Александр Немировский - За столбами Мелькарта
Из груди Мидаклита вырвался крик радости. Обнимая Ганнона, он воскликнул:
— Мы счастливейшие из смертных — мы на Елисейских полях![79]
— Откуда же прибыли эти люди? — спросил Ганнон.
— С острова, которым управлял могущественный Минос.
— Так это же Крит! — закричал эллин, и из уст его сами полились волшебные строки Гомера:
Остров есть Крит посреди виноцветного моря прекрасный,Тучный, отовсюду объятый волнами, людьми изобильный…
— Что же стало с чужеземцами? — спросил Ганнон, перебивая эллина.
— Они прожили у нас двадцать лет и ещё два года, — продолжал старец. — Об этом мы знаем из наших свитков. Пришельцы говорили, что хотя наша земля богаче их далёкого острова, сердце их не может выдержать разлуки с трижды желанной родиной. Их корабль вскоре сгнил, и они соорудили из его остатков большую лодку. Сокровища свои они оставили на нашем острове, пообещав, что вернутся за ними, если на то будет воля богов. Мои предки вручили им костяную табличку и завещали нам отдать сокровища тем, кто покажет эту табличку. С тех пор никто не появлялся у наших берегов.
Мидаклит, казалось, потерявший дар речи, вытащил из хламиды костяную табличку и протянул её Радаманту. Тот взял табличку из его рук, поднёс к глазам и поднял высоко над головой. Потом он что-то крикнул на непонятном языке.
Толпа подхватила карфагенян и с ликующим рёвом понесла их на руках в глубь острова.
Дочь Радаманта
И вот они на поляне, освещённой ярким полуденным солнцем. Впереди виднеется невысокая скала. Её вершина поросла лесом, отвесный склон покрыт зеленью вьющихся растений. Подойдя ближе, карфагеняне разглядели наполовину скрытые свисающими ветвями круглые и продолговатые отверстия. Это были жилища их гостеприимных хозяев.
Из одной пещеры наружу выпорхнула стайка девушек. Передники и накидки оставляли открытой грудь. Руки девушек не были украшены золотыми или медными кольцами, без которых не покажется людям ни одна карфагенянка. На ногах у них не было сандалий. Но здесь это, видимо, не являлось признаком бедности или траура, как в Карфагене. Одна девушка была выше и стройнее других. Волосы её отливали золотом.
При виде чужеземцев девушки остановились и потупились. Замер их звонкий смех. Но золотоволосая, гордо запрокинув голову, направилась к ним. Подойдя к Радаманту, она коснулась его одежды своими лёгкими пальцами и с любопытством и вызовом взглянула на Ганнона. Глаза у девушки были ясные, как утреннее море.
Жрец нахмурился. Он сказал девушке что-то на незнакомом карфагенянам языке, отчего она съёжилась и поникла, как роза под палящими солнечными лучами.
Взяв Ганнона за руку, Радамант повёл его к пещерам. Казалось, он хотел увести гостей от юной красавицы.
У пещеры стояла большая тростниковая корзина. Из неё высовывалась кудлатая собачья голова. Собака даже не залаяла, увидев незнакомцев, только зевнула, обнажив белые клыки и розовое небо. В глубине корзины Ганнон разглядел нескольких щенков, тыкавшихся своими мордочками в брюхо матери. Эта картина напомнила Ганнону далёкое детство. Вот таких же щенят принесли в подарок его матери. Повар на кухне уже точил ножи, но Ганнон и Синта унесли щенков и спрятали их в старом, высохшем колодце. Они таскали своим пленникам еду. Ласкали и утешали их. Когда же взрослые раскрыли их тайну, уже было поздно. Наступило время летнего поста. А после поста щенята превратились в собак.
Первая детская тайна сблизила Ганнона и Синту, а потом пришла любовь. Её тоже нужно было скрывать от взрослых: ведь они принадлежали к враждующим родам. Но вскоре тайное стало явным. Миркан, отец Синты, казался благосклонным. И, может быть, их жизнь сложилась бы иначе, если бы не Гимера. Миркан воспользовался тем, что Ганнон отправился в Сицилию. Он отдал свою дочь в храм. А разве он не мог поступить, как все отцы города — заменить сына на жертвенном ложе каким-нибудь юным рабом?..
Вслед за жрецом карфагеняне вошли в пещеру. Факелы освещали закопчённый потолок и стены, украшенные изображениями каких-то фантастических животных, грубо сколоченные столы и низкие скамьи. В углу трещало пламя очага, наполняя пещеру ароматом смол.
Усадив гостей, Радамант оставил их одних. Ганнон успел переброситься с Мидаклитом несколькими фразами.
— Вот мы и на пороге тайны.
