Семён Самсонов - Повести и рассказы
— Хорошо бы марганец!
— Знаю, — ответила Шура, — но где его взять?
— А у Эльзы нельзя?
— Была не была! Попробуем! — решила Люся.
— Понимаешь, Люся, — стараясь сохранять спокойствие, объяснял Вова, — надо осторожно, очень осторожно… Если Павлова обнаружат, его ведь сразу расстреляют. Да и нам всем — конец.
Пленные должны были в эту же ночь забрать продукты, спрятанные в скирдах, и уйти. Павлов волей-неволей до выздоровления оставался на попечении ребят. Он приказал Вове не приходить к нему, пока всё не уляжется и ребята не убедятся, что опасность миновала.
…А группа Бурыкина за ночь ушла далеко.
Костя ни словом не обмолвился с Бурыкиным о своём желании продолжать путь с ними, но про себя решил: «Как только доберёмся до места, посоветуюсь с Вовой и честно скажу ему, что хочу бежать вместе с пленными.
Перед рассветом группа Бурыкина вышла к реке, километрах в двадцати от лагеря, и во время короткого отдыха в лесу приняла решение продолжать путь самостоятельно.
Костя чувствовал себя очень скверно. За ночь он многое взвесил и, когда представил себе, что побег его может навлечь беду на друзей, ужаснулся: «Как я раньше не подумал об этом? Нет, я не смогу оставить в опасности Вову, Жору и девочек».
Ему вспомнилось всё: и смерть Ани и отъезд Юры в лагерь. «Вот я, возможно, доберусь до родных, а они, мои верные друзья, останутся у Эльзы Карловны и, может быть, все погибнут, как Аня и Юра».
Костя решил рассказать Бурыкину о своих мыслях и планах и попросить разрешения вернуться к товарищам, в имение. Бурыкин хорошо понял Костю, но, подумав, решил, что отлучка мальчика, конечно, уже обнаружена. Если он вернётся, его могут подвергнуть допросу и пыткам, а это может погубить не только Костю, но и всех его товарищей. И Бурыкин, отрицательно покачав головой, взял Костю за плечи:
— Возвращаться тебе, Костик, теперь уже нельзя. Придётся идти с нами.
Слушая Бурыкина, Костя соглашался с ним, но у него уже не было той радости, какую он испытывал до побега, думая о своём возвращении на Родину. Ведь Вова и остальные ребята могут счесть его трусом и эгоистом. А на самом деле он всегда был с ними заодно, думал о них и своей осторожностью лишь старался уберечь их от излишних несчастий. И, чем дальше он уходил, тем сильнее росла в нём тревога за судьбу покинутых друзей. Они становились для Кости всё дороже и роднее. Он теперь совсем не думал, не беспокоился о себе, хотя путь, предстоявший ему и пленным, был более опасен, чем жизнь в имении.
…На другую ночь Павлов провожал своих товарищей в дальний путь на восток.
— Пробирайтесь осторожно, больше ночами, — напутствовал он. — Не теряйте друг друга из виду. Взаимная выручка во всём. Доберётесь до Польши — там будет легче, найдутся люди, которые помогут. Больше выдержки, товарищи!
Павлов, большевик, крепкий духом человек, считал, что из-за него никто не должен задерживаться. Один из пленных хотел остаться с ним, но Павлов на правах старшего группы приказал ему идти. И добавил уверенно:
— За меня не беспокойся. Я доберусь, как только окрепну, а тебе рисковать не следует.
Выходили пленные из скирды поодиночке. Павлов, превозмогая боль, вылез проводить товарищей. Когда все один за другим скрылись в ночной мгле, Павлов вздохнул с облегчением. Но физически он чувствовал себя очень плохо. Загрязнённая рана уже гноилась. Боль в ноге усиливалась и разливалась по всему телу.
«Эх, чорт возьми, хоть бы марганцем промыть!» — думал Павлов. Ночь тянулась медленно. Наконец, сверху сквозь солому пробился луч утреннего солнца. Павлову страшно хотелось вылезть наверх, но это могло стоить жизни.
«Как там сейчас у ребят?» — беспокоился Павлов. С каждым часом ему становилось всё хуже. Он чувствовал, что вот-вот потеряет сознание.
Поздно вечером ребята решили ещё на день отложить разговор с фрау Эйзен об исчезновении Кости. Может быть, Эльза Карловна не заподозрит тогда, что пропажа мальчика связана с происшествием в лагере военнопленных. Шура заметила, как мимо окна прошёл старик.
— Лунатик идёт! — известила она.
— К нам? Сюда? — забеспокоился Вова.
— Кажется.
Но старик медленно прошёл мимо.
Поужинав, Жора и Вова пошли на голубятню и внезапно столкнулись на лестнице со стариком. Оказывается, он уже побывал у них наверху, но мальчики не придали этому особенного значения. Потом старик пошёл в каморку девочек, открыл дверь, посмотрел и молча удалился.
