Софья Радзиевская - Тысячелетняя ночь
— Эй, приятель, держи голову крепче, не то она свалится у тебя с плеч! — неожиданно раздался весёлый голос, и высокий человек в зелёной одежде, выступив из-за куста орешника, загородил юноше дорогу. Тот нехотя поднял голову и посмотрел на говорившего без всякого волнения.
— Тебе нужна моя одежда? — вяло спросил он, снова устремляя взор куда-то вдаль. — Бери, пожалуйста… и виелу тоже, хоть и думал я раньше, что она мне дороже жизни.
По-прежнему не глядя на встречного, юноша нагнулся и, положив виелу на землю, медленно выпрямился и взялся за шнурки своей нарядной одежды. Но высокий человек схватил его за плечи и встряхнул с такой силой, что путник едва не упал.
— В уме ли ты, парень? — вскричал он с нешуточной досадой. — Да где же ты слышал, чтобы Робин Гуд ощипывал пёрышки соловьёв и малиновок?
Глаза юноши блеснули слабым оживлением:
— Ты Робин Гуд? — спросил он и, покачав головой, добавил. — Говорю тебе: мне всё равно. Не нужна одежда? Оставь же виелу на память и отпусти меня.
Он вяло попытался освободить своё плечо от тяжёлой руки Робина, но получил толчок, от которого отлетел в сторону и упал бы, если б другой человек, появившийся вслед за первым из-за кустов орешника, не поддержал его.
— С ума сошёл, капитан? — вскричал он с досадой, но Робин Гуд перебил его:
— Говорю тебе, Гуг, — вспыльчиво крикнул он, — что буду трясти этого мальчишку, пока он не проснётся и не почувствует себя мужчиной. Эй, приятель, если у тебя рыбья кровь, я разогрею её парочкой хороших тумаков. Может быть, ты догадаешься сказать тогда, что за беда стряслась с тобой и чем тебе можно помочь?
— Помочь, — медленно повторил юноша, как будто просыпаясь, и вдруг, оттолкнув Гуга, кинулся к Робину и схватил его за руки.
— Так помоги мне! — пылко вскричал он. — Помоги! И всю жизнь свою я, Аллен о’Дел, отдам тебе!..
— Вот так-то лучше, — одобрительно проговорил Робин и крепко сжал и потряс тонкие руки. — Говори, дружок, да скорее, дело, видно, не терпит.
— Через час по этой дороге пройдёт свадебный поезд, — волнуясь и торопясь, заговорил менестрель. — Франклин Седрик отдаёт свою дочь, мою невесту, в жёны сэру Гуго де Феррико и епископ Герефордский повенчает их в нашей приходской церкви. Ему семьдесят лет — жениху, но он норманн, богат и знатен, а я… бедный саксонский певец. Он поедет с целой свитой гостей, слуг и оруженосцев, и с ними ещё слуги епископа. — Снова опустив голову, юноша добавил упавшим голосом, — только чудо может спасти её и меня.
— Нет, всё-таки тебя, похоже, спасёт пара хороших затрещин, — беззлобно сказал Робин и, обернувшись к Гугу, быстро добавил:
— Норманн богат и знатен и негодяю семьдесят лет. Недаром у меня сегодня чесались руки… Спеши же, брат, молодцы уже выспались и скучают без дела. Бегите к церкви да поживее и спрячьтесь в кустах. А услышав сигнал, не зевайте, я затрублю только, когда нам здорово подпечёт пятки. Готов ты, юнец? — Но менестреля нельзя было узнать. Нахмурив брови и крепко сжав губы, он бережно укрепил виелу за спиной и молча попробовал, хорошо ли ходит в ножнах его небольшой лёгкий меч. Затем быстрым движением спрятал под шапку нависшие на глаза золотистые кудри.
— Идём, — твёрдо сказал он. — Выходит, я слышал о тебе правду.
Не успели потревоженные человеческой речью горлинки заняться собственными делами, как за поворотом опустевшей дороги послышались стук копыт и весёлые голоса. Это были важные путешественники. Они ехали по трое в ряд и громкими речами разгоняли робких обитателей леса. Два белых мула в переднем ряду и такой же масти конь между ними сияли роскошью убранства не менее, чем сами всадники. Рыцарь на белом рысаке был облачён в золочёную кольчугу итальянской работы, и узорчатый шлем с поднятым забралом, ножны громадного прямого меча и изогнутые шпоры украшали драгоценные камни. Сердце блестящего рыцаря несомненно билось молодо и горячо. Лихо подбоченясь и ловко поворачиваясь в седле, и выразительно поглядывал на следовавшую за ним нарядную девушку.
Однако любопытному дятлу, притаившемуся за веткой старой берёзы, удалось подметить, что рука важного рыцаря, державшего поводья, порядочно дрожала и шлем на гордой голове подозрительно колыхался. Увы, годы бегут одинаково быстро для бедных и богатых, для знатных и для униженных судьбой. И всё золото сэра Гуго де Феррико не могло купить ему ни молодости, ни любви спутницы, молчаливо следовавшей за ним, опустив заплаканные глаза.
