остановились, — продолжала Настя. — Я видела, что они сразу узнали друг друга. Он стал поднимать пистолет. Высокий размахнулся и ударил его лопатой по лицу. Он выстрелил. Высокий упал. Тогда он уронил пистолет в траву, закачался и закрыл сабе лицо руками. Не отнимая рук от лица, он повернулся ко мне. Сквозь щёлки между пальцами текла кровь. Высокий лежал и не двигался.
Настя замолчала. Все молчали.
Коле страшно было взглянуть на маму, но он пересилил себя и взглянул. Мамино лицо было бледно, губы твёрдо сжаты, глаза суровы, почти надменны. Нет, она не плакала. И Коля тоже не заплакал.
V
Виталий Макарович заговорил тихо, ни к кому не обращаясь, словно сам с собой.
— Я смутно догадывался обо всём, — сказал он, — и теперь вижу, что догадка вела меня по верному следу. Я рассуждал так: из тех, кто явился тогда на Серебряный остров, не были убиты, кроме меня, два человека. Один из них предал нас, другой совершил подвиг — взорвал мост, отрезав немцам путь к отступлению. Один из них был лоцман Козиков, другой — учитель Николай Николаевич. Я знал их обоих. Ни одного мгновения я не сомневался, что мост взорвал Николай Николаевич. Но я хотел, чтобы об этом знали все. Мне нужны были доказательства.
Он замолчал, чтобы перевести дыхание. Он был очень слаб. Наступила напряжённая тишина. Она длилась долго, очень долго. Наконец, Виталий Макарович пересилил себя и продолжал.
— Я всегда не любил этого Козикова, — сказал он тихо, но твёрдо. — И знал, что многие в отряде не любят его. Но в отряд он вступил гораздо раньше меня и ни в чём дурном не был замечен. Мне нужны были доказательства и, лёжа в госпитале с отрубленной рукой, я дал клятву, что найду их. Выписавшись из госпиталя, — сказал он, — я вернулся сюда, в этот город, и сразу принялся за поиски. Мне повезло: я узнал, что один пленный немец, работавший во время оккупации в здешней немецкой комендатуре, сообщил на допросе, что лоцман Козиков, выдававший себя за партизана, был связан с немецким комендантом. Я разыскал показания этого немца и прочитал в них ещё одну важную подробность. Этот немец, после того как Красная Армия освободила город, не сразу попал в плен, а несколько дней скитался по окрестным лесам. Во время этих скитаний он встретился с Козиковым. Козиков был ранен и перепуган. Он сказал немцу, что никуда не может уйти, пока не разыщет один опасный документ. Этот документ выдал ему немецкий комендант, и спрятан он в старом здании школы.
Голос Виталия Макаровича совсем ослабел. Голова его клонилась к подушке. Агата смотрела на него умоляюще: она хотела, чтобы он замолчал, отдохнул. Но он сердито взглянул на неё, упрямо мотнул головой и продолжал:
— Я понял, — сказал он, — что мне в школе нужно ждать гостя, и я его ждал, чтобы достойно встретить. И гость приходил, но я, к стыду своему, не узнавал его, — я не знал, что удар лопатой разбил ему лицо. Поджидая, я хотел сам найти этот документ, и облазил всё старое здание. Но документ мне не попадался, не понимаю почему, может быть потому, что я не знал, в какой части здания находился партизанский штаб. Я даже
