Владислав Крапивин - Я больше не буду, или Пистолет капитана Сундуккера
– Ага… Но ведь можно же помириться.
– А что говорят провинившиеся мальчишки, когда хотят, чтобы их простили?… А?
Он шумно дышал там далеко, в будке телефона-автомата. Может быть, обиделся? Не надо…
Генчик неуверенно хихикнул:
– Динь-дон…
– Что-что? Ох и безобразник же ты!
– Они говорят: «Динь-дон» – уже без робости, от души завопил Генчик в трубку.
– Сию минуту марш на трамвай и – ко мне!
– Я уже там, где пересадка!
– То-то же… Кстати, у меня есть для тебя сюрприз.
– У меня, кстати, тоже… – Голос у него прозвучал как-то странно.
– Надеюсь, это не связано со стрельбой?
– Вообще-то… связано. Только не бойтесь, он хороший – этот сюрприз!
– Имей в виду: если опять что-то натворил, будет тебе на орехи!
– Не-а! Вы обрадуетесь! – И гудки.
Прибежал из-под душа Руська. Продрогший.
– Ничего! Сейчас согреешься!
И на радостях Зоя Ипполитовна так взялась за него, что бедняга завопил:
– Горячо же! И глаза щиплет!
– Зато будешь самый чистый Руська на свете…
– Не хочу самый… ай!
Он вертелся, как вьюн, пока она мыла и вытирала ему голову и плечи. Пришлось даже шлепнуть между лопаток. Он не обиделся. Намотал на голову полотенце, выпятил под халатом живот:
– Я похож на турка! Да?
– Самый настоящий турчонок… Ну, пойдем, покажу корабль.
За плечи подвела она Руську к «капитанской» комнате и толкнула дверь. А сама вернулась на кухню. Пусть мальчик смотрит на корабельные чудеса без стесненья.
Зоя Ипполитовна выстирала Руськины штаны и майку, развесила на дворе. Вернулась. Заглянула в комнату с кораблем.
Руська стоял неподвижно и смотрел. Но смотрел не на бригантину, не на глобусы и корабельные приборы. Вскинув голову, он замер перед фотографией Ревчика.
Услышал шаги, оглянулся. В глазах – тревожный, жалобный какой-то вопрос.
– Она у вас откуда?
– Что?
– Карточка. У нас… у меня есть такая же, только поменьше. Это дедушка, когда был мальчик.
2Генчик появился через полчаса. К тому времени Зоя Ипполитовна уже знала историю Руськиной жизни. Прямо скажем, невеселую.
Руськин дед, Тимофей Константинович Ревва, после долгой службы в авиации работал в конструкторском бюро, в Москве. Потом ушел на пенсию. Была у него дочь – Руськина мать. Был у нее муж – Руськин отец. Работал инженером на химическом заводе. Там рванула однажды емкость с ядовитым газом, и отца не стало. Руське было тогда семь лет.
Мать погоревала и вышла замуж снова. Новый папаша оказался ничего, но…
– Любил вот это… – И Руська звонко щелкнул себя по тонкому горлу.
Мало того, что сам любил. Начал и жену потихоньку приохочивать к тому же. Сядут вечером на кухне и рюмочку за рюмочкой… Тимофей Константинович наконец разобрался, что к чему. Был он человек решительный и попросту выгнал Руськиного отчима из дома. А дочери велел забыть о нем. Та, как ни странно, послушалась.
После этого дед решил расстаться со столицей, вернуться в город, где родился и учился в школе. Под старость ему стало казаться, что на родине жизнь пойдет лучше. Руськина мать не спорила. Может, и ей хотелось перемен, чтобы позабыть прошлые беды.
Дед умер прошлой весной, не успел уехать в Белорыбинск.
Но Руськина мать не оставила этих планов. Московскую квартиру продали, деньги выручили немалые. Хватило и на переезд, и на покупку однокомнатной квартиры здесь, на окраине Окуневки. Больше им вдвоем и не надо было.
Но вдвоем они жили недолго. Мать стала работать в художественных мастерских при ткацкой фабрике и там познакомилась с неким Аркадием Артемычем.
Сперва Артемыч показался Руське «нормальным дядькой». Тихий такой, добрый. Но скоро стало ясно – такой он, пока трезвый. И началась прежняя жизнь – такая же, как при московском отчиме. Только деда не было, а Руська попереть Артемыча из дома, конечно, не мог.
Он стал уходить из дома сам. И наконец притерся к компании Круглого и Буси. Но, видать, притерся не очень крепко, раз все закончилось таким образом… Наверно, крепко все же сидела в Руське память о деде, который всегда стремился жить ясно и без всякого зла.
– Послушай, Руська… А про свои давние годы дедушка рассказывал? – спросила Зоя Ипполитовна. И смутилась, как девочка.
