Эрнест Сетон-Томпсон - Рольф в лесах
Рольф при всяком удобном случае уходил из хижины. Как-то раз, захватив с собой ружьё Хога, отправился он к ближайшей реке, находившейся на расстоянии одной мили, и увидел там большой бобровый пруд. Он осмотрел его кругом и нашёл утонувшего бобра вместе с капканом, в котором признал свой собственный, так как на нём была сделанная им самим пометка (’’ ’ ’’’). Он нашёл ещё один капкан и в нём ногу бобра, затем третий, и так постепенно все шесть капканов. Он взял их с собой и направился обратно к хижине. Хог встретил его целым потоком жалоб:
— Ты не должен оставлять меня одного. Я хорошо заплачу тебе.
— Смотри, что я нашёл, — сказал Рольф, показывая бобра. — А вот ещё, — продолжал он, показывая капканы. — Странно, не правда ли? У нас было шесть точно таких же капканов; я пометил их так же, как и эти; они все исчезли… Нет ли здесь поблизости каких-нибудь изворотливых соседей?
Хог мрачно взглянул на него.
— Пари держу, что это сделал Билл Хаукинс, — сказал он и погрузился в угрюмое молчание.
XLVII. Возвращение Хога домой
Пробуждение весны в лесу приятное и радостное событие. Сильные дожди, перепадающие время от времени, заливают поверхность маленьких рек целыми потоками воды, которая быстро съедает лёд и снег, хотя большинство лесных рек вскрывается медленно. Очень редко случается бурный ледоход, с треском ломающий лёд и уносящий его в какие-нибудь два часа. Это обыкновенно бывает на больших реках, где поверхность воды обширнее. Снег в лесу тает медленно, и когда вода покроет лёд, он исчезает постепенно, без шума и треска. Появление весны в лесу знаменуется разбуханием почек, криком диких гусей и карканьем ворон, которые покидают болота, спеша разделить с родичами своими, большими воронами, добычу, оставшуюся от зимних охот.
С юга летят маленькие птички, напевая весенние песенки. Резвые синицы, стойко перенёсшие зимние морозы, весело поют и щебечут, пока не появятся снегири и чёрные дрозды, которые своим более изысканным пением заставляют забыть эти скромные хороводы.
Стоит зиме сделать хотя бы один шаг назад, как весна производит панику в рядах отступающего врага и вынуждает его к бегству. Десять дней отсутствия Куонеба были днями настоящих революционных переворотов, после которых зима окончательно уступила место весне и унесла с собой снег, оставив его только в самых тенистых закоулках леса.
Но вот наступило, наконец, ясное солнечное утро, когда Рольф, к великому удовольствию своему, услышал отрывистый крик индейца: «Го!», а спустя минуту вокруг него запрыгал с радостным визгом Скукум. Возвращение индейца произвело на Хога совсем иное впечатление. Он уже настолько оправился, что мог встать и, хотя с трудом, но ковылял вокруг дома, опираясь на палку, и ел с большим аппетитом по три раза в день, ворча, что всё скверно и невкусно. Но едва появился индеец, он надулся и замолчал. Не прошло, однако, и часу, как он снова начал предлагать Рольфу меха, ружьё, лодку и капканы с условием, чтобы он свёз его к семье.
Все трое были очень довольны, когда наступил, наконец, день отъезда в Лайонс-Фолс.
Путь их шёл по Малой Оленьей реке, Малому Оленьему озеру, по южной ветви Оленьей реки, а затем по Большой Оленьей реке. Все реки были переполнены, и всюду было множество воды, что значительно сокращало количество порогов. Хог не мог ходить скоро, а переносить его с места на место было нелегко. В три дня они проехали пятьдесят миль и к вечеру третьего были уже в небольшом посёлке Лайонс-Фолс.
В обращении Хога сразу произошла резкая и крайне неприятная перемена. Он начал приказывать, тогда как прежде от него слышались только плаксивые просьбы. Он кричал на них:
— Причаливай осторожно, не порть моей лодки!
Увидя несколько человек, собравшихся у мельницы, он принялся болтать без умолку, но не получил от них ответа, кроме холодного и как бы мимоходом брошенного приветствия:
— Здорово, Джек! Никак вернулся домой?
Одного из них еле уговорили снести Хога к его хижине. Да, семья его оказалась дома, но она была, по-видимому, недовольна его возвращением. Он что-то шепнул своему сыну, тот с мрачным видом направился к реке и вернулся с ружьём, которое Рольф уже считал своим; он захватил бы также и меха, но Скукум набросился на него и прогнал его от лодки.
Хог выказал при этом свой настоящий характер:
— Это мои меха и моя лодка, — сказал он одному из рабочих на мельнице и прибавил, обратившись к спасавшим его людям: — А вы, скверные разбойники, краснокожие воры, проваливайте прочь отсюда, не то я подам на вас жалобу судье.
И он осыпал их оскорбительной бранью, в которой выказалась вся злоба его низкой натуры.