— Мне кажется, я вижу чудесный сон, — отозвался восторженно эллин.
Вошли двое юношей с тонкими, как у девушек, талиями. Каждый из них нёс плетёную корзину. На столе появились фрукты и деревянные чаши с вином.
Гостям поднесли воду и золу для умывания.
— Как у нас в Карфагене, — шепнул Ганнон.
Вошёл Радамант и сел рядом с Мидаклитом.
— Так и живём, — сказал он, обводя пещеру грустным взглядом. — Только по свиткам из козьей шкуры мы знаем о равнинах, изрезанных каналами, о людных городах, о мудрых правителях и вдохновенных певцах Атлантиды.
— Откуда же эти свитки? — поинтересовался Мидаклит.
— Я уже говорил, что в те давние времена, когда на наш остров высадились люди с палками из красной меди, память об Атлантиде была ещё жива. О ней пели старцы на пирах, матери рассказывали о ней своим детям. Радамант Первый приказал записать эти предания на твоём языке.
Жрец подошёл к нише в стене и достал оттуда высокую амфору. Он вынул из неё свиток и протянул Мидаклиту.
Эллин дрожащими руками развернул свиток и впился в него глазами.
— Ничего не понимаю! — шепнул Мидаклит. — Жрец говорит, что их предания записаны на моём языке, но это же не эллинские письмена!
Лицо его разочарованно вытягивалось. Радамант молча следил за Мидаклитом. Внезапно он выхватил свиток из его рук и, перевернув, снова ему подал.
— Не подавай виду, — прошептал Ганнон. — Нас могут принять за самозванцев.
— Скорее за невежд, — грустно сказал Мидаклит. — Я держал свиток вверх ногами.
— Скажи, Радамант, — обратился Ганнон к жрецу. — Мы приплыли к тебе с востока, а что лежит к западу от твоей земли?
— Море и ещё раз море, — отвечал Радамант, — а в море острова, а за ними — материк. Так говорится в свитке, который держит твой друг. Атланты не раз бывали на этом материке. После катастрофы мои предки вздумали туда переселиться. Но их постигла неудача. Они наткнулись на густые водоросли, опутавшие вёсла. Они поняли: боги хотят, чтобы они остались на родине. Вернувшись на остров, моряки сожгли свои корабли и дали обет никогда не выходить в море. Этой клятве верны и мы, их потомки.
Пора было возвращаться на корабль. После происшествия с «Сыном бури» беспокойство за корабль никогда не покидало Ганнона.
Суффет поднялся и, по обычаю своей родины, низким поклоном поблагодарил хозяина за гостеприимство. Мидаклит передал жрецу свиток и в знак благодарности приложил правую руку к сердцу.
— У меня не выходит из головы, — обратился эллин к Ганнону, когда они остались одни, — слова жреца о непроходимом море к западу от острова. Ведь об этом же море писал Солон со слов саисских жрецов. Только это море, оказывается, было непроходимо из-за водорослей, а не из-за окаменелой грязи, как написано у Солона.
— Да, это удивительно! — согласился Ганнон. — Предание атлантов стало известно эллинам.
— А разве менее удивительно, что старинный критский щкт попал в Карфаген? Если бы не это и не случайно выпавшая табличка, ты бы не посетил мой дом, и я остался бы в Карфагене.
Тропинка спускалась к ручью. Увлечённые разговором, спутники не заметили, как оказались рядом с золотоволосой девушкой. Она стояла с амфорой на плече. Так носят воду и на их родине.
Увидев Ганнона, девушка поставила амфору на траву и медленными неверными шагами приблизилась к юноше. Сняв со своей головы венок, она возложила его на голову карфагенянина.
— Я Томис, дочь Радаманта, — сказала она тихо.
Ганнон остановился в смущении. Он не знал, как ему поступить. Решив, что так принято знакомиться на острове, он взял маленькую ладонь Томис и молвил:
— Я Ганнон, сын Гамилькара.
Закрыв лицо руками, девушка пятилась к ручью. Наткнувшись на амфору, она опрокинула её. Вода полилась на землю.
Девушка скрылась. Всё это произошло в одно мгновение.
— Какие странные обычаи у этих людей! — удивился Ганнон. — Я подал ей руку, а она отшатнулась от меня, словно я её оскорбил.
— Когда я впервые прибыл в Карфаген, — сказал эллин, — для меня было не менее странным видеть, как вы вызываете дождь, размахивая ивовыми прутьями. Я был поражён, когда узнал, что египтяне месят тесто ногами, а глину — руками. В Гадесе мы с тобой видели людей, проклинающих солнце. У каждого народа свои обычаи. То, что для одного хорошо, у другого вызывает отвращение.