Однако это меньше всего интересовало сиятельного барона. Сам епископ Герефордский в чёрной шёлковой одежде, украшенной кружевным воротником и подбитой дорогим мехом, ехал справа от жениха на спокойном муле. Сам приор Эмметского аббатства, весёлый и румяный более, чем это следовало бы благочестивому монаху, ехал слева от него. Роскошный пир и щедрые подарки жениха ожидали их, прочее — не имело значения.
Толстый человек в красной суконной одежде с падавшими на плечи длинными седыми волосами, отец невесты, следовал справа от неё во втором ряду. Лицо его сияло от гордости. Шутка сказать: знатнейший нормандский барон готовился стать его зятем. Правда, поведение дочери несколько портило его настроение; глупая девчонка будет важной дамой при королевском дворе, а едет — словно не на свадьбу, а на похороны. Недаром сегодня, чтобы уговорить её сесть на лошадь и вытереть заплаканные глаза, пришлось прибегнуть не только к благочестивым увещеваниям, а и кое к чему покрепче. И важный Франклин с некоторым смущением покосился на плеть с резной рукояткой, висевшую на луке седла.
Взрыв хохота в весёлой толпе гостей, следовавшей за ними, перебил его неприятные мысли. Выпрямившись, строгий отец расправил на груди длинную свою саксонскую породу.
«Э, не беда! Слёзы девчонки — роса. Высохнут сразу же, как достопочтенный епископ Герефордский совершит священный обряд венчания над ней и… этой старой вороной», — докончил он мысленно, так неожиданно для самого себя, что невольно притронулся рукой к губам, как бы опасаясь, что кто-то подслушает его крамольные мысли.
Счастливому жениху, очевидно, не приходило в голову, что кому-нибудь он может показаться неподходящей партией для красавицы. Упёршись правой рукой в бок и опустив поводья, он левой лихо закрутил снежно белый ус и радостно выпрямился, когда дорога внезапным поворотом вывела их к небольшой, одиноко стоявшей церквушке.
Правда, он предпочёл бы пышную свадьбу в Лондоне. Там красота невесты многих бы заставила ему позавидовать, но обстоятельства вынуждали торопиться.
Двери церкви уже были открыты, и взволнованный до испуга скромный сельский священник поспешил навстречу пышному поезду.
Епископ прервал его заикающуюся приветственную речь и, довольно бесцеремонно опершись на согнутую спину священника, слез с седла:
— Договоришь потом. Всё ли у тебя готово, любезный брат?
— Сиятельный барон, досточтимый приор Эмметский, скромный наш приход… — снова забормотал несчастный монах и умолк, окончательно сбитый с толку громким смехом приора.
Забыв о своём почтенном сане, тот ловко соскочил с мула — к великому конфузу спешивших к нему на помощь служителей.
— Клянусь святой троицей, — вскричал приор, — если б не венчать наших прекрасных наречённых, этот бедняга с перепугу… — он готов был добавить нечто весьма вольное, так как больше славился свободой языка и поступков, чем благочестием, но в эту минуту внимание его привлекла фигура в зелёной одежде, появившаяся на пороге церкви. Вид у незнакомца и без оружия был довольно воинственный.
— Чёрт меня побери… я хочу сказать: клянусь мощами преподобного Велизария — странного ты себе завёл служку.
— Это… это… — заикаясь забормотал священник, но человек в зелёном уже сам подошёл к приору и низко ему поклонился.
— Я бедный путник, милостивый господин, — почтительно сказал он, — и остановился посмотреть на зрелище, какое не часто увидишь в наших краях.
Почтительный тон путника удовлетворил приора. Перестав им интересоваться, он повернулся и с насмешливым вниманием наблюдал, как слуги, хлопоча около серого жеребца, с трудом снимали с него сиятельного жениха, обременённого тяжестью лет и доспехов. Но вдруг, неожиданно обернувшись, он заметил, что в больших синих глазах незнакомца, также наблюдавшего эту сцену, светится самая непочтительная насмешка.
Приор не на шутку рассердился: не слишком ли много позволяет себе этот дерзкий простолюдин?
— Эй, приятель, — начал было он с досадой, — но тот уже смиренно согнулся и опустил голову.
— Прошу прощения у твоего преподобия, но я только хотел предложить свои услуги сиятельному барону…
Между тем жениха удалось снять с лошади и привести в должный порядок. За епископом и приором все проследовали в церковь и заняли свои места, а отец подвёл бледную, как смерть, невесту. Уже епископ Герефордский, высокий, тучный и торжественный, в роскошном кружевном облачении, надетом поверх сутаны, поднял правую руку, готовясь заговорить…
