Анатолий Рыбаков - Выстрел
– Где бракованная партия? – спросил он у кладовщика Панфилова.
– Какая, Николай Львович? – переспросил Панфилов.
– Для деткомиссии… Я велел Красавцеву ее задержать. Передал он вам мое распоряжение?
– Правильно, приказали… Так ведь транспорт уже погрузили, не разгружать же было, Николай Львович.
– Интересно… – недовольно произнес Зимин и удалился.
Миша хорошо помнил: Красавцев приходил на склад до того, как вагон Валентина Валентиновича погрузили. Красавцев что-то сказал Панфилову, и после этого вагон Валентина Валентиновича молниеносно погрузили и отправили. Что же приказал Красавцев? Задержать вагон или, наоборот, побыстрее отправить его?
– Юра, ты не слыхал, что Красавцев сказал Панфилову? – спросил Миша.
– Нет.
– Он велел задержать вагон или, наоборот, отправить?
– Не знаю.
– Ты был рядом.
– Я не прислушиваюсь к чужим разговорам.
– Товарищ Панфилов! – сказал Миша. – А ведь Красавцев приходил до того, как был погружен вагон деткомиссии.
Панфилов скосился на него из-под железных очков.
– Ну и что?
– А вы сказали товарищу Зимину, что вагон уже был погружен.
– Ну, сказал.
– Вы сказали неправду.
По суровому лицу Панфилова, по его косому взгляду можно было предположить, что он пошлет Мишу ко всем чертям. Однако он этого не сделал: хорошо знал этих молодых товарищей, от них никому нет проходу, им до всего есть дело, и лучше с ними не связываться.
– Товарищу Зимину легко отдавать приказы, только он ведь не у Бутиковых работает, – желчно возразил Панфилов.
– При чем тут Бутиковы? – удивился Миша.
– При том… «Задержи, посмотрю, погляжу»!.. А за простой вагонов полагается штраф, деньги порядочные, кто будет платить? Фабрика? Государство?
– Зимин хотел как хуже?
– Не сказал я этого, только не коммерческий он человек. Хочешь брак выяснить? В цеху выясняй, а не на складе, когда товар упакован, клиент ждет, и вагоны поданы.
В объяснениях Панфилова была логика, но упоминание бывших хозяев фабрики Бутиковых было намеком на то, что Зимин служил здесь еще при фабрикантах, намеком на старорежимность Зимина, попыткой опорочить его, представить социально чуждым. Миша почувствовал фальшь.
– А все же что приказал Красавцев: задержать или отправить вагон?
– Об этом у Красавцева спроси! – с раздражением ответил Панфилов. – Не Зимин, не Красавцев отвечают за отправку, я отвечаю. А мне товар некуда складировать, сам видишь. – Он обвел рукой загроможденное тюками помещение склада. – Паны, понимаешь, дерутся, а у холопов чубы трещат. Нет, извините, спасибо.
5
Вечером Миша пошел в ресторан «Эрмитаж», к Славке. Бульвары Садового кольца были пустынны, редкие фонари тускло светили на углах центральных улиц.
Славкина мать ушла к другому человеку. Славка остался с отцом, бросил школу, играет по вечерам в оркестре ресторана «Эрмитаж», зарабатывает на жизнь: Константин Алексеевич болеет, не работает, опустился. Миша поражался такой слабости. Если женщина ушла от мужа, порядочного и достойного человека, бросила сына, ее можно только презирать. Конечно, любовь, страсть и так далее, и все же долг выше всего.
В ресторан Миша вошел со двора, мимо кухни, мимо снующих по узкому коридору официантов с подносами. Все бежали, торопились, никому не было дела до Миши, и он благополучно достиг маленькой комнаты, отделенной от эстрады тяжелой занавеской.
Рядом гремел оркестр. Миша чуть раздвинул занавеску и увидел ресторанный зал. За столиками, покрытыми белоснежными скатертями, сидели разодетые женщины, мужчины, очень важные, будто занятые настоящим делом. А все их дело тут – пить, есть, хохотать, как-будто им очень весело. Спасаются от забот и тревог жизни нэпманы, спекулянты и растратчики, берут реванш за свое унижение в том, другом мире, где их ограничивают, допекают налогами. Здесь они господа, реализуют свое богатство, швыряют деньгами, перед ними предупредительно склоняются официанты. Безусловно, нэп необходим для восстановления страны, здесь его оборотная сторона, приходится с этим мириться, но люди эти отвратительны. Во имя чего они живут?
Оркестр смолк, музыканты оставались на своих местах. Сидя за роялем, Славка разговаривал с контрабасистом, пожилым человеком в серо голубом костюме с бабочкой.