— Говорит, как настоящий бледнолицый, — холодно заметил Куонеб.
Рольф стоял молча. Оказать такую бескорыстную помощь и в благодарность за это получить столько гадкой, унизительной брани! Он невольно подумал, что даже дядя его Мик, и тот не выказал бы столько низости и неблагодарности.
Хог дал полную свободу языку, найдя в товарище своём, Билле Хаукинсе, внимательного слушателя всех своих жалоб. В конце концов он довёл его до того, что тот воспламенился рассказами о причинённом Хогу зле и привёл судью расследовать дело, арестовать «преступников», а главное — отобрать «меха Хога».
Старик Сайлас Сильвани, хозяин мельницы и пионер этой местности, был в то же время и судьёй. Это был человек высокого роста, худощавый, смуглый, похожий на Авраама Линкольна. Он выслушал раздирающий душу рассказ об ужасных пытках, которыми эти два изверга в образе людей подвергли ни в чём не повинного Хога; судья слушал внимательно, возмущаясь сначала, а затем, чем дальше, тем больше забавляясь этим рассказом.
— Теперь я выслушаю другую сторону, — сказал он, приказывая позвать Рольфа и Куонеба. Он окинул их внимательным взором и, обращаясь к Рольфу, спросил его:
— Ты индеец?
— Нет, сэр!
— Метис?
— Нет, сэр!
— Хорошо, расскажи мне всё как было, — и Сильвани, приготовясь слушать, устремил проницательный взор на юношу.
Рольф рассказал всю историю их знакомства с Хогом, начиная от встречи с ним в складе Уоррена до приезда в Лайонс-Фолс. Искренний рассказ Рольфа понравился проницательному и доброму старому охотнику, мельнику и судье.
— Сынок, — сказал он тихо и ласково, — вижу, что ты сказал мне всю правду. Верю каждому твоему слову. Всем нам известно, что Хог самый презренный негодяй и величайший лгун в Лайонс-Фолсе. Он язва здешних мест. Он только «обещал» дать тебе ружьё и лодку, а затем раздумал, и мы не можем заставить его исполнить обещание. Но свои меха и капканы вы получите обратно. Вы хорошо сделали, что оставили остальные меха дома, не то вам пришлось бы поделить их; пусть меха остаются у вас и предайте всю эту историю забвению. Мы найдём для вас лодку, чтобы дать возможность уехать из нашего города. А о Хоге не беспокойтесь: странствия его кончены.
Человек, владеющий связкой первоклассных мехов, считается богатым во всяком пограничном городке. Судья был в то же время торговцем, а поэтому они продали ему меха и могли закупить себе всё необходимое.
День начинал уже склоняться к вечеру, когда снарядили новую лодку, снабдив её всеми припасами. Старик Сильвани держал себя спокойно во время коммерческих переговоров говорил тихо и мягко, изредка делан весьма забавные замечания, что заставляло некоторых думать, будто он человек податливый. В конце концов оказывалось, что он ничего не терял при таком способе обращения и конкуренты не решались бороться с ним.
Покончив дела, Сильвани сказал охотникам:
— Теперь я хочу сделать вам подарок, — и передал им два складных ножа, впервые появившихся в то время. Для охотников это были чудесные вещи, сокровища драгоценные, источник бесконечной радости. Если бы они даже знали, что на шкуру одной куницы можно купить таких ножей целую дюжину, то восторг их и детская радость нисколько не изменились бы от этого.
— Поужинайте с нами, друзья, а завтра утром уедете, — сказал Сильвани.
Они присоединились таким образом к многочисленной семье мельника и разделили с ней ужин. После ужина они часа три просидели возле крыльца, и старик Сильвани, чувствовавший, по-видимому, большое влечение к Рольфу, занимал его бесконечными рассказами, в которых было много глубокого смысла и истинной мудрости…
— Джеку Хогу, — говорил Сильвани, — не везёт ни там, где его не знают и судят о нём по наружности, ни там, где его в течение двадцати лет изучили насквозь, как, например, у нас. Ловкий, хитроумный мошенник может носить ложную маску год, пожалуй — два, но раз ты имеешь возможность узнать его досконально в течение двадцати лет, встречаясь с ним и лето и зиму, он выскажется в конце концов, и ни один тёмный уголок его души не останется скрытым. Я не имею никакого намерения строго судить его, ибо не знаю, какого рода червь точит его сердце. А я думаю, что такой червь есть у него, иначе он не был бы так зол. Вот почему я всегда говорю себе: не спеши судить, разузнай всё хорошенько, прежде чем клеймить человека. Моя мать учила меня: «не говори ни о ком худо, пока не уверен, что ты говоришь правду». И чем старше я делаюсь, тем становлюсь осмотрительнее в своих суждениях. Когда я был в твоих летах, я был неумолим, как железный капкан, и уверен в своей непогрешимости. Говорю тебе: нет человека умнее шестнадцатилетнего мальчика, за исключением разве пятнадцатилетней девочки.