– Да… – Руська кивнул тюрбаном, тот развалился и упал на пол. Руська не стал наматывать его снова. – Он рассказывал. Про всякое. И как дружил с девчонкой. Ее звали Зойка-Пароход… – Руська глянул хитровато, заелозил на табурете, стал тереться отмытым ухом о плечо. Халат съехал с плеч, сполз до пояса, и Руська сидел теперь коричневый, костлявый и какой-то очень беззащитный.
Зоя Ипполитовна провела по его щетинистой макушке ладонью. В это время и возник на пороге запыхавшийся Генчик.
Он увидел Руську, замигал.
– Знаешь, кто это? – значительно произнесла Зоя Ипполитовна.
– Знаю, конечно. Б… Бычок… Привет.
– Не бычок, а Руслан. Но не в этом дело. Он – внук Тимы Ревчика. Того самого! Можешь себе представить?
Генчик, разумеется, удивленно замигал опять. Но его изумление было меньше, чем ожидала Зоя Ипполитовна. Генчик склонил голову к плечу, осмотрел Руську как бы заново. Поскреб в затылке.
– Вот это да… Какое совпадение.
– Это не просто совпадение. Это судьба, – произнесла Зоя Ипполитовна. Словно поставила крупную точку в конце страницы. И присела у стола.
– Пластинка-то не склеилась, да? – неловко сказал Генчик. – Там не хватает кусочка.
– Он принес другую, такую же. Из коллекции деда, – объяснила Зоя Ипполитовна. Однако уже без прежней бодрости. Устало.
– А чего вы… так? – тут же встревожился Генчик.
– Как «так»?
– Ну… вдруг в печали увязли.
– Ничуть не бывало…
– Только не отпирайтесь! Я же ваш характер знаю!
Руська – тот характера Зои Ипполитовны еще не знал. Но и он почуял неладное. Встревоженно завертел головой на тонкой шее. Даже Варвара перестала мыть себя за ухом и притихла в углу у плиты.
– Что случилось? Говорите, – строго потребовал Генчик.
– Ничего не случилось, уверяю тебя. Просто… перепад настроения, так это, кажется, называется.
– А почему он не в ту сторону, этот перепад? Радоваться надо, что внук нашелся…
– Я радуюсь. Разумеется… А грустно оттого, что жизнь такая короткая. И Руськиного дедушки уже нет…
– Но зато Руська – вот он, – не очень уверенно возразил Генчик.
– Конечно, конечно… Поставь-ка, Бубенчик, чайник. Я распечатаю банку с вишневым вареньем.
Но Генчик видел, что печаль не оставляет Зою Ипполитовну. И чтобы отвлечь ее от грустных мыслей, с нарочитым интересом спохватился:
– А где пластинка? Можно посмотреть?
– Вот там, на столе…
Генчик достал пластинку из конверта. Она была в точности как та, разбившаяся. Генчик дохнул на нее – туманное облачко на миг легло на тонкие бороздки.
Генчик опять подивился тому, что этот асфальтовый блин может хранить в себе живой голос.
Если может сохраняться голос, значит, и дух человека может…
– Зоя Ипполитовна! Я зря тогда наболтал… про это…
– Про что?
– Ну… что капитана Сундуккера не было на свете…
– Но, Бубенчик… ты ведь был прав.
– Нет, не прав! Если его не было, откуда взялся дух? Тогда, ночью…
Зоя Ипполитовна дребезжаще засмеялась.
– Ох, голубчик… Это старая игра. Вертушка в таких случаях чаще всего останавливается на буквах, которых ждут… возможно, я жульничала, сама того не желая. Ты уж прости старуху.
– Нет, не прощу! Это вы не тогда, а сейчас… жульничаете! Сами того не желая…
Она не рассердилась. Помолчала и спросила серьезно:
– Ты как думаешь?
– Да. И вы тоже…
Руська, конечно, ничего не понимал. По-прежнему вертел головой. Тревожно смотрел то на Генчика, то на Зою Ипполитовну.
Она поправила очки, встряхнулась и деловито предложила:
– Оставим капитанскую тему. Все равно теперь это не имеет значения.
– Почему? – Генчик слегка ощетинился.
– Посуди сам. Кому все это надо? Я старая, протяну недолго. Скоро мне… вслед за Ревчиком.
Руська сердито вскинулся:
– Дедушка умер не от старости! Он простудился на подледной рыбалке!
– Ну, все равно. Время – оно ведь безжалостно. И чем больше человеку лет, тем оно быстрее… Помру, и дом этот сроют. Кому нужна развалюха? Ни дочерям, ни городскому хозяйству… Ну, имущество я, конечно, поделю между вами. Одному – портрет, другому – модель. И всякие другие вещи… Но все это будет уже не то. Дома, где обитал дух капитана Сундуккера, не станет… Кстати, я надеюсь, что вы не рассоритесь при дележе наследства. А?
Генчик и Руська переглянулись. Стало им обоим ужасно неловко. И Генчик рассердился. На Зою Ипполитовну.
