Джек и Джилл - Олкотт Луиза Мэй

— «Вашингтон переправляется через Делавэр»! [57] — раздался восторженный вопль из зала.

И тут же оркестр под управлением Эда грянул гимн «Вот он грядет, украшенный венком». [58] Фальшивые ноты следовали одна за другой, но музыканты не останавливались, видимо следуя принципу: умрем, но доиграем.

Вероятно, даже это обстоятельство не помешало бы успеху впечатляющей живой картины, но тут вдруг один из гребцов-ветеранов, внешне очень похожий на Джо, резко дернулся, весло его завязло в складках ткани, изображавшей бурное море, он выронил его из рук, затем попытался повернуться к сидевшему за его спиной молодому черноглазому гребцу с явным намерением дать тому тумака, но юноша успел отшатнуться — и оба, не удержавшись на табуретках, упали, каждый при этом потянув за собой своего соседа, а те, в свою очередь, в попытке сохранить равновесие, хватались уже за следующих ребят. В итоге доблестный отряд Джорджа Вашингтона всем составом рухнул на сцену, а сверху барахтающихся в синей ткани ребят накрыла крашеная доска. Катастрофическая гибель команды была встречена гомерическим хохотом зала. Не смеялся один лишь Джордж Вашингтон. В то время как морская пучина поглотила весь его великолепный отряд, он, крепко сжав в руках древко флага, с самым невозмутимым видом продолжал стоять посреди то появляющихся, то снова исчезающих в бушующих волнах ног, весел и раскрасневшихся лиц жертв кораблекрушения. Явленные в этой сцене Джорджем Вашингтоном стойкость и благородство заставили стихнуть взрывы смеха в зале, и занавес закрылся под оглушительные аплодисменты зрителей, адресованные исключительно ему одному.

— Впечатляюще, не правда ли?! Не ожидал, что мой Гас может проявить такое хладнокровие в критической ситуации, — обратился к своему пожилому соседу мистер Бартон, до глубины души потрясенный мастерской игрой сына.

— Если бы нам не было совершенно точно известно, что четвертого декабря тысяча семьсот девяносто девятого года Вашингтон умер в собственной постели, думаю, сейчас многие и впрямь могли бы поверить, будто его жизнь унесло вот это самое кораблекрушение, — рассмеялся пожилой джентльмен, явно гордясь своей памятью на исторические даты и факты.

После окончания сценки до зрителей из-за занавеса донеслись крики. Это мальчики крайне эмоционально обсуждали случившееся: Ральф ругал Джо, тот оправдывался, сваливая вину на Грифа, который, мол, начал его щекотать, вот он и не выдержал. Но вскоре все смолкло, и занавес вновь открылся для показа следующей живой картины.

Девочки решили напомнить, сколь значительный вклад в события, которым был посвящен сегодняшний праздник, внесли героические и самоотверженные женщины. Часто ведь получалось, что о них забывали, воспевая подвиг одних лишь мужчин. Живая картина носила название «Дочери Свободы». [59] Несколько юных актрис сидели за тонконогим паукообразным столиком. Все они были в нарядах времен молодости своих прабабушек: в больших чепцах, платьях из ткани в цветочек и высоких ботинках на каблуке-рюмочке. Держа в руках чайные чашки, молодые барышни из светского общества обсуждали недавно введенный налог на чай и давали друг другу торжественное обещание никогда больше не пить этого напитка, пока налог не будет отменен. Встав со своего места, Молли, судя по ее горящему взгляду, провозгласила тост: «Свобода навечно и да падут тираны!» Ее соратницы чокаются друг с другом чашками. Они готовы сразиться за независимость своей страны. Мэри на правах хозяйки дома тянется к старинному чайнику, на котором крупными буквами написано: «Шалфей», чтобы наполнить чашки своих патриотичных подруг для нового тоста.

Занавес опустился под шквал аплодисментов, но через мгновенье снова поднялся. Это родители никак не могли налюбоваться на своих хорошеньких дочерей, до того те предстали перед ними очаровательными в одежде столетней давности. Нескончаемые овации сопровождали звуки шотландской песни «Старое доброе время», [60] очень к месту выбранной Эдом в качестве этакого деликатного намека на то, что наши праматери достойны благодарной памяти потомков не меньше, чем наши праотцы.

