Борис Ицын - Подростки
— Айда через кладбище, — предложил Николай. — Ближе, пожалуй.
И хотя торопиться было некуда и дорога через кладбище не короче, ребята согласились. Очень всем троим хотелось поближе рассмотреть исправные револьверы, а на улице этого не сделаешь.
На кладбище было тихо. Березы стояли одетые сережками и точно купались в лучах майского солнца. Ребята присели на одну из могил. Не сговариваясь, сразу все трое вытащили револьверы. Даже сердце забилось чаще, когда они почувствовали в ладонях шершавые рукоятки «смитов».
Валентин вытащил из кармана патроны.
— Вот как это делается, — сказал он, переломил револьвер, заложил патроны в барабан и поставил его на место. Потом он встал в позу заправского стрелка: отставил правую ногу немного в сторону, левую руку заложил за спину, а правую с револьвером вытянул вперед на уровень прищуренного глаза.
Приятели, конечно, не отстали. Мигом зарядив свои револьверы, они тоже стали целиться в стволы берез.
— Видали, — крикнул Валентин, не оборачиваясь. — Учитесь у меня. Целиться надо так… — Он увлекся, нажал гашетку, и вдруг — бах! — прокатился по кладбищу выстрел.
— Валька, сдурел! — крикнул Механик, но сейчас же и сам нажал гашетку.
— Ах, вы так! — И Николай, чтобы не остаться в долгу, тоже спустил курок. Выстрелы оглушили и напугали ребят. Они растерянно поглядели друг на друга.
— Услышат! — почему-то шепотом сказал Николай.
— Бежим! — крикнул Механик. И все, сунув револьверы под рубашки, кинулись со всех ног бежать. Выскочив с кладбища, они увидели, как от тюрьмы по дороге пылило трое верховых. Приятели свернули с дороги и, юркнув в кусты, отсиживались там часа два и, только убедившись, что их никто не ищет, выскочили из своего убежища и побежали к Степану.
Степан стал рассматривать принесенное оружие, а мальчики стояли ни живы, ни мертвы.
— Кто?!
Все трое молчали, потупившись.
— Кто, спрашиваю, а?
— Я! — Валентин шагнул вперед. — Это я первый начал. Попробовать захотелось. Никогда в жизни не стрелял.
— Мы тоже только попробовали, — в один голос сказали Митя и Коля.
— Попробовали, попробовали! Да знаете ли вы, что нам каждый патрон на вес золота? А вы вон сколько добра на ветер перевели. Где пробовали! В городе?
— На кладбище… — пробурчал Валентин, красный от смущения.
— А если бы задержали вас, тогда как? Вы когда-нибудь подведете организацию. — Он помолчал. — За эту вашу недисциплинированность вы никогда больше не будете переносить оружие.
Ребят как громом поразило. Этого они никак не ожидали.
— Мы собирались вам дать еще одно серьезное поручение, но теперь не придется, а жаль: вы бы могли его хорошо выполнить. Но озорников, которые каждое серьезное дело могут в игру обратить, мы не можем послать на такое дело.
Ребята не выдержали.
— Степан, честное слово, ей-богу, больше никогда не будем, — в один голос закричали они. — Мы это только один раз.
— Один-единственный, — проговорил Валя, чуть не плача. — Если бы не я первый, они бы ничего…
— Посмотрим… — неопределенно сказал Степан. — Скоро настанет время, и у вас, может, будет работа, но на оружие не рассчитывайте.
…Дней пять ребята не знали, куда девать себя. Они потеряли покой, никак не могли примириться с тем, что по глупости лишились доверия. Вечерами они сидели на крылечке у Кошельниковых или без дела слонялись по улице. Состояние было подавленное: ни играть, ни разговаривать не хотелось.
Особенно скучали Николай и Дмитрий. У Валентина было меньше свободного времени, но и для него вечера были тягостными, пустыми.
А давно ли, кажется, всего только с год тому назад, каждый свободный час был заполнен играми, озорными развлечениями. Вот и сейчас в прозрачной тишине майского вечера, далеко за огородами, звенят ребячьи голоса — идет игра в сыщики-разбойники. Но трем приятелям не до того. Ну разве будет Валентин с увлечением прятаться от какого-нибудь Степки-сыщика, когда он удирал от настоящего шпика с нелегальной литературой. Интересно ли Дмитрию Губанову изображать арестованного, когда он пережил настоящий обыск и сумел перехитрить самого полицейского пристава. Какое удовольствие сидеть в старой бане и воображать, что это тюрьма, когда они постоянно носят туда передачу. Нет, ребячьи игры их теперь не волновали. Скучно… скучно… скучно.
Ребята до сих пор бегали в тюрьму, но передачи теперь были неинтересные.
— Почему, Степан, ты ничего теперь не передаешь Даниле, ни записок ни… — спросил однажды Валентин своего старшего друга.
