Лайф Андерсен - Тебе этого не понять
А как придет с работы, так принималась готовить еду, прибирать квартиру и делать массу других дел. Причем, я тебе скажу, она такую бешеную скорость развивала, что к приходу родителя у нее кругом был полный порядок. Он терпеть не мог, чтобы что-нибудь валялось не на месте, и всякие такие вещи, но сам к домашним делам не притрагивался. Говорил, что он наломался, целый день трубил не разгибая спины.
И вот как-то вечером сидим мы все вместе, пьем чай и… А ну тебя, чего ты нашел смешного? Да вот, представь себе, не кофе, а именно чай! По-твоему, мы должны непременно лакать кофе, как все? Мы по вечерам пили через день то кофе, то чай, ясно? Потому что мама считает, что чай — более тонкий напиток, а отец предпочитал все-таки кофе. И вот, значит, сидим мы в тот вечер, пьем чай, а родитель вдруг и говорит:
«Сдохнуть можно, такая тощища! Шутка ли, полмесяца уже ни черта не делаю».
«Золотко ты мое, — говорит мама, и я, как услышал, что она его «золотком» назвала, сразу смекнул, что тут, конечно, дело нечисто — моя мама не из тех, кто такие словечки направо и налево разбрасывает. — Золотко мое, — говорит она, — ты в самом деле так соскучился по работе?»
«Дьявольщина! Ясно, соскучился, а ты как думала? — вопит родитель. А сам весь забурлил, запенился, как все равно хороший лимонад, если его взболтать. — Или, по-твоему, очень весело с утра до вечера торчать в этом поганом домишке? Ходишь как идиот туда и сюда, туда и сюда, а руки приложить не к чему!»
«Да, да, — говорит мама, и я так и вижу по ней, как она изо всех сил старается выглядеть огорченной. На самом же деле это была чистейшая хохма от начала до конца, и единственный, кто этого не усек, был мой родитель. — Да, да, я прекрасно знаю, как тебе тяжело, дружочек».
Зто ее «дружочек» — от него же прямо-таки разило подвохом. Настолько все было ясно, что хоть караул кричи. Но родитель влопался как миленький. Сам, своим ходом полез в силки.
«Нет, ты меня пойми, — канючит он. — Топчешься день-деньской по дому, и пользы от тебя ни на грош. Ну правда, что делать-то? Разве что сидеть руки в карманы да глазеть в окно».
«Да уж, — говорит мама, напуская на себя опечаленный вид. — Но, знаешь, я думаю, что найду для тебя работу».
«Где? — Родитель даже подскочил. Совсем ополоумел. — Когда я могу начать?»
«Да прямо хоть сейчас, — говорит мама. — Правда, на ней столько не заработаешь, сколько ты привык получать».
«Да черт с ними, с деньгами! — орет родитель. — Лишь бы хоть что-то делать. Проработаю какое-то время, можно, наверно, на сдельщину перейти. Так где это?»
«Сейчас я тебе покажу, — говорит мама и встает со стула. — Пошли!»
Лицо у родителя по-чудному вытянулось, но он тоже встал и пошел за мамой. А я всадил локоть Курту в бок.
«Во дает наша мать! — шепнул я ему. — Теперь или потеха будет колоссальная, или колоссальный скандал. И я таки сильно опасаюсь, что будет скандал. Пожалуй, надо уматывать».
Получился, конечно, скандал. Да такой жуткий, что ты представить себе не можешь. Родитель совсем взбесился. Ну еще бы, мама потащила его за собой в прихожую и открыла стенной шкаф, в который отец — могу на спор жирного дождевого червя проглотить — ни разу не заглядывал с тех пор, как мы купили этот дом. А в том шкафу стоял пылесос!
Нам было не слышно, что мама ему говорила. Но если котелок у тебя варит, то ты и сам без труда догадаешься. Что-нибудь вроде того, что у нее, слава богу, работа есть и скучать некогда, ей не приходится ломать голову, как время убить.
Зато уж каждое слово родителя нам прекрасно было слышно, и не только нам, но наверняка и соседям в двух или трех домиках по обе стороны от нашего. Он орал во всю глотку. Что-то такое про «чертову бабу, у которой хватает совести бить лежачего», и что «он-то, дурак, обрадовался, что может наконец получить работу».
В каком-то месте ему, видимо, пришлось поставить точку, чтоб набрать воздуху. Во всяком случае, он сделал паузу, и тут мы услышали маму — к этому времени она уже тоже успела разогреться:
«А когда кончишь пылесосить, Карл, то посмотри, не удастся ли тебе найти нож и пакет с картошкой. Для начала советую поискать в кухне».
Тут родитель опять завелся со страшной силой, но мы не выдержали и оба смылись, и я и Курт. Через заднюю дверь. Пошли в кино.