Вова и Жора уже засыпали, когда старик снова вошёл к ним и включил свет. Ребята открыли глаза. Лунатик забормотал, указывая на пустое место, где обычно спал Костя. Вова развёл руками. Старик свирепо оглядел Вову, повернулся и вышел. Вскоре прибежала запыхавшаяся Люся:
— Вова, ведьма тебя вызывает.
— Ну, кажется, начинается! — произнёс Вова упавшим голосом.
— Вот это да! Старый чёрт пронюхал! — Жора тоже начал одеваться.
— Ты, Жорка, сиди тут — не надо показывать, что мы встревожены, — сказал Вова, уходя с Люсей.
Жора погасил свет и прилёг на постель.
…Вова вернулся хмурый, Жора вскочил.
— Ну, что она?
— Понимаешь, рычит: «Ти руссиш швайн, ти руссиш швайн, пошему молчать собак? Где этить фаш Костя?» А потом — бац меня по лицу, сама трясётся, красная, как рак, слюной брызжет…
— А ты что сказал?
— Я сказал, что не знаю. Ушёл Костя куда-то вечером и пропал.
— Правильно.
— Правильно или неправильно, а, кажется, завтра будет нам баня…
Ребята притихли. Вове хотелось сейчас же сбегать к Павлову за советом. Но этого нельзя было делать. Павлов не велел приходить, да и сам Вова понимал, что встречаться сейчас с Павловым он не имеет права — это может погубить всех: Лунатик ходит за ребятами по пятам.
Утром приехали гестаповец с переводчиком. Первым допрашивали Вову. Он заявил, что Костя последнее время чуждался их, ходил скучный, а при встрече за завтраком и за обедом говорил, что сделает с собой что-нибудь, как та девочка, которая повесилась.
— Он последнее время, — выдумывал Вова, — делал так: пригонит скот и сам уйдёт куда-то. Мы уж спать ложились и часто не слышали, когда он приходил.
Из допроса Вова заключил, что гестаповец и переводчик не связывают побега пленных с исчезновением Кости. Такой ход дела успокаивал его. На вопрос, видел ли он вчера вечером своего товарища, Вова ответил утвердительно и добавил, что он и Жора работали допоздна и спать легли, не обратив внимания на отсутствие Кости.
Жора вошёл, приветствуя представителей власти шальным выкриком «Хайль фюрер!», вместо обычного «Хайль Гитлер!», и, не дожидаясь приглашения, уселся на стул, будто перед ним были не фашисты, а приятели. Гестаповец сухо ответил «Хайль», а переводчик улыбнулся и сказал по-русски:
— Молодец!.. Куда ушёл этот шалопай?
— Он, господин переводчик, и впрямь шалопай, — начал Жора. — Мы работали, устали, а, когда пришли спать, его уже не было. Подумали, что опять где-нибудь уединился. Он часто от нас уходил, всё сторонился нас.
— Говорил он с тобой о побеге? — спросил переводчик, надеясь на откровенность Жоры, которого принял за простоватого мальчугана.
— Что вы, господин переводчик! Он такой скрытный, всё делал тайно от нас, а последнее время только и твердил, что жить не хочет, что завидует той девчонке, которая повесилась, помните?
Шура и Люся отвечали на вопросы переводчика так, как было заранее условлено с Вовой. Одинаковые показания ребят облегчили дело. Допрос закончился для них без осложнений. Гестаповец и переводчик, захватив с собой Жору — он уже завоевал их доверие, — пошли на реку. Жора шёл впереди и про себя думал: «Я вас проведу, собаки». Он прошёл мимо вещей Кости, брошенных на берегу, будто не заметил, хотя сам клал их сюда. Переводчик и на самом деле не увидел их, но гестаповец вдруг остановился:
— Вас ист дас?[20]
Жора повернул назад. Гестаповец пренебрежительно пошевелил ногой пиджак, потом кепку Кости. Жора с растерянным и испуганным лицом сказал:
— Ой, это же кепка его.
— Чьи вещи? — спросил переводчик.
— Его, его, господин переводчик! Ах он, чорт, да неужто он туда, в реку?.. Вы знаете, он у нас такой, плавал, как топор, у берега больше хлюпался…
Берега реки в этом месте были обрывистые и узкие. Вода точно кипела и с шумом неслась вдаль. Гестаповец обшарил карманы пиджака, вынул листок, оказавшийся обложкой от тетради. На обратной стороне было что-то написано. Гестаповец ткнул пальцем и попросил переводчика разобраться. Кепку и пиджак Кости забрали, как вещественное доказательство.
Вернувшись в имение, гестаповец и переводчик составили акт об утопленнике, дали всем расписаться и уехали.
Они легко поверили в самоубийство Кости. Видно, нередко, доведённые до отчаяния, невольники кончали самоубийством.