Степан улыбнулся.
— Данила получил все, что надо. А зря не стоит гусей дразнить.
Вынужденное безделье томило ребят. Они решили что-нибудь придумать. Но почему-то ничего интересного не приходило в голову даже изобретательному Механику. Да и что придумаешь? Можно, конечно, устроить какую-нибудь пакость станционному жандарму, да что толку! Снова драться с колупаевцами ребят тоже не тянуло.
Степан, очевидно, понял состояние ребят. Он видел: Валентин избегает его, ходит все время хмурый, недовольный, да и работает не так, как прежде.
— Валька, — сказал однажды Степан, — не удирай раньше меня. С работы пойдем вместе.
— Ну, говори, что задумали! — сразу начал Степан, когда они отошли от депо и поблизости никого не было.
— Ничего! — пробурчал мальчик.
— Да брось ты дуться-то! Надо привыкать ответ держать. В партии будешь, там не так, брат, влетит, если заслужишь. Большевики не должны падать духом. — Он оглянулся. — Сядем, товарищ Кошельников, — тихо и серьезно произнес он, спускаясь с насыпи и усаживаясь на траве.
Мальчик недоуменно взглянул на него: что он смеется, товарищем называет? Но Степан не смеялся.
— Ну, так вот, слушай, товарищ Кошельников. Ругал я вас потому, что считаю хорошими ребятами, надежными, смелыми. По-моему, вы уже отыгрались, взрослыми стали. Из вас могут настоящие большевики вырасти.
У Валентина даже дыхание перехватило.
Степан еще раз оглянулся и прислушался. Стояла чуткая вечерняя тишина. В такие минуты каждый звук за версту слышится.
— Победы добиться, всего себя надо отдать, — продолжал Антипов негромко. — Большевик себе не принадлежит. Его жизнь — служение народу, партии, поручения которой он обязан выполнять безоговорочно. Ясно?
— Ясно, — почти шепотом отозвался Валентин.
— Любого из нас в любую минуту может ждать тюрьма, каторга, и каждый пойдет на все, лишь бы дело общее победило. Большевик не может сказать, получив задания: «не хочу, не могу». Да, брат, железная у нас дисциплина. А иначе нельзя…
Он помолчал.
— Первое время у нас в организации разные люди были. Иные только числились в партии, а для революции палец о палец не ударяли. Как до серьезного доходило, такой — голову под крыло. Ему бы все по-мирному, по-тихому, забастовки, чтоб без политических требований, с восстанием бы пообождать. Такие в силу рабочего класса не верили. С этим покончено. Большевики от таких отмежевались раз и навсегда, те в меньшевиках теперь… Понял?
— А то нет!
— Оружие видел?
Валентин покраснел.
— Ладно, про то забудем. Так вот, дружину боевую укреплять будем.
— Нас в дружину? — Мальчик даже привстал.
— Ну и порох! — Степан засмеялся. — Какой же ты дружинник? Да ты не обижайся, я ведь тебе все, как взрослому рассказал. И рассказал для того, чтобы ты понял и дружкам своим разъяснил, что помощь большевикам — не игра, а работа и не легкая, опасная. Она осторожности и серьезности требует.
— А мы разве не понимаем: помогали ведь!
— То еще цветочки были, а ягодки впереди.
Они помолчали немного, и Степан спросил:
— А как ты думаешь: Дмитрий Губанов на серьезное дело может?
— Митька-то! Ну, как же! Вон, когда Данилу арестовали, он что устроил? Листовку за сараем выбросил, так прикинулся, хитрущий он парень.
— Так. А Николай Осипов?
— Этот деловой. Самый смелый в поселке. Могила, в жизнь не проболтается.
— А как же у вас всякое там получалось?
Валя помолчал, потом решительно тряхнул головой:
— Так это все больше я. С листовками первый раз — я, в гимназии — я, да и с оружием — я! Но только, честное слово, никогда этого не будет. Поверь, товарищ Антипов.
Степан пристально посмотрел мальчику в глаза.
— Руку, товарищ Кошельников.
Валентин горячо пожал сильную, загрубевшую от работы руку слесаря.
— Ну, а девочкам доверять можно?
— А то как же! Они любое задание выполнят. Потом, знаешь, что я тебе скажу, — он опять зашептал, — у Веры Кочиной отец в ссылке умер, революционер он был. Раз я у них одного незнакомого видел, такой большеволосый, с бородой. Вера по секрету говорила — скрывается, бежал.
— Да, про Верину маму я лучше тебя знаю. Кто, кто, а уж Нина Александровна Кочина нам известна. Она, правда, не большевичка, но немало услуг организации оказала. Да и этому, как ты говоришь, большеволосому мы тоже помогли за границу уехать. Но я спрашиваю не про Нину Александровну, а про девочку.