Потом на эстраду вышли чечеточники в черных фраках, белых манишках, черных цилиндрах и черных лакированных туфлях. Оркестр грянул бравурную мелодию, чечеточники отбивали чечетку, фалды их фраков развевались, они здорово молотили штиблетами и пели куплеты…
Два червонца, три червонца или сразу пять,За червонцы, за червонцы можно все достать…
Глупейшие куплеты о червонцах, о том, что именно можно достать за червонцы, идиотский гимн червонцу. Никто не обращает на чечеточников внимания, хотя они стараются вовсю, жаль их, и Славку жаль, и других музыкантов, обязанных развлекать эту шушеру.
Чечеточники удалились. Музыканты поднялись со своих мест, пустились в комнату за эстрадой…
– Мне еще отделение играть, – предупредил Славка.
– Подожду, – ответил Миша.
Он стоял у занавески и поглядывал в зал.
– Ну и физии!
– Эти физии дают пищу для некоторых размышлений, – сказал Слава.
– Каких именно?
– Могли мы с тобой два года назад думать, что появится все это?.. Новые хозяева жизни.
– Точнее, хозяева своих денег.
– Зато каких денег! Сейчас я тебе покажу некоторых представителей современного капитала. Только не слишком на них пялься и не тыкай пальцем.
– Постараюсь, – рассмеялся Миша.
– Справа, за вторым столиком, к нам лицом, видишь: коротенький пузанок с пышной шевелюрой?
– Вижу.
– Этот пузанок стоит сорок тысяч.
– Как в Америке, – усмехнулся Миша. – Мистер Смит стоит сорок миллионов долларов.
– Вот именно. Пузанок зарабатывает сорок тысяч в год, а он всего лишь представитель Харьковского государственного кондитерского треста. Заметь, государственного! Разве у нас так много кондитерских изделий? Их не покупают? Нет, их покупают, расхватывают и без этого прыщика. Но этот прыщик получает десять процентов за реализацию – это как раз сорок тысяч – и делится с начальством.
– Смотри, – сказал Миша, – рядом с ним Красавцев.
– Кто это Красавцев?
– Начальник сбыта фабрики, где мы проходим производственную практику.
– Возможно, но тоже, безусловно, взяточник.
Мишу огорчил желчный тон Славки.
– Разве мы с этим не боремся?
– Допустим, – не стал спорить Славка. – Теперь следующий столик, видишь, черноусый джигит? Стоит тридцать тысяч, представитель Азиарыбы, рекламирует селедку, а чего ее рекламировать? Знаешь такой город Ачинск?
– В Сибири?
– Точно. Не на всякой карте найдешь. Есть там малюсенький магазинчик, торгует лаптями, дегтем, веревками, гвоздями, косами, серпами. Где же эта лавчонка себя рекламирует? Не угадаешь. В парижских газетах. И за рекламу плачено золотом. Вот так!
– Представляю себе ликование парижан, – засмеялся Миша. – Анекдот, наверно?
– Анекдот? Почитай «Крокодил». Смотри дальше: Иван Поддубный, так он не Иван Поддубный, а фирма «Дешевое платье». Рядом два джентльмена в галифе «Изящное платье»… А там дальше, в косоворотках и пиджаках, это так называемые кооперативы, артели, конечно, липовые, но вывески… Вывески самые идейные… «Свой труд» семгу изволит кушать, «Коллективный труд» пьет шампанское. Труд, труд, труд… Удобное слово!..
– Слушай, – перебил его Миша, вглядываясь в глубь зала, – там, в углу, не Юра с Людой Зиминой?
– Они.
– Я знаю человека, с которым они сидят, – Валентин Валентинович Навроцкий.
– Я его тоже знаю, с некоторых пор он живет в нашем доме.
– И они часто здесь бывают?
– Люду я здесь вижу впервые, Юра бывает, Навроцкий наш постоянный гость.
– И сколько он стоит?
– Не знаю, фигура загадочная.
– Это всего лишь агент заготовитель деткомиссии.
– Это ничего не значит, у всех здесь скромные титулы: агент, уполномоченный, владелец магазина или ларька, кассиры – как правило, растратчики – гуляют перед посадкой. Тут много чего насмотришься. Изнанка общества.
– Не изнанка, а отбросы.
– Можно сказать и так, – опять не стал спорить Славка.
– Пошли! – сказал виолончелист, поднимаясь на эстраду.
– Подождешь? – спросил Славка.
– Подожду, – ответил Миша.
Заиграл оркестр.
Юра и Люда поднялись и смешались с толпой танцующих.
Навроцкий вынул из кармана пиджака конверт, положил на стол, прикрыл карточкой меню, щелкнул затвором портсигара, размял папиросу, закурил, бросил спичку в пепельницу, откинулся на спинку кресла, глубоко затянулся и даже не повернул головы, когда к столику подсел Красавцев.