Еще во время картины, посвященной Бостонскому чаепитию, благодаря доносившимся из-за кулис грохоту, клацанью и металлическому лязгу стало очевидно, что следующая картина будет военной. Так и случилось. Несколько минут спустя юные актеры предприняли попытку воссоздать на сцене живописное полотно «Капитуляция лорда Корнуоллиса под Йорктауном». [61] Ах, какой же цветник предстал перед взглядом изумленной публики! На маленькой площади сцены обнаружилась сногсшибательная концентрация самых известных участников. Войны за независимость, среди которых зрители увидели знаменитых генералов: Лафайета, [62] Костюшко [63] и Рошамбо. [64] Возглавлял этот потрясающий отряд, конечно же, Джордж Вашингтон. Все генералы красовались в великолепных военных мундирах и, разумеется, с непременными шпагами, которые явно служили предметом гордости всей их жизни.

Началась картина со звуков военного марша, который исполняли флейтист и барабанщик. Под эту музыку на сцену вышел Корнуоллис. Он выглядел страшно расстроенным, но полным мужественного смирения. Отдав победителям шпагу, он отошел в сторону и стоял там, отведя глаза, в то время как его побежденная армия маршировала мимо своего генерала, складывая оружие у ног Вашингтона.

Сцена эта стала истинным наслаждением для юных актеров. Ведь для нее ребятам удалось раздобыть подлинное оружие национальной гвардии, и прежде чем все это оружие оказалось у ног Джорджа Вашингтона, как минимум дюжине британских солдат пришлось пройти мимо великого полководца. Военная музыка и чеканный шаг воинов вновь всколыхнули патриотические чувства зрителей, накал которых достиг на сей раз такой степени, что живую картину пришлось повторить на бис, и, вероятно, мальчики так и продолжили бы маршировать до самой полуночи, не распорядись Ральф решительно закрыть занавес и готовиться к следующему номеру программы, который вносил в композицию сегодняшнего представления весьма существенный новый нюанс и был призван показать, сколь высокую цену пришлось заплатить Отцу Отечества [65] за его славу.

На затемненной сцене появился лагерь, который посреди чистого поля разбили окоченевшие от лютого зимнего холода солдаты в изодранных одеждах. Среди них много раненых с перевязанными ногами и головой. Не имея даже одеяла укрыться, бедняги устроились на ночлег прямо на земле. Нигде в округе не видно ни еды, ни огня. Грызя сухую корку, лагерь в эту ненастную зимнюю ночь охранял часовой; с обмотанными окровавленным тряпьем ногами и лицом бледным настолько, насколько его способен выбелить мел, солдат выглядел не менее изможденным, чем его заснувшие товарищи.

В расположившейся в глубине сцены палатке, пристроившись на деревянном чурбаке, сидел воин. При свете свечи, стоявшей в бутылке, мужчина пристально изучал разложенную на коленях карту. Сине-желтый мундир, нос, манеры — все выдавало в этом усталом человеке великого Джорджа Вашингтона. Несмотря на разочарование, целый ряд тяжелых поражений, цепь невзгод и опасностей, которые кого угодно могли бы погрузить в отчаяние, он продолжал усиленно работать во имя спасения собственной страны.

— Вэлли-Фордж, [66] — произнес кто-то из публики.

Зал объяла полная тишина, словно каждый в этот момент на самом себе испытал всю меру лишений, которые довелось пережить армии Вашингтона. Хруст сухаря, забинтованные ноги, изорванная одежда, снег, одиночество, непревзойденная храбрость и стойкость этих людей глубоко тронули сердца всех присутствующих в зале. Трагический эпизод Войны за независимость был воссоздан юными актерами столь реалистично, что, когда какой-то малыш внезапно произнес полным горечи голосом: «Ой, мама, неужели там было и правда так страшно?!» — зал взорвался громкими аплодисментами, будто бы каждый из хлопавших хотел подбодрить представших перед ними смельчаков и вдохновить их на продолжение борьбы, победа в которой была уже так близка.