Когда мы вернулись, то обнаружили, что дом наш пока еще цел, в чем мы, между прочим, сильно сомневались. А когда мы вошли в большую комнату, то увидели, что предки как ни в чем не бывало сидят за столом на привычных местах. Они даже не поинтересовались, где мы пропадали. Ну, мы пожелали им спокойной ночи и ушли к себе. Но, проходя мимо, я успел заметить, что у отца в чашке был кофе, а не чай.
Уснул я тогда не сразу, никак это все из головы не выходило. Вернее, не то что не сразу, а полночи, наверно, лежал, думал.
Их, в общем-то, можно было понять. Причем обоих, и того и другого. Мама с утра до ночи работает как вол, присесть некогда, она и на фабрике, и обед готовит, и квартиру убирает, и посуду моет — все на свете. А родитель, видите ли, топчется по дому и подыхает со скуки, не знает, как ему время убить. Мог бы, конечно, догадаться хоть чуточку помочь.
Но, с другой стороны, она тоже перегнула палку — слишком уж больно его долбанула. Я хочу сказать, он же уши развесил, обрадовался, что нашлось для него какое-то место. Хотя, черт дери, — ну, с работы его выгнали, но черепком-то своим работать ему же, кажется, никто не запрещал!
Не знаю, я, наверно, никогда не научусь понимать взрослых. Что они, не могли просто взять и поговорить? Просто так, по-хорошему».
Глава 5
«На следующее утро родитель встал пораньше, чтобы позавтракать вместе с нами, прежде чем мы отправимся в школу. Мама, как всегда, ушла задолго до нашего подъема, а он, значит, сел с нами за стол. И выглядел при этом бодро-весело. И хочешь верь, хочешь не верь, но в тот день к утреннему кофе нам был подан поджаренный хлеб — да, да.
Курт наступил мне на ногу и подмигнул, но я дал ему под столом здоровенного пинка. Так его крепенько лягнул, что он счел за лучшее воздержаться от своих занудных шуточек типа: а не надеть ли кое-кому мамин фартук, или что уж он там собирался ляпнуть. Он никогда не научится держать язык за зубами, тут одно помогает: если я успею вовремя его пнуть.
Ну вот, так на этот раз я успел, и в результате мы отлично позавтракали втроем — сидели, хрустели поджаренной булкой и прихлебывали кофеек.
Но и это еще не все. Ты небось подумаешь, что я заливаю, сказки рассказываю — а ты бы обязательно так подумал, если б знал моего отца, — но, когда мы пришли из школы, вся наша хибара сверкала чистотой, знакомство с пылесосом состоялось. И если уж рассказывать все до конца, так он еще и картошки начистил. Правда, он забыл залить ее водой, так что цветом она стала как лыжные ботинки, но ведь все-таки начистил, представляешь? Ну, и когда я это увидел, то потихоньку вынес кастрюлю и вывалил картошку в помойку. А потом начистил новой, залил водой и немного погодя сказал ему мимоходом, что я налил немножко воды в картошку, которую он почистил, а то как бы она не потемнела. Не мог я по-другому, понимаешь, он же был рад и горд. И ведь надо было научить его на будущее, верно?
А когда мама пришла с работы, она так его нахваливала, что слушать противно — меня тошнило. А ему хоть бы хны — ничего не понимает. Сидит себе с торжественной миной. Как все равно бродячий индийский монах, каких иногда видишь на улице… ну, знаешь, сидит такой, посиживает, в одной руке цветок, в другой — сандаловая палочка курится, а наши придурки бухаются перед ним на колени. Впрочем, отцу было приятно — и ладно. Тогда чего ж, на здоровье!
И самое интересное, что он и дальше продолжал этим заниматься. По крайней мере, недели две-три. А как-то даже цветы купил, правда! Такой, знаешь, настоящий букет. И потом вечером заговорил о том, что, может, ему попробовать стряпать, хотя бы через день. Но тут уж мама стала решительно отбиваться, сказала, пусть он об этом и не думает. Со стряпней она сама запросто управится.
Я тебе скажу, мы с Куртом вздохнули с облегчением. Родитель — и вдруг готовить! С таким же успехом можно посадить мою бабушку за руль и сделать водителем автобуса. Она у нас десять лет как ослепла.
Вот. Но, конечно, долго так продолжаться не могло. Прошло две или три недели, и он начал отлынивать. Ни тебе поджаренного хлеба, ни начищенной картошки. И завтракали мы с Куртом опять одни. А значит, опять стало как всегда: ломоть хлеба с джемом — и отваливай, полный вперед.
Мы были почти уверены, что мама начнет на него дуться, — сам понимаешь, нам что, а она же эту перемену сразу на себе почувствовала. Но ты не знаешь, какая у нас мама. Она потрясающая молодчина. И вообще, просто блеск, какая мать! Нет, на вид-то в ней, может, ничего особенного, но она очень ловко все умеет делать.
Раз вечером приходит она домой и так это спокойненько кладет перед отцом какую-то книжку.
